Народная стратегия
Периодические пятикилометровые ходки в Марьинское с рюкзаками, тележкой и Третьим Глазом на шее сделали меня живым свидетелем процесса освоения ближних к городам земель самыми что ни на есть цивильными горожанами. Друг, напарник и брат мой Третий Глаз - мыльница Canon PowerShot g3, двадцать с лишним лет тому назад суперкрутой компакт, честно заработанный на Литконовском конкурсе, где я отрецензировала буквально все до одной нетленки, припоминается, что было их как бы не три сотни, получила заслуженную премию за литературную критику и ухнула немыслимую тогда сумму в 200 долларов на эту камеру. Раритет и по сей день полностью дееспособеен, единственная потеря - полностью стёртая маркировка на колесе управления. Уже не пользуюсь, но почётно храню - камера была живым, с полутыка понимающим существом, выносливым и безропотно преданным идее Русского Дзена.
Сессии этих добровольных всенародных строек и по сей день мною нежно любимы, и не ностальгия даже по утерянному Марьинскому раю тому причиной, а вскипающее чувство собственного гражданского достоинства - крышу сносило от запахов древесины, от мужиков, дорвавшихся до естественного творческого труда, который никакой самой крутой бабе с конями и пожарами без надрыва рук-ног, а временами и головы, хоть разорвись не осилить. Уже можно стало строить в два этажа , - да хоть в три, если потянешь и в главАПУ подпишут, можно выкупать у совхозов под строительство землю в собственность, - совхозы пользовались строительным бумом и хитрожопили в своекорыстных интересах: в обмен на сруб старой школы нью-житель Марьинского, в прошлом дорожный строитель уже на пенсии, отстроил полкилометра первоклассной дороги в ключевом месте - между непосредственно Марьинским и свеженакатанной вокруг города окружной - все, кто ходил пёхом на работы в Вологду или таскал, как я, рюкзаки с продовольствием, благословляли строителя ежедневно. Полкилометра лютой топи между Марьинским и прочими тропами были реально не безопасны, по сей день помню своё отчаяние, когда посреди ноября потеряла равновесие на утлой дощечке и хляби, сыто чавкнув, по очереди сняли с ног моих сапоги, пришлось погрузиться ледяную доисторическую глину выше колена прямо в носках, стащить с себя опрокидывающий рюкзак и бороться с алчной трясиной, вызволяя из плена обувь.
Можно было рыть свои колодцы возле своих домов и складывать свои печи, от души чувствуя себя строителем, мастером и хозяином собственной усадьбы и даже собственной судьбы.
Мужики ожили и страна начала строить себе Дома.
* * *
Процесс был тотальный и стихийный. С щенячьим восторгом и прущим из горла чувством гордости за людей, в которых проснулся хозяин, мы с напарником моим Третьим Глазом наблюдали вдоль и поперёк пять туда-сюда километров вокруг маршрута Марьинское-Кувшиново. Три года - дом готов. Иногда стройка растягивалась и на подольше - не хватало денег на замах. Но этап за этапом вытягивали - фундамент - стены - крыша - забор.
Очень долго отстраивался Дзен-Портал в Поповке, история этой одинокой на холме над рекой усадьбы драматична. Примерно году в 97-м дом, прежними хозяевами переведённый в статус нерегулярной дачи, спалили. Скривившийся горбатый дедов домишко с пристроенным к нему сараем не тронули. А на жилой пустили петуха. По слухам, это была пьяная месть кого-то из местных то ли марьинских, то ли с другой стороны реки за то, что хозяин прошёл мимо горького пьяницы, не поздоровавшись.
Видимо, с той драмы Поповка с единственным на долгие годы едва жилым двором и стала Дзен-Порталом. Постпожарное фото, черно-белое, отснятое еще доцифровой Сменой, живо в моем архиве: на кирпичную кладку бывшей печи посреди горького горелища выставлены бывше-белые оплавившиеся чашки и заварник - из вещей всё, что получилось опознать.
Требования к усадьбам у горожан год от году повышались - рынок зачастил импортными черепичными материалами, сайдингом и элегантно окрашенными железными листами профнастила. Обновление ближних к Вологде деревень крепкими домами быстро переросло в застройки коттеджных посёлков уже в пригороде.
* * *
Годы шли, мы с Третьим Глазом попутно снимали беспощадный российский Дзен, от которого душа и плакала, и горько смеялась, чистая часть пути в Марьинское пролегала через уже сполна отстроенный посёлок, в котором коттеджи немиллионеров, но людей, однако, с достатком, соревновались, кто круче и выше.
