В новогоднюю ночь
Я балда - забыла в прошлом лоскутке рассказать о самой главной книге Аллы Липницкой: «Если бы облака были бессмертны»*.
Исправляюсь: издана в Москве, на хорошей альбомной бумаге (мелованной), поскольку цветные репродукции; квадратненькая такая, очень приятная и колористически (серо-серебряно-вишнёвая), и «щупательно»: тяжёленькая, гладенькая, шелковистенькая, прохладненькая, одуряюще пахнущая специфическим типографским запахом хороших альбомов по живописи...
Да это и есть альбом по живописи: слова здесь только притворяются текстами, на самом же деле это масло масляное - на холсте.
Разве не видно?
В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ
Дом вдали, за спуском и подъёмом,
По которым редкие фигуры
Движутся в мерцании зелёном
Под ночным недвижным небом хмурым.
Маленькие, тёмные, родные...
На снегу - их тени голубые,
Дом вдали - туда они идут,
Там едят, и любят, и поют.
Дом вдали. Сияние из окон.
Жёлтый, голубой, зелёный свет.
В мировом безмолвии глубоком -
Шорохи бесчисленных примет.
Что за слышимость, а видимость какая!
Сколько нежности нам выпало, любви!
А всего-то - небеса и ночь без края,
Люди по дороге, дом вдали...
Видимость и правда отличная - как и слышимость, осязаемость, обоняемость, обнимаемость, простираемость и прощаемость:
ХУТОР ХОМИНЕ
Я вижу аиста в кольце - в ночном гнезде,
Охваченного хуторским большим покоем.
Движенье узкой улочки. Такое,
Что приведёт, в конце концов, к звезде.
Густой, тягучий, нервный аромат
Черёмухи в предчувствии сирени.
И будущие боли присмирели.
И старые души не бередят.
Насквозь, до каждой косточки видны
Живой земли нестрашные скелеты.
Всё на виду. Как считанные дни
Уже разбушевавшегося лета.
***
Когда сады идиллией осенней
Обступят сердце, золотом сожмут,
Когда костры всё лишнее сожгут
И брызнет невесомое веселье
Дождём коротким на утиный пруд,
Когда надежды больше не придут,
Но станет очевидней счастье жизни,
Любовь продлится как безмерный труд,
И дождь на огороды тихо брызнет.
***
На остановке - старая собака.
Стоит со всеми вместе
И ждёт чего-то.
Над опрокинутою урной
Собака старая и добрая стоит
В прелестных ботиках из грязи до колен.
Когда она уйдёт, зачем, куда?
Я уезжаю по делам поспешным.
Вокруг темна весенняя вода:
- Прощай, собака, верно, навсегда,
Ну, не смотри так мягко и безгрешно!
***
Люблю ненастоящих петухов!
Красивые, совсем как леденцы,
Они вмерзают как-то странно в окна:
То вниз головкой, то продрогшим боком.
Я так хочу погладить пышный хвост,
Всех разместить в удобном положенье!
Но каждое согревшее движенье
Убьёт того, кого родил мороз.
***
Хожу вокруг да около
Булыжной мостовой,
Как будто что процокало -
Как будто конь хромой.
Похоже, рыцарь раненый
Роняет с криком меч.
И конские подпалины
Дрожат у сникших плеч.
Подумайте, вы, смертники,
Зачем вам этот путь
Под фонари несметные,
Которых не задуть?
Побоища, ристалища
В другом конце кривой!
И где теперь товарищи,
И кто на мостовой?
***
Законы жизни можно соблюсти:
Прожить, как все; отшельником; поэтом;
Природу жизни чувствуя при этом,
Как шаровую молнию в горсти.
***
Своим циклопическим оком
Смотрит луна в холодный проём
И видит - кирпичный дом,
В два этажа, в двенадцать окон.
В каждом окне - то тьма, то свет,
Угол стола, очертанья копилки.
То затенённый неясный предмет,
То обнажённое тело бутылки.
