Защитные механизмы психики, детские игры и "Современное искусство"
мне кажется что искусство в какой-то степени можно назвать защитой психики, защитой души, по своим задачам подобными тем механизмам, которые описывала Анна Фрейд.
Ну и в социальных процессах искусством, и в психических процессах художника во многом эти защитные механизмы проявляются, делаются явными для наблюдения.
А.Фрейд цитирует рассказ о том как школьника подозревали то ли в болезни то ли в издевательствах над учителями по причине его ужасного гримасничанья именно в тот момент когда его наказывали и отчитывали.
Однако оказалось что гримасы мальчика были просто карикатурным отражением гневного выражения лица учителя и бессознательно копировали его лицо во время речи. Своими гримасами он ассимилировался, или идентифицировался, с угрожающим внешним объектом.
Такие процессы характерны и для многих форм современного искусства.
В пример можно привести хотя бы проходящую сейчас у Гельмана выставку А.Бродского, которой происходит переосмысление каких-то травмирующих факторов той реальности, которую обычно называвют совковой.
Маленькие дети бывают одержимы страхами темноты или каких-то страшилищ, что могут прятаться за шкафом или под кроватью.
Дизайнеры создают интерьеры, в которых нет ни шкафов, ни привычного вида кроватей.
Играя в "прятки", "жмурки", "салочки" ребёнок может в какой-то степени перевоплощаться именно в то существо, от которого прячутся маленькие трусливые дети и становясь которым ребёнок имеет право уже не бояться , но ощутить как убегают уже от него другие маленькие мальчики .
С
другой стороны ребёнок может прятаться пока его ищут в той же игре в "Жмурки", переживая слаборазведённые переживания страха бегемотов и крокодилов, прятавшихся в темноте, которые его прежде тревожили, а возможно и травмировали.
Повзрослев люди могут играть в адюльтеры, измены, преследования неверных супругов, в некоторой степени тоже перевоплощаясь в разные роли - в роли тех, которые его когда-то пугали или приносили боль.
Это подобно и той сцене "пряток", которая описана в книге "Бытие", когда Адам, вкусив запретный плод, пытался спрятаться в райском саду от Вседержителя.
Перевоплощение, присваивание себе игровой или иллюзорной, лживой роли может дать человеку на время почувствовать себя именно тем объектом, что раньше его тревожил и был для него угрожающим.
Это переживание превращает прежние тревоги в приятное чувство безопасности.
То есть в буквальном смысле человек "ПЕРЕ- ЖИВает" какую-то боль, иллюзорным образом переступает через боль, преодолевая её
.
Я лишь описываю фактически происходящие процессы в том понимании, которое разрабатывала Анна Фрейд.
И я конечно не хочу сказать будто эти болезненные переживания "Совриска" или детских "пряток" могут сделать человека иным, заменить покаянное, поворотное изменение, обновление души.
Скорее "Совриск" или детские "прятки" отражают фиксированные, статичные психические состояния в какой-то изолированной точке.
Анна Фрейд так описывает сложные переплетения процессов трансформации страхов и защит, которые часто связаны даже не с каким-то событием в прошлом, а с чем-то ожидаемым в будущем: "...Я вспоминаю мальчика, имевшего привычку яростно трезвонить входным звонком детского дома, в котором он жил. Как только дверь открывалась, он начинал громко бранить горничную за то, что она так долго не открывала и не слышала звонка. В промежутке между звонком и приступом ярости он испытывал тревогу, как бы его не отругали за его невоспитанность - за то, что он звонит слишком громко. Он набрасывался на служанку, прежде чем она успевала пожаловаться на его поведение. Горячность, с которой он бранил ее, - профилактическая мера - указывала на интенсивность его тревоги. Принятая им агрессивность была направлена на конкретного человека, от которого он ожидал агрессии, а не на какое-либо замещение. Обращение ролей нападающего и подвергающегося нападению было в данном случае доведено до своего логического завершения....... Когда мой маленький пациент принял на себя активную роль, рыча, как лев, и размахивая прутом и ножом, он драматизировал и предвосхищал наказание, которого так боялся. Он интроецировал агрессию взрослых, в чьих глазах ощущал себя виноватым, и, сменив пассивную роль на активную, направил свои собственные агрессивные действия против этих самых людей. Каждый раз, когда мальчик оказывался на грани сообщения мне того, что он считал опасным материалом, его агрессивность возрастала. Но, как только его запретные мысли и чувства были высказаны, обсуждены и интерпретированы, ему стал не нужен прут Крэмпуса, который до этого он неизменно таскал с собой, и он оставил его у меня дома. Его навязчивое стремление бить других исчезло вместе с исчезновением тревожного ожидания того, что побьют его самого. "
Вот ещё пример таких деструктивных состояний, которые описываются в исследовании Анны Фрейд:
"...Шестилетний пациент, на которого я уже ссылалась, должен был несколько раз посетить зубного врача. Вначале все шло замечательно. Лечение не причиняло ему боли, он торжествовал и потешался над самой мыслью о том, что кто-то может этого бояться. Но в один прекрасный день мой маленький пациент явился ко мне в на редкость плохом настроении. Врач сделал ему больно. Он был раздражен, недружелюбен и вымещал свои чувства на вещах в моей комнате. Его первой жертвой стал кусок индийского каучука. Он хотел, чтобы я дала ему его, а когда я отказалась, он взял нож и попытался разрезать его пополам. Затем он пожелал большой клубок бечевки. Он хотел, чтобы я и его отдала ему, и живо обрисовал мне, какие замечательные поводки он сделает из нее для своих животных. Когда я отказалась отдать ему весь клубок, он снова взял нож и отрезал большой кусок бечевки, но не использовал его. Вместо этого через несколько минут он начал резать бечевку на мелкие кусочки. Наконец он отбросил клубок и обратил свое внимание на карандаши - начал без устали затачивать их, ломая кончики и затачивая снова. Было бы неправильно сказать, что он играл «в зубного врача».