Дзен вездесущ: "новая рублёвка", как именовали вологжане посёлок с добротно отстроенными домами, упиралась в местное кладбище, следом за кладбищем - просёлочная, в зависимости от сезона то дорога, то тропа вдоль совхозного поля, в котором однажды летающая тарелка отрисовала экзотические круги - озадаченных ментов в тот день видела собственными глазами, тарелок утренние путники не застали, говорят, что объекты развлекались ночью, круги с просёлка были буднично очевидны с расхожей тропы, но в тот день я тянула свои километры без напарника на ремне.
Шаг за шагом под рюкзаком - мысль за мыслью, стихи писались в такт, но не получалось сохранить их - испарялись из памяти, как только спина и плечи освобождались от тяжести. Полтора стиха донести всё ж получилось, и оба были такие как надо.
Думала: деревни сходят на-нет, этому укладу очевидно не сохраниться - но горожане выкупили и заново отстроили усадьбы и дома, им и восстанавливать землю. Так что не закончимся ни физически, ни граждански, всё вернётся в свои круги в свой срок.
* * *
В год 2010-й, когда пришлось оставить благословенное Марьинское, я окончательно осознала: за все годы моих нахоженных троп и утопленных в хлябях сапог ни в одном дворе за уже повсеместными железными заборами не было посажено ничего. Ни дерева, ни куста. Коттеджи зиждились ровно на той же целине, на которой и были вдохновенно зачаты.
Треть, если не больше, теперь уже не марьинских, а кирилловских новостроек, - особняки, воздвигнутые москвичами и питерцами. Где Москва и где Кириллов - расстояния явно не смущали. Мои соседи за проулком - столичные архитекторы, за четыре сезона их видела прошлой весной единожды и пару недель позапрошлым летом - возили камазами грунт на широкие свои сотки, поднимая уровень земли - всё делали правильно и по уму.
В крепких, мощных домах не жили.
Они не использовались даже в качестве дач и, год за годом пребывая в анабиозе, ожидали в себя хозяев.
"Эти нью-дома - заначка в будущее, - осознала я. - Не столько детям, сколько внукам, чтобы им было куда уйти, когда..." - Когда что? - "Когда жизнь в больших городах станет опасной". И тут же одёргивала себя, потому что с детства и до полного исчерпания молодых лет видела сны, переходящие границы. "Нет, этого не будет, не должно стать так".
Теперь очевидно, что пришло время впрок отстроенных домов и коттеджей. Для того их народная чуйка и ваяла, невзирая на протесты детей, бунтовавших против земельной собственности, погребов и соток. Процесс обрастания семей новыми домами на своей земле был мудр и дальновиден.
Сессии этих добровольных всенародных строек и по сей день мною нежно любимы, и не ностальгия даже по утерянному Марьинскому раю тому причиной, а вскипающее чувство собственного гражданского достоинства - крышу сносило от запахов древесины, от мужиков, дорвавшихся до естественного творческого труда, который никакой самой крутой бабе с конями и пожарами без надрыва рук-ног, а временами и головы, хоть разорвись не осилить. Уже можно стало строить в два этажа , - да хоть в три, если потянешь и в главАПУ подпишут, можно выкупать у совхозов под строительство землю в собственность, - совхозы пользовались строительным бумом и хитрожопили в своекорыстных интересах: в обмен на сруб старой школы нью-житель Марьинского, в прошлом дорожный строитель уже на пенсии, отстроил полкилометра первоклассной дороги в ключевом месте - между непосредственно Марьинским и свеженакатанной вокруг города окружной - все, кто ходил пёхом на работы в Вологду или таскал, как я, рюкзаки с продовольствием, благословляли строителя ежедневно. Полкилометра лютой топи между Марьинским и прочими тропами были реально не безопасны, по сей день помню своё отчаяние, когда посреди ноября потеряла равновесие на утлой дощечке и хляби, сыто чавкнув, по очереди сняли с ног моих сапоги, пришлось погрузиться ледяную доисторическую глину выше колена прямо в носках, стащить с себя опрокидывающий рюкзак и бороться с алчной трясиной, вызволяя из плена обувь.
Можно было рыть свои колодцы возле своих домов и складывать свои печи, от души чувствуя себя строителем, мастером и хозяином собственной усадьбы и даже собственной судьбы.
Мужики ожили и страна начала строить себе Дома.
