Глава 7. Дельфины
Мама расцвела. Вместо клетки, сотов, улья многоэтажного дома - свой каменный дом с большим садом. Три комнаты переходят одна в другую, четвертая - кухня. Потолки низкие. Блестят, как яйцом смазанные, желтые деревянные полы. Серебром крашена печка-голландка, Не страшны будут холода. В наследство от прежних хозяев остался им кот Туман - красивый, как на картинке. Полосатый, серый, лежит на кровати, чуть поигрывая длинным хвостом, царственно щурит глаза.
Море - в пяти шагах. И хотя не время купаться еще, весна только-только вступила в свои права, но Вера слышит гул моря. Гул этот проникает в кровь. Все здесь сопричастны морю.
Мама жарит рыбу. Ставит на стол огромную сковороду, с кусками камбалы, прожаренными до хрустящей корочки. На щеках у мамы румянец, и она так оживлена - движенья и речь, будто двадцать лет сбросила.
Она тотчас нашла на новом месте работу: старая школа, с традициями, и идти до нее каких-то десять минут, и ученики такие интересные, есть талантливые. Нет, все слава Богу. И упивается мама садом. Каждое дерево ею уже осмотрено, над каждым растением склонилась:
- Тут мы клубнику посадим, а здесь будет виноград, а там - мой огород… Здесь же зима совсем короткая, можно по два урожая снимать.
Вера сидит в старом кресле, которое для нее вынесли на веранду. Она мало говорит, и, кажется, даже думать не способна. Сомнамбула . Сидит, подставив лицо весеннему солнышку. Сбылось мамино пророчество: «Ничему не выучилась, теперь только швабру в руки…»
Мама пыталась устроить куда-то Веру, чтобы та хоть декретные получила. Но поняла, что у дочери нет сил не только работать, но живет-то она сейчас еле-еле. Почти не держится за жизнь. Она сейчас лишь оболочка для того, кто внутри нее. Не будь ребенка, она б закрыла глаза, и не открыла больше.
Рожать Вера не боялась. Что ей теперь боль? Пугало ее только - вдруг какая-то случайность повредит сыну... Врачи не говорили, кто у нее родится, но и тени сомнения не было у нее, что - сын.
Она встала среди ночи, чтобы выпить воды, и почувствовала, что теплая вода хлынула по ногам. Пошла будить маму:
- Нам надо идти в роддом.
Больница была рядом - все тут было рядом, в этом маленьком городке. И они не стали звонить в скорую, двинулись пешком. Светало, когда Вера постучала в дверь приемного покоя. А едва лишь поднялось солнце - родился мальчик. Он заплакал тихо, будто и не плакал вовсе, а говорил. Успокаивал мать своим младенческим голосом, чувствуя ее страх за него.
- Вот это мамочка, и не кричала совсем, - сказала акушерка - седая, властная…, - Все бы у нас так рожали.
Она и осматривала Веру после, чтобы убедиться, что все в порядке. А Вера лежала в полузабытьи. Прошел дождь - короткий, при ясном, солнечном небе - тот дождь, о котором говорят - «царевна плачет». И Вера с неземною отчетливостью увидела каждую веточку за окном, каждую - дрожащую на ней - каплю дождя, сияющую и переливающуюся. На разные голоса - колокольчиками звенели, рассыпались долгим эхом - голоса птиц. И солнце светило… не по-земному оно светило… так нежно, так ликующе…
- Маль-чик.. маль-чик… - чуть слышно повторяла она.
- