Хрусталь в серебре
Легкие плечи
Я не склонна опоэтизировать бандитов, и сериалы о них, которыми наводнено телевидение, смотрю редко. Нет, можно, конечно, в субботу-воскресенье, когда все дела переделаны, усесться в любимое старое кресло, со стаканом вина, приготовившись с удовольствием - к отдыху, к долгому ничегонеделанию, и развлечению экранной историей.
А нынче просто выдался такой день, что я сильно устала. На работе навалилась тысяча дел сразу, да Аська душу вытянула со своими экзаменами. У них же теперь нет обязательных дисциплин, как в наше время, можно выбирать - что сдавать, что нет.
- Мам, ну посоветуй, мне выбрать - географию или английский? Географичка так интересно рассказывает... А наша классная Грымза говорит: «Сравнили меня, бедную англичанку, с женой бандита. Она во всех странах побывала, а я вечно на огороде, попой вверх - на грядках» А если я географию выберу, ты мне билеты распечатаешь?
- Ладно..., - со вздохом говорю я, потому что знаю - это только начало.
Распечатать билеты мне нетрудно, но Аська воспринимает мать, как костыль на все случаи жизни. И английские тексты у нее самой не переводятся, и термины по биологии не выговариваются, и... Словом, к вечеру, не знаю, как у нее, а у меня уже - мозги заплетаются в косичку.
Я иду в кухню, и достаю из шкафчика припрятанную коробку с красным вином. Оно льется в бокал, застывая на несколько мгновений розовой, прозрачно-карамельной струйкой. Хоть немного бы посидеть в тишине... По телевизору начинается сериал про Мишку-Япончика. Какое-то время я почти не приглядываюсь к тому, что делается на экране. Но вдруг, будто волна ударила под колени, и не удержаться уже в осознании себя - здесь.
-Крутится, вертится, шар голубой,
Крутится, вертится над головой....
А-а-а... А-а-а.... А-а-а-а-а-а.....
Напевы голоса - и впрямь накатываются как волны, и я бегу вдоль берега легкими ногами десятилетней девочки, которая еще ничего не несет на плечах своих, кроме крылышек белого платья. Было у меня такое платье - белое, шелковое. Нежный шелк, как кожа, и розы на нем, и оборки. Плещутся на бегу. И легкие следы мои затопляют и смывают волны.
Я помню Одессу. Немного совсем, но помню. Меня возили туда маленькой, надеясь, что море подарит мне здоровье. А поскольку болела я часто и сильно, то не здоровье даже, а самою жизнь.
Прямо на вокзале нас с мамой подхватила тетка:
- Квартира у моря нужна?
И увезла на трамвае куда-то в тьму-таракань, где кончался город, и были только деревенские домики. Как я узнала позже, место это называлось. «Шестнадцатая станция Большого Фонтана».
Не только о квартире, о комнате не шла речь - нам показали проходной закуток, где стояли - старинная, с металлическими шишечками кровать и этажерка темного дерева, набитая истрепанными книгами. Третьим действующим лицом был ковер, на котором в шатре, среди цветов, возлежала в неге красавица. И турок смотрел на неё хищными - даже на ковровой шерсти видно было это - глазами. Картина на ковре, и книги, и море. Что еще нужно для счастья?
К морю нужно было идти переулком, который назывался «Хрустальный». Ничего не было в переулке этом, кроме пыли под ногами и зелени ветвей над головой - ни родника, ни ручейка, но он поил одним своим названием.
К морю вела крутая лестница - ступенек в полтораста. Нас провожала рыжая хозяйская собака, Тобик. Короткими своими ножками он преодолевал лестницу - вниз, потом - вверх. И, не любя плавать, но, тревожась за нас, идущих в воду, он, перепрыгивал с камня на камень, заходил все дальше в море, и на последнем каменном островке, тихо повизгивая, ждал нас.
...Это чувство свободы и легкости, память полета - на всю жизнь. Лежишь ли на упругости сине-зеленых волн, когда качает тебя - все море! Ты - на его руках, а над головою - во всю ширь - еще один океан - воздушный. И холодно мокрым волосам, и вновь плавно подымает тебя море. Ничего, кроме моря, неба и тебя - нет.
И еще, когда бежишь по берегу, по краю воды... Пустой утренний пляж, и мама: «Ирочка, еще купаться нельзя, еще холодно». Море, отдохнувшее за ночь от тысяч тел людских, погружавшихся в него вчера - отдохнувшее это море, как слеза прозрачно.
Мне не разрешают - плыть, но разрешают - бежать. И пока мама сидит на скамейке, уткнувшись в журнал - я бегу... Этой жажды бега, какая была в детском теле, именно жажды, когда бег необходим не меньше, чем пересохшему рту - вода, я с тех пор не помню. Сорваться с места в бег, и - пока не кончатся силы... А ноги так легки, что, кажется, и следов на песке не оставляют....
Нам не пришлось увидеть, как «фонтан черемухой покрылся». Стоял жаркий август.
Помню Привоз. Мама покупала здесь бычков - квартирная хозяйка научила её удивительно вкусно жарить их, обмакивая в разболтанное яйцо. Получалась рыба: то ли в омлете, то ли в лепешке. Хрустящая корочка... Бледные, сахаристые на разломе помидоры... Крупная соль...
- Дочка, ты тут оживаешь, - говорила мама, - А дома и двух ложек супа не могла проглотить...
Она пододвигала мне тарелку, и лишь годы спустя я узнала, что денег в ту пору в семье было в обрез, и мама, стремясь накормить меня, почти голодала - сама.
Но ярче всего остались в памяти - раковины, которыми на Привозе торговали у входа. Привезенные, из жарких стран - огромные, невиданной формы и изгибов, с шипами. Розовые, голубые, перламутровые... Даже не верилось, что кто-то может ими обладать, держать их, осторожно проводить по шипам пальцем. На них довольно было смотреть, потому что это была - живая сказка, сокровища из «Русалочки» Андерсена.
Моя подруга говорила о своем псе: «Я завидую ему до ненависти - только гулять, есть и спать. Такая жизнь....». А я тогда до ненависти завидовала тем, кто навсегда поселился в Одессе. В краю, где жарят каштаны и бычков. Где оживвают сказки, и дышишь свободой.
Море... какое было счастье плыть по солнечной дорожке, пока берег не начнет таять за спиной, и под тобою - только упругость волн, и ветер насквозь продувает волосы - мокрые и соленые. Это ощущение свободы осталось со мною на всю жизнь, жилкой, бьющейся возле сердца. Тающей скрипичной нотой, вызывающей слезы на глазах.
Лютой мечтою, которой после детства суждено сбыться - только в раю?
Но сейчас, когда уже давно кончился фильм, и экран темен и мертв - звучит не умолкая во мне распев нежных женских голосов - о голубом шаре, и ноги чувствуют прохладу песка, и легкую пену заплескивающих их волн.