История двадцать седьмого царства, рассказанная в кабаке
Да какой я учёный, Вася? Простой кот, как и ты. Это раньше я молодой был, амбициозный. Усы дыбом, хвост трубой. Прислали меня сюда по распределению аккурат перед царской свадьбой, жалованье хорошее положили, надбавки за кандидатскую. Старый царь - он хотя и дурак, между нами говоря, однако кадровую политику проводил всегда грамотно и хорошее образование ценил.
Раньше, Вася, образование было не то, что теперь. Вот ты, к примеру, что можешь? Только басни? То-то же. А я тебе хоть песню, хоть сказку любых народов прям щас могу исполнить. А всё потому, что специалист широкого профиля. Таких, как я, больше не выпускают. Давай по пять капель, Вася.
Но тут у меня на личном фронте промашка вышла. Я тогда как раз только-только женился, мне семью кормить надо было. На песнях много не заработаешь. Кошачье пение - оно, Вася, на большого ценителя. Его любить надо. Поэтому только сказками и пробавлялся. А специфика работы, Вася, такая, что если я наперёд налево не сходил - никакой сказки не получится, вдохновение не то. Жена сперва скандалила, а потом и вовсе ушла. Не оценила моих стараний на благо семейства. Ну что, вздрогнули?
У царя Ивана семейная жизнь, кстати, тоже не задалась. Царица поначалу таких уродов рожала, что не к ночи бы и вспоминать. Нянька дворцовая рассказывала - глаза огромадные, рот до ушей и чешуя по всему телу. Первенца, слышь, царь-батюшка самолично в клозете утопил. Потом, правда, раскаивался, плакал горько, у царицы прощения просил. А стремянной Тимошка сказывал - заказал государь за морем тувалет хрустальный и велел поставить в особой комнате. И как случится ему после на пиру перебрать, так бежит он сразу в тую комнату секретную и сына кличет жалостным голосом.
Прочие и вовсе не выживали. А потом родила царица сразу тройню, и все дураки. Их так и звали: Иван-дурак, Иван-конкретно дурак и Иван-коровий сын. Почему коровий, говоришь? Старшие-то посмирней были, сидят себе в уголку да в чурочки играют. А младший как выкинет чего-нибудь - так старый царь только руками всплеснёт и скажет: "Ах ты ж, коровий сын!" А более и сказать ему нечего.
Ну, царице это в большую обиду было. Тем более что она древнего лягушачьего рода. С горести да с тоски завела она себе тепличку и стала там овощи выращивать. По целым дням там пропадала безвылазно. В народе даже поговорка завелась: "Сидит царица в теплице, как оса на курице". Счета за воду приходят несусветные, а овощей, заметь, и видом не видать.
Понемногу дознались через сенных девушек, что царица как в теплицу приходит, так шкуру свою лягушачью сбросит, систему капельного полива включит на полную мощность, сидит посреди теплицы в чём мать родила и квакает.
Ну, поговорили бы и забыли, велико ли диво. Но на беду, тогда у садовника в помощниках французик пленный ошивался. Звали его по-ихнему Эмильен. Эмиль, значит. Тощий был - в чём только душа держится, а гонору непомерного. Назначили его воду таскать - ни на что другое он не годился.
Идёт, в общем, этот Эмильен мимо теплицы, видит - лягушачья шкурка лежит. Ну, он её по старой французской привычке и того..съел.
Царица в тот же день скончалась в мучениях, а через полчаса и за Эмильеном пришли. А он в то время на печке пьяненький лежал. Помороженный был, зимой и летом мёрз. Ему бы, дураку, повиниться - так и так, мол, мужики, ностальжи одолело, дежа вю накатило - глядишь, и простили бы. А он орать начал, скандалить. По какому такому, кричит, сучьему велению? Ну, после сучьего веления стражники вовсе озверели. Вместе с печкой его из избы вынесли и под лёд спустили. Давай, Вася, за упокой французской души, вода ему пухом.
Старый царь, сдаётся мне, тоже долго не заживётся. А кому после него на троне быть - неведомо. Старшие-то два Ивана до сей поры в чурочки играют. А младший-то, слышь, и таблицу умножения не осилил. Родимое своё двадцать седьмое царство, прости Господи, тридевятым зовёт. Смутные времена грядут, Вася, попомни моё слово.