* * *
Процесс был тотальный и стихийный. С щенячьим восторгом и прущим из горла чувством гордости за людей, в которых проснулся хозяин, мы с напарником моим Третьим Глазом наблюдали вдоль и поперёк пять туда-сюда километров вокруг маршрута Марьинское-Кувшиново. Три года - дом готов. Иногда стройка растягивалась и на подольше - не хватало денег на замах. Но этап за этапом вытягивали - фундамент - стены - крыша - забор.
Очень долго отстраивался Дзен-Портал в Поповке, история этой одинокой на холме над рекой усадьбы драматична. Примерно году в 97-м дом, прежними хозяевами переведённый в статус нерегулярной дачи, спалили. Скривившийся горбатый дедов домишко с пристроенным к нему сараем не тронули. А на жилой пустили петуха. По слухам, это была пьяная месть кого-то из местных то ли марьинских, то ли с другой стороны реки за то, что хозяин прошёл мимо горького пьяницы, не поздоровавшись.
Видимо, с той драмы Поповка с единственным на долгие годы едва жилым двором и стала Дзен-Порталом. Постпожарное фото, черно-белое, отснятое еще доцифровой Сменой, живо в моем архиве: на кирпичную кладку бывшей печи посреди горького горелища выставлены бывше-белые оплавившиеся чашки и заварник - из вещей всё, что получилось опознать.
Требования к усадьбам у горожан год от году повышались - рынок зачастил импортными черепичными материалами, сайдингом и элегантно окрашенными железными листами профнастила. Обновление ближних к Вологде деревень крепкими домами быстро переросло в застройки коттеджных посёлков уже в пригороде.
* * *
Годы шли, мы с Третьим Глазом попутно снимали беспощадный российский Дзен, от которого душа и плакала, и горько смеялась, чистая часть пути в Марьинское пролегала через уже сполна отстроенный посёлок, в котором коттеджи немиллионеров, но людей, однако, с достатком, соревновались, кто круче и выше.
Дзен вездесущ: "новая рублёвка", как именовали вологжане посёлок с добротно отстроенными домами, упиралась в местное кладбище, следом за кладбищем - просёлочная, в зависимости от сезона то дорога, то тропа вдоль совхозного поля, в котором однажды летающая тарелка отрисовала экзотические круги - озадаченных ментов в тот день видела собственными глазами, тарелок утренние путники не застали, говорят, что объекты развлекались ночью, круги с просёлка были буднично очевидны с расхожей тропы, но в тот день я тянула свои километры без напарника на ремне.
Шаг за шагом под рюкзаком - мысль за мыслью, стихи писались в такт, но не получалось сохранить их - испарялись из памяти, как только спина и плечи освобождались от тяжести. Полтора стиха донести всё ж получилось, и оба были такие как надо.
Думала: деревни сходят на-нет, этому укладу очевидно не сохраниться - но горожане выкупили и заново отстроили усадьбы и дома, им и восстанавливать землю. Так что не закончимся ни физически, ни граждански, всё вернётся в свои круги в свой срок.
* * *
В год 2010-й, когда пришлось оставить благословенное Марьинское, я окончательно осознала: за все годы моих нахоженных троп и утопленных в хлябях сапог ни в одном дворе за уже повсеместными железными заборами не было посажено ничего. Ни дерева, ни куста. Коттеджи зиждились ровно на той же целине, на которой и были вдохновенно зачаты.
Треть, если не больше, теперь уже не марьинских, а кирилловских новостроек, - особняки, воздвигнутые москвичами и питерцами. Где Москва и где Кириллов - расстояния явно не смущали. Мои соседи за проулком - столичные архитекторы, за четыре сезона их видела прошлой весной единожды и пару недель позапрошлым летом - возили камазами грунт на широкие свои сотки, поднимая уровень земли - всё делали правильно и по уму.
В крепких, мощных домах не жили.
Они не использовались даже в качестве дач и, год за годом пребывая в анабиозе, ожидали в себя хозяев.
"Эти нью-дома - заначка в будущее, - осознала я. - Не столько детям, сколько внукам, чтобы им было куда уйти, когда..." - Когда что? - "Когда жизнь в больших городах станет опасной". И тут же одёргивала себя, потому что с детства и до полного исчерпания молодых лет видела сны, переходящие границы. "Нет, этого не будет, не должно стать так".
Теперь очевидно, что пришло время впрок отстроенных домов и коттеджей. Для того их народная чуйка и ваяла, невзирая на протесты детей, бунтовавших против земельной собственности, погребов и соток. Процесс обрастания семей новыми домами на своей земле был мудр и дальновиден.