(no subject)
Экономический кризис как нравственная проблема
Согласно популярной в Средневековье тройной модели общества, люди, как известно, подразделялись на тех, кто сражается, молится и трудится. Под работником и слугой понимался человек из любого сословия, нанятый другим человеком для выполнения домашней, ремесленной или сельскохозяйственной работы. Что касается слуг, одни услужение пожизненной профессией, другие занимались этим, лишь пока были молоды и не имели семьи. Работников, в свою очередь, как правило, брали по договору для выполнения работ, требующих определенного навыка (пахота, косьба), или для неквалифицированного труда.
Хороший слуга описывался как «кроткий и услужливый», «веселый и полный бодрости в делах». Он прилежен и ставит нужды и выгоды господина выше собственных, «он не бывает праздным, но всегда занят и беспокоится о хозяйской пользе; сидит ли он за трапезой, спит или бодрствует, его мысли заняты тем, чтобы повиноваться и соблюсти выгоду своего господина». Несомненно, эта бодрая, добродетельная и самоотверженная жизнь предполагает четкое сознание своего места; слуга - человек, который делает то, что хозяин не станет делать сам. Услужение основывается на том, что хозяин выше, а слуга ниже. Даже при относительном равенстве статусов (камеристка в аристократическом семействе, работник у более зажиточного крестьянина) услужающий подчинен тому, кому служит.
Крестьяне, обладавшие большими земельными наделами, имели значительное экономическое влияние в своих общинах и становились присяжными в местных судах, тогда как те, кому не хватало земли, чтобы прокормиться, или кто просто желал пополнить свои доходы во время страды, продавали свой труд лордам или зажиточным соседям. Кроме того, крестьяне делились на свободных и крепостных. Лично свободные крестьяне платили за пользование землей денежную ренту. Крепостные, как правило, были обязаны господину отработками и некоторыми выплатами, например за право покинуть манор. Тип отработок чаще всего определялся обычаем. На практике в те времена, когда нехватки в рабочих руках не было, лорды предпочитали денежные выплаты физическому труду. Сервы были слабо мотивированными работниками, тогда как наемный труд был относительно дешев и более продуктивен.
Вероятно, большая часть контрактов с работниками заключалась устно, благодаря неформальным дружеским и родственным связям, рекомендациям соседей и общины. Слуг и рабочих обычно нанимали на год, точкой отсчета обычно становился Михайлов день (29 сентября) или Мартинов день (11 ноября). Но и до демографической катастрофы, причиненной эпидемией чумы, в сельских областях случались сезонные нехватки рабочих рук. Бывало время, когда люди требовались особенно остро, например, во время сенокоса, а также когда приносили приплод овцы и коровы. Во время жатвы необходимо было участие всех работоспособных членов общины - и помощь наемных работников тоже была не лишней. Местный указ, касающийся деревни Чеддингтон в Бэкингемшире, гласил, что «под страхом штрафа в полмарки никто не должен принимать у себя посторонних людей, способных жать». Высокая сумма штрафа отражает острую нужду в рабочих руках во время страды. Все мужчины и женщины, способные работать, должны были выйти в поле. Подкреплялось это и правилами, оговаривающими сбор колосьев после жатвы. Так, в Бэкингемшире никому, «способному заработать полпенни в день на хозяйских харчах» не дозволялось собирать колосья. Только людям, неспособным к физическому труду, разрешалось это делать. Также во время жатвы для всех членов общины ограничивалось передвижение - так, в 1340 г. в деревне Брайтуолтэм (Беркшир) местный указ гласил, что «ни один работник не вправе уйти без позволения». Статус «работников» не оговорен, и можно предположить, что имеются в виду все, кто мог быть полезен во время жатвы.
Когда спрос на рабочие руки повышался, работники набивали цену. Попытки ограничить плату на местном уровне предпринимались и в первой половине 14 века, до введения статутов о рабочих. Так, в манориальных отчетах Холтона (Чешир, 1325) и Ньюингтона (1331, Суррей) плата для жнеца ограничивалась пенсом в день на хозяйских харчах. Работник мог упорствовать, ожидая платы повыше, но, поскольку рабочих рук хватало, эту тактику трудно было назвать успешной. С другой стороны, ничто не препятствовало работнику разорвать договор или отправиться на поиски более выгодных условий - скорее всего, он без труда нашел бы другого работодателя. Местных законов вполне хватало для регуляции труда, если возникали проблемы. До 1348 г. потребности в парламентских указах просто не было.