В рамки ковров, в силуэт хрусталей,
В полки с горшками, в цветочные дебри
Льются с покинутых лунных полей
Длинные тонкие белые стебли.
Дом оплетают. Кирпичный каркас
Валится в луж освещённые ранки.
Глаз мой встречает космический глаз.
Изображенье выходит за рамки.
В МУЗЕЕ
(Веласкес, «Инфанта Маргарита»)
- Здравствуй, инфанта!
Я к тебе прибежала,
поздоровавшись наспех с другими:
с простыми людьми и святыми,
мельком взглянув на деревья
голландской деревни.
- Здравствуй, инфанта!
Я так тороплюсь,
а куда и зачем - тебе лучше не знать, -
не поймёт нас старинная знать!
Вот и волосы, лоб твой слепящий,
Неподвижная царственность банта...
Снисходительной будь к преходящим!
Убегаю, инфанта!
***
Парил Боттичелли.
Искал Леонардо.
И буйствовал Буонаротти.
А маленький повар, как прочая челядь,
Пел песню под стать работе.
Парили гиганты.
Названья эпохам
Давали таланты и гении.
А плотник-красавец трудился неплохо
И был при каком-то мнении.
Но я никогда не узнаю песни,
Но я никогда не узнаю стружки!
Жил плотник, жил повар, солдат.
И лет через тыщу останусь если,
То неизвестной весёлой подружкой
Всех безымянных подряд!
А ещё, а ещё:
На светлой воде
Среди тёмной ряски
Кувшинка случайная
Жёлтой расы...
Ещё-ещё:
Груша старая подпёрла своды -
Храм ночной всё ширился и рос...
Ещё-ещё-ещё:
Ткнёшь пальцем в помрачённый календарь, -
На месте даты - лес, заря и ветер...
Падают стружки - и поднимаются в небеса бессмертными облаками.
* Липницкая Алла. Если бы облака были бессмертны: Стихи, поэма, живопись, графика. - М.: Изд-во «Бонфи», 2009. - 130 с.
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.
Исправляюсь: издана в Москве, на хорошей альбомной бумаге (мелованной), поскольку цветные репродукции; квадратненькая такая, очень приятная и колористически (серо-серебряно-вишнёвая), и «щупательно»: тяжёленькая, гладенькая, шелковистенькая, прохладненькая, одуряюще пахнущая специфическим типографским запахом хороших альбомов по живописи...
Да это и есть альбом по живописи: слова здесь только притворяются текстами, на самом же деле это масло масляное - на холсте.
Разве не видно?
В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ
Дом вдали, за спуском и подъёмом,
По которым редкие фигуры
Движутся в мерцании зелёном
Под ночным недвижным небом хмурым.
Маленькие, тёмные, родные...
На снегу - их тени голубые,
Дом вдали - туда они идут,
Там едят, и любят, и поют.
Дом вдали. Сияние из окон.
Жёлтый, голубой, зелёный свет.
В мировом безмолвии глубоком -
Шорохи бесчисленных примет.
Что за слышимость, а видимость какая!
Сколько нежности нам выпало, любви!
А всего-то - небеса и ночь без края,
Люди по дороге, дом вдали...
Видимость и правда отличная - как и слышимость, осязаемость, обоняемость, обнимаемость, простираемость и прощаемость:
ХУТОР ХОМИНЕ
Я вижу аиста в кольце - в ночном гнезде,
Охваченного хуторским большим покоем.
Движенье узкой улочки. Такое,
Что приведёт, в конце концов, к звезде.
Густой, тягучий, нервный аромат
Черёмухи в предчувствии сирени.
И будущие боли присмирели.
И старые души не бередят.
Насквозь, до каждой косточки видны
Живой земли нестрашные скелеты.
Всё на виду. Как считанные дни
Уже разбушевавшегося лета.
***
Когда сады идиллией осенней
Обступят сердце, золотом сожмут,
Когда костры всё лишнее сожгут
И брызнет невесомое веселье
Дождём коротким на утиный пруд,
Когда надежды больше не придут,
Но станет очевидней счастье жизни,
Любовь продлится как безмерный труд,
И дождь на огороды тихо брызнет.