Реального воплощения врача не было.
Ребенок идентифицировался не с личностью агрессора, а с его агрессией...."
Мальчики вооружаются игрушечными мечами, а художники плодят агрессивные изображения не оттого что они очень смелые и горят огнём разрушения и обличения, но чаще оттого что они хотят вжиться именно в тот образ, который их пугал прежде, почувствовать себя в какой-то степени тем объектом, которого бояться сами.
Нет, в этом они не признаются ни себе ни окружающим.
Даже оплачивая сеансы психоаналитика, люди чаще всего одержимы стратегией скрытия от него и от себя своих страхов и отрицанием того, что является главенствующим в их страхах.
...А вот как пишет об этом сам доктор Фрейд. Цитирую исследование «По ту сторону принципа удовольствия» (S.Freud, 1920), в котором детально обсуждается значение такого перехода от пассивной к активной роли как средства ассимиляции неприятного или травматического опыта в детстве. «Если доктор смотрел у ребенка горло или произвел небольшую операцию, то это страшное происшествие, наверно, станет предметом ближайшей игры, но нельзя не заметить, что получаемое при этом удовольствие проистекает из другого источника. В то время как ребенок переходит от пассивности переживания к активности игры, он переносит это неприятное, которое ему самому пришлось пережить, на товарища по игре и мстит таким образом тому, кого этот последний замещает»
И если это можно обнаружить в детских играх или в играх "Современных", "Актуальных" художников, то вероятно такие непроявленные процессы в скрытом виде содержатся и в обычной жизненной стратегии нас как обывателей.
Однако не вполне ясно, исчез ли в конце, концов страх, пропала ли неосознаваемая угроза, которая этот страх причиняла и с которой они идентифицировались, но вот такая рассеянная, неконцентрированная агрессия, в сущности перенаправляется против всего мира в целом.
Ну и в социальных процессах искусством, и в психических процессах художника во многом эти защитные механизмы проявляются, делаются явными для наблюдения.
А.Фрейд цитирует рассказ о том как школьника подозревали то ли в болезни то ли в издевательствах над учителями по причине его ужасного гримасничанья именно в тот момент когда его наказывали и отчитывали.
Однако оказалось что гримасы мальчика были просто карикатурным отражением гневного выражения лица учителя и бессознательно копировали его лицо во время речи. Своими гримасами он ассимилировался, или идентифицировался, с угрожающим внешним объектом.
Такие процессы характерны и для многих форм современного искусства.
В пример можно привести хотя бы проходящую сейчас у Гельмана выставку А.Бродского, которой происходит переосмысление каких-то травмирующих факторов той реальности, которую обычно называвют совковой.
Маленькие дети бывают одержимы страхами темноты или каких-то страшилищ, что могут прятаться за шкафом или под кроватью.
Дизайнеры создают интерьеры, в которых нет ни шкафов, ни привычного вида кроватей.
Играя в "прятки", "жмурки", "салочки" ребёнок может в какой-то степени перевоплощаться именно в то существо, от которого прячутся маленькие трусливые дети и становясь которым ребёнок имеет право уже не бояться , но ощутить как убегают уже от него другие маленькие мальчики .
С
другой стороны ребёнок может прятаться пока его ищут в той же игре в "Жмурки", переживая слаборазведённые переживания страха бегемотов и крокодилов, прятавшихся в темноте, которые его прежде тревожили, а возможно и травмировали.
Повзрослев люди могут играть в адюльтеры, измены, преследования неверных супругов, в некоторой степени тоже перевоплощаясь в разные роли - в роли тех, которые его когда-то пугали или приносили боль.
Это подобно и той сцене "пряток", которая описана в книге "Бытие", когда Адам, вкусив запретный плод, пытался спрятаться в райском саду от Вседержителя.
Перевоплощение, присваивание себе игровой или иллюзорной, лживой роли может дать человеку на время почувствовать себя именно тем объектом, что раньше его тревожил и был для него угрожающим.
Это переживание превращает прежние тревоги в приятное чувство безопасности.
То есть в буквальном смысле человек "ПЕРЕ- ЖИВает" какую-то боль, иллюзорным образом переступает через боль, преодолевая её
.
Я лишь описываю фактически происходящие процессы в том понимании, которое разрабатывала Анна Фрейд.
