Разбитое зеркало мистического опыта
Ностальгия по совершенной, безусловной и не знающей сомнений любви - почти ностальгия по Богу: совершенному и абсолютному источнику всего. Впрочем, "почти" здесь может быть лишним: часто кажется, что вся суть истинного мистического опыта верующих заключается лишь в максимальном восстановлении той первоначальной чистоты и силы чувств, которая бывает в юности и у невинных, не знающих жизни людей.Что особенного, впрочем, в этих юношеских чувствах и переживаниях? Чем они отличаются от опыта взрослого человека? Вовсе не силой и даже не идеалистической направленностью переживаний ( которые, кстати, могут быть и деструктивны), но лишь степенью, в которой переживание охватывает личность. Личность зрелого человека адаптирована к миру, в котором он живет: это значит, что его внутренняя структура децентрализована, подобно сложной структуре глобального общества и согласно тем требованиям, которые это общество выдвигает к "адаптированной" личности. Личность человека, незнакомого с миром является как единство внутри единства бытия: он выступает как герой, противопоставленный миру и пытающийся с ним бороться. В этой борьбе есть что-то сексуальное и в моменты слияния и прорыва субъект-объектных отношений, уничтожения их и возникает всякий мистический опыт. Именно тот факт, что незрелая и чистая личность имеет ярко-выраженный центр делает ее уязвимой для прорыва внеконцептуальных содержаний. Зрелая децентралиизованная структура "я", подобна разросшемуся плющу: чтобы вырвать его из почвы, нужно потратить много сил на поиск всех корней, которые его держат.
* * *
Однако многие стремятся к новому синтезу, который завещал Блейк: к синтезу, который превзойдет разом и Невинность, и Опыт, ведущий сознание к цинизму и шизофренической раздробленности. Этот синтез должен позволить нам окунуться во всю полноту переживания "блага, красоты и истины". Обещанного синтеза можно достигнуть с помощью медитаций и различных духовных практик. По крайней мере, таковы обещания. Внимание акцентируется на том, что человек будет ощущать себя лучше, жить сознательнее, меньше беспокоиться и лучше понимать людей. Но разве такой "психотерапевтический" эффект может являться целью пограничного переживания? Безусловно, может - будучи вписанным в ту самую децентрализованную структуру глобального общества. Но эти переживания имеют совершенно другой характер - они не захватывают личность целиком, не встряхивают ее и не вытряхивают из нее всю пыль, как из тряпичной куклы. Они лишь укрепляют ту децентрализованную, но не менее догматическую структуру, в которой мы находимся, выделяя в ней место для таких, казалось бы, "не комфортных" вещей, как переживания, выводящие человека за рамки его собственного сознания и тела.
Поэтому возникает вопрос: будет ли этот синтез идентичен тем исконным мистическим переживаниям? Можно ли собрать разбитое зеркало, его осколки так, чтобы оно стало полностью целым? Закон энтропии говорит, что нет, невозможно. Да, зеркало можно склеить - но оно уже не будет тем же самым зеркалом - лишь неуклюжей копией, не способной отобразить целостность бытия.И вопрос даже не в том, чтобы снова испытать безусловную любовь или другое сильное и всеобъемлющее чувство: то, что однажды побывало в сознании, остается там в качестве опыта и может быть пережито снова и снова - всем это известно из наблюдений за собой. Вопрос не в том, чтобы восстановить переживание. а в том, чтобы сделать его необходимым и реальным, таким, каким оно было однажды, в том исконном состоянии невинности.Но это состояние невинности подразумевает не только видение мира целостным, но и пребывание в нем в качестве целостного существа, функции которого, по сути, не дробятся. Для невинного человека еще нет анализа как такового: он с любым внешним явлением соотносится как целое, с полной аутентичностью пребывая в каждом моменте именно как целостное существо.Потеря целостности видения и реагирования называется взрослостью, взрослением: человек начинает узнавать жизнь, и в процессе анализа себя и жизни находит, что является таким или иным, и что реальность не однородна, а состоит из многих систем и подсистем, в каждой из которых он функционирует по-разному. Эти действительно ценные знания делают человека гибче, мудрее, позволяют ему лучше ориентироваться в социуме и обеспечивают его адаптацию к внешнему миру.Но вместе с потерей ощущения себя как неделимой целостности теряется и целостность переживаний: в один момент, активизируя одну из спектра наших "субличностей" мы искренне испытываем определенное чувство, впрочем, смутно осознавая, что оно не затрагивает сердцевины нашей личности, а если и затрагивает, то очень опосредовано, не позволяя нам полностью погрузиться в переживание за счет существования множества других субличностей в громадном здании нашего "Я", элементов, которые запросто спасут положение и не позволят одному чувству поглотить наше "Я". Эти элементы в тот же самый момент по отношению к тому же самому объекту могут испытывать совершенно иные чувства, эмоции. Мерилом здоровья в этом случае является победа голоса субличности, которая испытывает эмоции, делающие нашу жизнь приятной. К примеру, если мы решаем, что не любим более человека, который причиняет нам боль - это одна из таких побед.