Эпидемия чумы, по разным оценкам унесшая от 30 до 80 (!) процентов населения в Англии, кардинальным образом изменила организацию и регулирование труда. Работники, которым до эпидемии приходилось соперничать, чтобы получить работу, оказались теперь в гораздо более выгодном положении. Количество работников сократилось, а предложение заметно превышало спрос - таким образом, работники получили преимущество при заключении контрактов. Historia Roffensis, хроника кафедрального собора в Рочестера, описывает ситуацию в 1348 г. - «нехватку слуг, ремесленников, рабочих, земледельцев и батраков». Имевшиеся работники «воротили нос от работы, и их едва можно было убедить служить, разве что за тройную плату». Хроника описывает нехватку еды и разные бытовые проблемы в рочестерском монастыре, в то время как у рабочих много денег и они не страдают от тягот, испытываемых остальным обществом - «те, кто привык к изобилию, впали в нужду, а те, кто привык терпеть нужду, стали жить в изобилии». Услужающие не стали скромнее и в 1350 г.: «ни один работник не желал ни от кого принимать приказов, от равного, нижестоящего или высшего, но все те, кто служит, вели себя неблагонамеренно и злобно». Совсем скоро после эпидемии рабочих в Англии начинают описывать как «мятежников».
Генри Найтон, каноник Лестерского аббатства, чья хроника была написана в 1370-е, описывает непосредственные последствия эпидемии 1348 г.: «Следующей осенью невозможно было нанять жнеца меньше, чем за восемь пенсов на своих харчах, а косца - за двенадцать. По каковой причине много зерна сгнило в полях неубранным». Несомненно, урожай не удалось убрать из-за нехватки рабочих рук после чумы, и подъем расценок стал результатом именно этой нехватки, однако Найтон и его современники осмысляют проблему с нравственной точки зрения. Для Найтона, рабочих рук стало мало, потому что работники ленились и не желали трудиться; сходным образом, расценки выросли не из-за изменений на рынке труда, а вследствие алчности работников. Цены на труд поднялись так, что многие землевладельцы оказались не в состоянии нанять достаточно работников, чтобы собрать урожай. Найтон пишет, что работники странствуют в поисках тех, кто предложит им наивысшую плату за труд, и занимают обезлюдевшие наделы; землевладельцы же вынуждены «снизить ренту, чтобы арендаторы не разбежались». Эти изменения, возможно отчасти преувеличенные, описывались современными авторами (главным образом, принадлежавшими к сословию работодателей, а не рабочих) с горьким сожалением. Найтон изображает общество, впавшее в отчаяние: «На следующую зиму повсюду была нехватка работников, какой раньше не случалось; домашний скот бродил без пастуха, а имущество лежало брошенное без присмотра».
«Глас вопиющий» Джона Гауэра стал, в некоторой степени, прямым откликом на восстание 1381 г.; беззакония, чинимые крестьянами в поэме, - именно те, которые старалось урегулировать рабочее законодательство. Гауэр пишет, что «ни один крестьянин не желает выполнять свою работу; вместо этого они злостно бродяжничают». По мнению Гауэра, особенно в распространении зла повинны пахари, "ибо они ленивы, немногочисленны и алчны". Им неведома дисциплина, и лишь один из тысячи выполняет условия соглашения; большинство «не желает служить год». Хотя работник и выполняет свои обязанности, он делает это неохотно, не признавая и не ценя совершенствующие душу качества физического труда. Поскольку люди трудятся меньше, чем раньше, Historia Roffensis, в свою очередь, сетует, что они ниспровергают общественные нормы - у них появляется досуг для «праздности, воровства и других преступлений». Работники не черпают удовлетворения в том, что делают. Обесценивание роли труда, в свою очередь, обесценивает и социальную систему. Работники не обращают внимания на угрозы и не боятся, что их посадят в колодки.