И я конечно не хочу сказать будто эти болезненные переживания "Совриска" или детских "пряток" могут сделать человека иным, заменить покаянное, поворотное изменение, обновление души.
Скорее "Совриск" или детские "прятки" отражают фиксированные, статичные психические состояния в какой-то изолированной точке.
Анна Фрейд так описывает сложные переплетения процессов трансформации страхов и защит, которые часто связаны даже не с каким-то событием в прошлом, а с чем-то ожидаемым в будущем: "...Я вспоминаю мальчика, имевшего привычку яростно трезвонить входным звонком детского дома, в котором он жил. Как только дверь открывалась, он начинал громко бранить горничную за то, что она так долго не открывала и не слышала звонка. В промежутке между звонком и приступом ярости он испытывал тревогу, как бы его не отругали за его невоспитанность - за то, что он звонит слишком громко. Он набрасывался на служанку, прежде чем она успевала пожаловаться на его поведение. Горячность, с которой он бранил ее, - профилактическая мера - указывала на интенсивность его тревоги. Принятая им агрессивность была направлена на конкретного человека, от которого он ожидал агрессии, а не на какое-либо замещение. Обращение ролей нападающего и подвергающегося нападению было в данном случае доведено до своего логического завершения....... Когда мой маленький пациент принял на себя активную роль, рыча, как лев, и размахивая прутом и ножом, он драматизировал и предвосхищал наказание, которого так боялся. Он интроецировал агрессию взрослых, в чьих глазах ощущал себя виноватым, и, сменив пассивную роль на активную, направил свои собственные агрессивные действия против этих самых людей. Каждый раз, когда мальчик оказывался на грани сообщения мне того, что он считал опасным материалом, его агрессивность возрастала. Но, как только его запретные мысли и чувства были высказаны, обсуждены и интерпретированы, ему стал не нужен прут Крэмпуса, который до этого он неизменно таскал с собой, и он оставил его у меня дома. Его навязчивое стремление бить других исчезло вместе с исчезновением тревожного ожидания того, что побьют его самого. "
Вот ещё пример таких деструктивных состояний, которые описываются в исследовании Анны Фрейд:
"...Шестилетний пациент, на которого я уже ссылалась, должен был несколько раз посетить зубного врача. Вначале все шло замечательно. Лечение не причиняло ему боли, он торжествовал и потешался над самой мыслью о том, что кто-то может этого бояться. Но в один прекрасный день мой маленький пациент явился ко мне в на редкость плохом настроении. Врач сделал ему больно. Он был раздражен, недружелюбен и вымещал свои чувства на вещах в моей комнате. Его первой жертвой стал кусок индийского каучука. Он хотел, чтобы я дала ему его, а когда я отказалась, он взял нож и попытался разрезать его пополам. Затем он пожелал большой клубок бечевки. Он хотел, чтобы я и его отдала ему, и живо обрисовал мне, какие замечательные поводки он сделает из нее для своих животных. Когда я отказалась отдать ему весь клубок, он снова взял нож и отрезал большой кусок бечевки, но не использовал его. Вместо этого через несколько минут он начал резать бечевку на мелкие кусочки. Наконец он отбросил клубок и обратил свое внимание на карандаши - начал без устали затачивать их, ломая кончики и затачивая снова. Было бы неправильно сказать, что он играл «в зубного врача».
Реального воплощения врача не было.
Ребенок идентифицировался не с личностью агрессора, а с его агрессией...."
Мальчики вооружаются игрушечными мечами, а художники плодят агрессивные изображения не оттого что они очень смелые и горят огнём разрушения и обличения, но чаще оттого что они хотят вжиться именно в тот образ, который их пугал прежде, почувствовать себя в какой-то степени тем объектом, которого бояться сами.
Нет, в этом они не признаются ни себе ни окружающим.
Даже оплачивая сеансы психоаналитика, люди чаще всего одержимы стратегией скрытия от него и от себя своих страхов и отрицанием того, что является главенствующим в их страхах.
...А вот как пишет об этом сам доктор Фрейд. Цитирую исследование «По ту сторону принципа удовольствия» (S.Freud, 1920), в котором детально обсуждается значение такого перехода от пассивной к активной роли как средства ассимиляции неприятного или травматического опыта в детстве. «Если доктор смотрел у ребенка горло или произвел небольшую операцию, то это страшное происшествие, наверно, станет предметом ближайшей игры, но нельзя не заметить, что получаемое при этом удовольствие проистекает из другого источника. В то время как ребенок переходит от пассивности переживания к активности игры, он переносит это неприятное, которое ему самому пришлось пережить, на товарища по игре и мстит таким образом тому, кого этот последний замещает»
И если это можно обнаружить в детских играх или в играх "Современных", "Актуальных" художников, то вероятно такие непроявленные процессы в скрытом виде содержатся и в обычной жизненной стратегии нас как обывателей.
Однако не вполне ясно, исчез ли в конце, концов страх, пропала ли неосознаваемая угроза, которая этот страх причиняла и с которой они идентифицировались, но вот такая рассеянная, неконцентрированная агрессия, в сущности перенаправляется против всего мира в целом.