***
На остановке - старая собака.
Стоит со всеми вместе
И ждёт чего-то.
Над опрокинутою урной
Собака старая и добрая стоит
В прелестных ботиках из грязи до колен.
Когда она уйдёт, зачем, куда?
Я уезжаю по делам поспешным.
Вокруг темна весенняя вода:
- Прощай, собака, верно, навсегда,
Ну, не смотри так мягко и безгрешно!
***
Люблю ненастоящих петухов!
Красивые, совсем как леденцы,
Они вмерзают как-то странно в окна:
То вниз головкой, то продрогшим боком.
Я так хочу погладить пышный хвост,
Всех разместить в удобном положенье!
Но каждое согревшее движенье
Убьёт того, кого родил мороз.
***
Хожу вокруг да около
Булыжной мостовой,
Как будто что процокало -
Как будто конь хромой.
Похоже, рыцарь раненый
Роняет с криком меч.
И конские подпалины
Дрожат у сникших плеч.
Подумайте, вы, смертники,
Зачем вам этот путь
Под фонари несметные,
Которых не задуть?
Побоища, ристалища
В другом конце кривой!
И где теперь товарищи,
И кто на мостовой?
***
Законы жизни можно соблюсти:
Прожить, как все; отшельником; поэтом;
Природу жизни чувствуя при этом,
Как шаровую молнию в горсти.
***
Своим циклопическим оком
Смотрит луна в холодный проём
И видит - кирпичный дом,
В два этажа, в двенадцать окон.
В каждом окне - то тьма, то свет,
Угол стола, очертанья копилки.
То затенённый неясный предмет,
То обнажённое тело бутылки.
В рамки ковров, в силуэт хрусталей,
В полки с горшками, в цветочные дебри
Льются с покинутых лунных полей
Длинные тонкие белые стебли.
Дом оплетают. Кирпичный каркас
Валится в луж освещённые ранки.
Глаз мой встречает космический глаз.
Изображенье выходит за рамки.
В МУЗЕЕ
(Веласкес, «Инфанта Маргарита»)
- Здравствуй, инфанта!
Я к тебе прибежала,
поздоровавшись наспех с другими:
с простыми людьми и святыми,
мельком взглянув на деревья
голландской деревни.
- Здравствуй, инфанта!
Я так тороплюсь,
а куда и зачем - тебе лучше не знать, -
не поймёт нас старинная знать!
Вот и волосы, лоб твой слепящий,
Неподвижная царственность банта...
Снисходительной будь к преходящим!
Убегаю, инфанта!
***
Парил Боттичелли.
Искал Леонардо.
И буйствовал Буонаротти.
А маленький повар, как прочая челядь,
Пел песню под стать работе.
Парили гиганты.
Названья эпохам
Давали таланты и гении.
А плотник-красавец трудился неплохо
И был при каком-то мнении.
Но я никогда не узнаю песни,
Но я никогда не узнаю стружки!
Жил плотник, жил повар, солдат.
И лет через тыщу останусь если,
То неизвестной весёлой подружкой
Всех безымянных подряд!
А ещё, а ещё:
На светлой воде
Среди тёмной ряски
Кувшинка случайная
Жёлтой расы...
Ещё-ещё:
Груша старая подпёрла своды -
Храм ночной всё ширился и рос...
Ещё-ещё-ещё:
Ткнёшь пальцем в помрачённый календарь, -
На месте даты - лес, заря и ветер...
Падают стружки - и поднимаются в небеса бессмертными облаками.
* Липницкая Алла. Если бы облака были бессмертны: Стихи, поэма, живопись, графика. - М.: Изд-во «Бонфи», 2009. - 130 с.
© Тамара Борисова
Если вы видите эту запись не на страницах моего журнала http://tamara-borisova.livejournal.com и без указания моего авторства - значит, текст уворован ботами-плагиаторами.