* * *
Психологи по-разному анализировали личность, дробя ее на разные элементы, но почему бы не применить к психике атомическую концепцию Демокрита и не заключить, что поле нашего сознания состоит из различных неделимых элементов, каждый из которых может называться "Я" и называется таковым в определенный момент. Эти элементы чем-то напоминают буддийские дхармы, но являются принципиально иными: они фиксируют не моменты сознания различной окрашенности, а именно многочисленные центры нашего сознания и сознавания. Стоило бы давно отбросить представление о том, что единство личности всегда возникает в одной и той же точке сознания - это не так, иначе человек не только не менялся бы, но и не был бы способен к элементарной адаптации. Единство, называемое "Я" постоянно меняется и преобразовывается, в конечном итоге образуя некоторые устойчивые "сгустки" внутри сознания, которые психика использует для реакции на различные ситуации.Такая дробность "я" обусловлена не столько видимой дробностью бытия, сколько самим способом мышления и восприятия, который прививается человеку.Эта поистине шизофреническая раздробленность лежит в самой основе нашей культуры и цивилизации. Однако субличности должны быть связаны неким более высоким единством, которые управляет ими и регулирует их.
Это единство действительно существует - смутное, неясное, бесконечно молчаливое - оно наполняет собой сознание, безмолвно направляя наши действия, реакции и складывая "атомы"сознания в различные формы. Цель же этого единства различна, однако чаще всего сознание, действия в слитном единстве с телом и природой, стремится обеспечить личности выживание, преумножение и процветание - прежде всего, в биологическом и социальном смыслах.
Однако это выживание, этот успех совершенно и окончательно дробит сознание: чем лучше адаптация, тем больше элементов сознания, тем больше "частей" и "систем" в мире, тем меньше целостности видения, тем больше плюрализма и терпимости, тем слабее порывы того истинного и аутентичного, что когда-то ценилось, тем явственнее ощущение спонтанного счастья, радости жизни, реализованности, но тем сильнее тоска по всеобъемлющей трагичности целостного существа, которое способно беспредельно любить, беспредельно страдать, беспредельно осознавать и чувствовать истину, для которого не существует "относительности" и которое не дробит бытие на части, а проявляет себя лишь из своей непознанной глубины, из самой бездны сознания и бытия, которое немецкий мистик называл Ungrund.
* * *
Где истоки этой бездны и что она несет? В своих проявлениях она является как слепота и ясность, а человек, следующей призыву этой божественной бездны - безумец и ребенок. Я не думаю, что в ней стоит искать целеполагание и причинные связи. В этом и состоит суть бездны под реальностью, что она безосновна, не детерминистична, лишена причин и является тем первозданным хаосом, тем состоянием нестабильности и потенциальности, из которой рождается все возможное.
Будучи юным или попросту неопытным, человек имеет сильную связь с этим источником, однако постепенно связь с ним истончается и почти исчезает: ведь те проявления аутентичности, те сполохи гераклитова огня начинают анализироваться, обрастая причинно-следственными связями, определениями и трактовками. Однако объясняя наши переживания с помощью любых теорий - будь то фрейдистский анализ, юнгианство или какая-то другая концепция - мы упускаем самое главное: само переживание, которое остается упрямым фактом. Его, конечно, тоже можно редуцировать к химическим реакциям, гормональным всплескам или привязать его к чертам личности - нарциссизму или демонстративности, однако это ничего не скажет о его содержании, а лишь о возможных связях с другими явлениями.
Содержание же переживаний, которые захватывают целиком, - будь то сильная любовь, мистическое ощущение единства или что-то еще - всегда бездонно, бесконечно, и не является обусловленным, а проистекает из источника, далекого от понятий о причине и следствии вообще.
Забывая об этом источнике бытия - необъяснимом и непредсказуемом - мы постепенно погружаемся в сеть реальности, которая на самом деле является всего лишь конструктом и моделью. Мы начинаем верить в то, что эта модель и есть реальность, и окончательно запутываемся в бесконечных переплетениях систем.
И лишь проблески изначальной интуиции дают нам понять, что наше счастье - лишь хрупкий сосуд, а наш успех и любовь - лишь попытки оправдать свое существование, придать ему некий статус и смысл, в который мы сами, впрочем, до конца не верим, ибо интуиция позволяет нам видеть, что искренность не может дробиться и быть половинчатой: и в закоулках своего раздробленного сознания мы чувствуем, что любовь не может проходить, но в то же время не может быть ценностью ( тот факт, что в социуме принято представление о "преходящей" любви является следствием возведения любви на пьедестал - как высшей ценности) , что не является ценностью и столь лелеемая нами жизнь, и что единственная ценность, которую можно было бы придумать, если бы у исконной бездны мира было ценностное измерение - это соприкосновение с изначальной чистотой реальности в ее целостности и следование голосу чистого, запредельного единства, которое можно было бы назвать Богом, если бы это не звучало пошло.
Но мы тут же осознаем, что нам не убежать от общественных законов и от собственной вполне человеческой природы, которая в своей простоте жаждет жизни, а не смерти, вечных ценностей, а не чистого космического ветра вечности: которая, в общем говоря, стремится всячески порабощать себя и собственную жизнь посредством схем и карт, но только не быть, только не соприкасаться с обжигающим огнем существования.Таким образом, мы смиряемся и лишь в моменты творчества или редкие моменты искренности позволяем своему сознанию прикоснуться к бытию в его необусловленной чистоте.
* * *
Опыт целостности навсегда остается для нас закрытым: собрать зеркало из осколков в первозданный вид нельзя - можно лишь сделать новое зеркало, полностью уничтожив все, что было до. Но этот путь - путь монахов и отшельников - редкое явление. Современный же человек вряд ли может выбраться из своей обусловленности: мы страдаем от неврозов и страхов, порожденных иллюзиями и нашими же представлениями о мире, для счастья нам всегда нужны причины, мы всегда пытаемся дать точное определение чувствам и состояниям, а также выстраиваем забавные иерархии, в которых высшими ценностями являются самые эфемерные и непостоянные вещи.Слишком очеловечевшись, мы потеряли ощущение космического масштаба и само чувство Космоса, которое еще сохранилось в генетической памяти и порой всплывает в неожиданных озарениях. Мы почти потеряли страсть к бесконечности и поверили в то, что мы - сознательные существа, высший смысл для которых может заключаться лишь в продлении и преумножении своего рода и увеличении комфорта жизни.
Но все же кое-что напоминает нам о том, что мы затеряны в этом мире: в краткие мгновения, будто очнувшись от сна, мы смотрим на собственную жизнь, как на нелепый и смешной фантом, за которым - или в глубине которого - кроется юный и древний росток чего-то неведомого, что неизменно влечет нас к себе, но от чего мы отмахиваемся как от безумства и сумасбродства... В эти краткие мгновения мы можем взглянуть на мир другими глазами и почувствовать свежий и вечный ветер бытия, который, впрочем, вскоре заглушается непроницаемым для речи шумом города.
* * *
Однако многие стремятся к новому синтезу, который завещал Блейк: к синтезу, который превзойдет разом и Невинность, и Опыт, ведущий сознание к цинизму и шизофренической раздробленности. Этот синтез должен позволить нам окунуться во всю полноту переживания "блага, красоты и истины". Обещанного синтеза можно достигнуть с помощью медитаций и различных духовных практик. По крайней мере, таковы обещания. Внимание акцентируется на том, что человек будет ощущать себя лучше, жить сознательнее, меньше беспокоиться и лучше понимать людей. Но разве такой "психотерапевтический" эффект может являться целью пограничного переживания? Безусловно, может - будучи вписанным в ту самую децентрализованную структуру глобального общества. Но эти переживания имеют совершенно другой характер - они не захватывают личность целиком, не встряхивают ее и не вытряхивают из нее всю пыль, как из тряпичной куклы. Они лишь укрепляют ту децентрализованную, но не менее догматическую структуру, в которой мы находимся, выделяя в ней место для таких, казалось бы, "не комфортных" вещей, как переживания, выводящие человека за рамки его собственного сознания и тела.
Поэтому возникает вопрос: будет ли этот синтез идентичен тем исконным мистическим переживаниям? Можно ли собрать разбитое зеркало, его осколки так, чтобы оно стало полностью целым? Закон энтропии говорит, что нет, невозможно. Да, зеркало можно склеить - но оно уже не будет тем же самым зеркалом - лишь неуклюжей копией, не способной отобразить целостность бытия.И вопрос даже не в том, чтобы снова испытать безусловную любовь или другое сильное и всеобъемлющее чувство: то, что однажды побывало в сознании, остается там в качестве опыта и может быть пережито снова и снова - всем это известно из наблюдений за собой. Вопрос не в том, чтобы восстановить переживание. а в том, чтобы сделать его необходимым и реальным, таким, каким оно было однажды, в том исконном состоянии невинности.Но это состояние невинности подразумевает не только видение мира целостным, но и пребывание в нем в качестве целостного существа, функции которого, по сути, не дробятся. Для невинного человека еще нет анализа как такового: он с любым внешним явлением соотносится как целое, с полной аутентичностью пребывая в каждом моменте именно как целостное существо.Потеря целостности видения и реагирования называется взрослостью, взрослением: человек начинает узнавать жизнь, и в процессе анализа себя и жизни находит, что является таким или иным, и что реальность не однородна, а состоит из многих систем и подсистем, в каждой из которых он функционирует по-разному. Эти действительно ценные знания делают человека гибче, мудрее, позволяют ему лучше ориентироваться в социуме и обеспечивают его адаптацию к внешнему миру.Но вместе с потерей ощущения себя как неделимой целостности теряется и целостность переживаний: в один момент, активизируя одну из спектра наших "субличностей" мы искренне испытываем определенное чувство, впрочем, смутно осознавая, что оно не затрагивает сердцевины нашей личности, а если и затрагивает, то очень опосредовано, не позволяя нам полностью погрузиться в переживание за счет существования множества других субличностей в громадном здании нашего "Я", элементов, которые запросто спасут положение и не позволят одному чувству поглотить наше "Я". Эти элементы в тот же самый момент по отношению к тому же самому объекту могут испытывать совершенно иные чувства, эмоции. Мерилом здоровья в этом случае является победа голоса субличности, которая испытывает эмоции, делающие нашу жизнь приятной. К примеру, если мы решаем, что не любим более человека, который причиняет нам боль - это одна из таких побед.
* * *
Психологи по-разному анализировали личность, дробя ее на разные элементы, но почему бы не применить к психике атомическую концепцию Демокрита и не заключить, что поле нашего сознания состоит из различных неделимых элементов, каждый из которых может называться "Я" и называется таковым в определенный момент. Эти элементы чем-то напоминают буддийские дхармы, но являются принципиально иными: они фиксируют не моменты сознания различной окрашенности, а именно многочисленные центры нашего сознания и сознавания. Стоило бы давно отбросить представление о том, что единство личности всегда возникает в одной и той же точке сознания - это не так, иначе человек не только не менялся бы, но и не был бы способен к элементарной адаптации. Единство, называемое "Я" постоянно меняется и преобразовывается, в конечном итоге образуя некоторые устойчивые "сгустки" внутри сознания, которые психика использует для реакции на различные ситуации.Такая дробность "я" обусловлена не столько видимой дробностью бытия, сколько самим способом мышления и восприятия, который прививается человеку.Эта поистине шизофреническая раздробленность лежит в самой основе нашей культуры и цивилизации. Однако субличности должны быть связаны неким более высоким единством, которые управляет ими и регулирует их.
Это единство действительно существует - смутное, неясное, бесконечно молчаливое - оно наполняет собой сознание, безмолвно направляя наши действия, реакции и складывая "атомы"сознания в различные формы. Цель же этого единства различна, однако чаще всего сознание, действия в слитном единстве с телом и природой, стремится обеспечить личности выживание, преумножение и процветание - прежде всего, в биологическом и социальном смыслах.
Однако это выживание, этот успех совершенно и окончательно дробит сознание: чем лучше адаптация, тем больше элементов сознания, тем больше "частей" и "систем" в мире, тем меньше целостности видения, тем больше плюрализма и терпимости, тем слабее порывы того истинного и аутентичного, что когда-то ценилось, тем явственнее ощущение спонтанного счастья, радости жизни, реализованности, но тем сильнее тоска по всеобъемлющей трагичности целостного существа, которое способно беспредельно любить, беспредельно страдать, беспредельно осознавать и чувствовать истину, для которого не существует "относительности" и которое не дробит бытие на части, а проявляет себя лишь из своей непознанной глубины, из самой бездны сознания и бытия, которое немецкий мистик называл Ungrund.
* * *
Где истоки этой бездны и что она несет? В своих проявлениях она является как слепота и ясность, а человек, следующей призыву этой божественной бездны - безумец и ребенок. Я не думаю, что в ней стоит искать целеполагание и причинные связи. В этом и состоит суть бездны под реальностью, что она безосновна, не детерминистична, лишена причин и является тем первозданным хаосом, тем состоянием нестабильности и потенциальности, из которой рождается все возможное.
Будучи юным или попросту неопытным, человек имеет сильную связь с этим источником, однако постепенно связь с ним истончается и почти исчезает: ведь те проявления аутентичности, те сполохи гераклитова огня начинают анализироваться, обрастая причинно-следственными связями, определениями и трактовками. Однако объясняя наши переживания с помощью любых теорий - будь то фрейдистский анализ, юнгианство или какая-то другая концепция - мы упускаем самое главное: само переживание, которое остается упрямым фактом. Его, конечно, тоже можно редуцировать к химическим реакциям, гормональным всплескам или привязать его к чертам личности - нарциссизму или демонстративности, однако это ничего не скажет о его содержании, а лишь о возможных связях с другими явлениями.
Содержание же переживаний, которые захватывают целиком, - будь то сильная любовь, мистическое ощущение единства или что-то еще - всегда бездонно, бесконечно, и не является обусловленным, а проистекает из источника, далекого от понятий о причине и следствии вообще.
Забывая об этом источнике бытия - необъяснимом и непредсказуемом - мы постепенно погружаемся в сеть реальности, которая на самом деле является всего лишь конструктом и моделью. Мы начинаем верить в то, что эта модель и есть реальность, и окончательно запутываемся в бесконечных переплетениях систем.
И лишь проблески изначальной интуиции дают нам понять, что наше счастье - лишь хрупкий сосуд, а наш успех и любовь - лишь попытки оправдать свое существование, придать ему некий статус и смысл, в который мы сами, впрочем, до конца не верим, ибо интуиция позволяет нам видеть, что искренность не может дробиться и быть половинчатой: и в закоулках своего раздробленного сознания мы чувствуем, что любовь не может проходить, но в то же время не может быть ценностью ( тот факт, что в социуме принято представление о "преходящей" любви является следствием возведения любви на пьедестал - как высшей ценности) , что не является ценностью и столь лелеемая нами жизнь, и что единственная ценность, которую можно было бы придумать, если бы у исконной бездны мира было ценностное измерение - это соприкосновение с изначальной чистотой реальности в ее целостности и следование голосу чистого, запредельного единства, которое можно было бы назвать Богом, если бы это не звучало пошло.
Но мы тут же осознаем, что нам не убежать от общественных законов и от собственной вполне человеческой природы, которая в своей простоте жаждет жизни, а не смерти, вечных ценностей, а не чистого космического ветра вечности: которая, в общем говоря, стремится всячески порабощать себя и собственную жизнь посредством схем и карт, но только не быть, только не соприкасаться с обжигающим огнем существования.Таким образом, мы смиряемся и лишь в моменты творчества или редкие моменты искренности позволяем своему сознанию прикоснуться к бытию в его необусловленной чистоте.
* * *
Опыт целостности навсегда остается для нас закрытым: собрать зеркало из осколков в первозданный вид нельзя - можно лишь сделать новое зеркало, полностью уничтожив все, что было до. Но этот путь - путь монахов и отшельников - редкое явление. Современный же человек вряд ли может выбраться из своей обусловленности: мы страдаем от неврозов и страхов, порожденных иллюзиями и нашими же представлениями о мире, для счастья нам всегда нужны причины, мы всегда пытаемся дать точное определение чувствам и состояниям, а также выстраиваем забавные иерархии, в которых высшими ценностями являются самые эфемерные и непостоянные вещи.Слишком очеловечевшись, мы потеряли ощущение космического масштаба и само чувство Космоса, которое еще сохранилось в генетической памяти и порой всплывает в неожиданных озарениях. Мы почти потеряли страсть к бесконечности и поверили в то, что мы - сознательные существа, высший смысл для которых может заключаться лишь в продлении и преумножении своего рода и увеличении комфорта жизни.
Но все же кое-что напоминает нам о том, что мы затеряны в этом мире: в краткие мгновения, будто очнувшись от сна, мы смотрим на собственную жизнь, как на нелепый и смешной фантом, за которым - или в глубине которого - кроется юный и древний росток чего-то неведомого, что неизменно влечет нас к себе, но от чего мы отмахиваемся как от безумства и сумасбродства... В эти краткие мгновения мы можем взглянуть на мир другими глазами и почувствовать свежий и вечный ветер бытия, который, впрочем, вскоре заглушается непроницаемым для речи шумом города.