Согласно популярной в Средневековье тройной модели общества, люди, как известно, подразделялись на тех, кто сражается, молится и трудится. Под работником и слугой понимался человек из любого сословия, нанятый другим человеком для выполнения домашней, ремесленной или сельскохозяйственной работы. Что касается слуг, одни услужение пожизненной профессией, другие занимались этим, лишь пока были молоды и не имели семьи. Работников, в свою очередь, как правило, брали по договору для выполнения работ, требующих определенного навыка (пахота, косьба), или для неквалифицированного труда.
Хороший слуга описывался как «кроткий и услужливый», «веселый и полный бодрости в делах». Он прилежен и ставит нужды и выгоды господина выше собственных, «он не бывает праздным, но всегда занят и беспокоится о хозяйской пользе; сидит ли он за трапезой, спит или бодрствует, его мысли заняты тем, чтобы повиноваться и соблюсти выгоду своего господина». Несомненно, эта бодрая, добродетельная и самоотверженная жизнь предполагает четкое сознание своего места; слуга - человек, который делает то, что хозяин не станет делать сам. Услужение основывается на том, что хозяин выше, а слуга ниже. Даже при относительном равенстве статусов (камеристка в аристократическом семействе, работник у более зажиточного крестьянина) услужающий подчинен тому, кому служит.
Крестьяне, обладавшие большими земельными наделами, имели значительное экономическое влияние в своих общинах и становились присяжными в местных судах, тогда как те, кому не хватало земли, чтобы прокормиться, или кто просто желал пополнить свои доходы во время страды, продавали свой труд лордам или зажиточным соседям. Кроме того, крестьяне делились на свободных и крепостных. Лично свободные крестьяне платили за пользование землей денежную ренту. Крепостные, как правило, были обязаны господину отработками и некоторыми выплатами, например за право покинуть манор. Тип отработок чаще всего определялся обычаем. На практике в те времена, когда нехватки в рабочих руках не было, лорды предпочитали денежные выплаты физическому труду. Сервы были слабо мотивированными работниками, тогда как наемный труд был относительно дешев и более продуктивен.
Вероятно, большая часть контрактов с работниками заключалась устно, благодаря неформальным дружеским и родственным связям, рекомендациям соседей и общины. Слуг и рабочих обычно нанимали на год, точкой отсчета обычно становился Михайлов день (29 сентября) или Мартинов день (11 ноября). Но и до демографической катастрофы, причиненной эпидемией чумы, в сельских областях случались сезонные нехватки рабочих рук. Бывало время, когда люди требовались особенно остро, например, во время сенокоса, а также когда приносили приплод овцы и коровы. Во время жатвы необходимо было участие всех работоспособных членов общины - и помощь наемных работников тоже была не лишней. Местный указ, касающийся деревни Чеддингтон в Бэкингемшире, гласил, что «под страхом штрафа в полмарки никто не должен принимать у себя посторонних людей, способных жать». Высокая сумма штрафа отражает острую нужду в рабочих руках во время страды. Все мужчины и женщины, способные работать, должны были выйти в поле. Подкреплялось это и правилами, оговаривающими сбор колосьев после жатвы. Так, в Бэкингемшире никому, «способному заработать полпенни в день на хозяйских харчах» не дозволялось собирать колосья. Только людям, неспособным к физическому труду, разрешалось это делать. Также во время жатвы для всех членов общины ограничивалось передвижение - так, в 1340 г. в деревне Брайтуолтэм (Беркшир) местный указ гласил, что «ни один работник не вправе уйти без позволения». Статус «работников» не оговорен, и можно предположить, что имеются в виду все, кто мог быть полезен во время жатвы.
Когда спрос на рабочие руки повышался, работники набивали цену. Попытки ограничить плату на местном уровне предпринимались и в первой половине 14 века, до введения статутов о рабочих. Так, в манориальных отчетах Холтона (Чешир, 1325) и Ньюингтона (1331, Суррей) плата для жнеца ограничивалась пенсом в день на хозяйских харчах. Работник мог упорствовать, ожидая платы повыше, но, поскольку рабочих рук хватало, эту тактику трудно было назвать успешной. С другой стороны, ничто не препятствовало работнику разорвать договор или отправиться на поиски более выгодных условий - скорее всего, он без труда нашел бы другого работодателя. Местных законов вполне хватало для регуляции труда, если возникали проблемы. До 1348 г. потребности в парламентских указах просто не было.
Эпидемия чумы, по разным оценкам унесшая от 30 до 80 (!) процентов населения в Англии, кардинальным образом изменила организацию и регулирование труда. Работники, которым до эпидемии приходилось соперничать, чтобы получить работу, оказались теперь в гораздо более выгодном положении. Количество работников сократилось, а предложение заметно превышало спрос - таким образом, работники получили преимущество при заключении контрактов. Historia Roffensis, хроника кафедрального собора в Рочестера, описывает ситуацию в 1348 г. - «нехватку слуг, ремесленников, рабочих, земледельцев и батраков». Имевшиеся работники «воротили нос от работы, и их едва можно было убедить служить, разве что за тройную плату». Хроника описывает нехватку еды и разные бытовые проблемы в рочестерском монастыре, в то время как у рабочих много денег и они не страдают от тягот, испытываемых остальным обществом - «те, кто привык к изобилию, впали в нужду, а те, кто привык терпеть нужду, стали жить в изобилии». Услужающие не стали скромнее и в 1350 г.: «ни один работник не желал ни от кого принимать приказов, от равного, нижестоящего или высшего, но все те, кто служит, вели себя неблагонамеренно и злобно». Совсем скоро после эпидемии рабочих в Англии начинают описывать как «мятежников».
Генри Найтон, каноник Лестерского аббатства, чья хроника была написана в 1370-е, описывает непосредственные последствия эпидемии 1348 г.: «Следующей осенью невозможно было нанять жнеца меньше, чем за восемь пенсов на своих харчах, а косца - за двенадцать. По каковой причине много зерна сгнило в полях неубранным». Несомненно, урожай не удалось убрать из-за нехватки рабочих рук после чумы, и подъем расценок стал результатом именно этой нехватки, однако Найтон и его современники осмысляют проблему с нравственной точки зрения. Для Найтона, рабочих рук стало мало, потому что работники ленились и не желали трудиться; сходным образом, расценки выросли не из-за изменений на рынке труда, а вследствие алчности работников. Цены на труд поднялись так, что многие землевладельцы оказались не в состоянии нанять достаточно работников, чтобы собрать урожай. Найтон пишет, что работники странствуют в поисках тех, кто предложит им наивысшую плату за труд, и занимают обезлюдевшие наделы; землевладельцы же вынуждены «снизить ренту, чтобы арендаторы не разбежались». Эти изменения, возможно отчасти преувеличенные, описывались современными авторами (главным образом, принадлежавшими к сословию работодателей, а не рабочих) с горьким сожалением. Найтон изображает общество, впавшее в отчаяние: «На следующую зиму повсюду была нехватка работников, какой раньше не случалось; домашний скот бродил без пастуха, а имущество лежало брошенное без присмотра».
«Глас вопиющий» Джона Гауэра стал, в некоторой степени, прямым откликом на восстание 1381 г.; беззакония, чинимые крестьянами в поэме, - именно те, которые старалось урегулировать рабочее законодательство. Гауэр пишет, что «ни один крестьянин не желает выполнять свою работу; вместо этого они злостно бродяжничают». По мнению Гауэра, особенно в распространении зла повинны пахари, "ибо они ленивы, немногочисленны и алчны". Им неведома дисциплина, и лишь один из тысячи выполняет условия соглашения; большинство «не желает служить год». Хотя работник и выполняет свои обязанности, он делает это неохотно, не признавая и не ценя совершенствующие душу качества физического труда. Поскольку люди трудятся меньше, чем раньше, Historia Roffensis, в свою очередь, сетует, что они ниспровергают общественные нормы - у них появляется досуг для «праздности, воровства и других преступлений». Работники не черпают удовлетворения в том, что делают. Обесценивание роли труда, в свою очередь, обесценивает и социальную систему. Работники не обращают внимания на угрозы и не боятся, что их посадят в колодки.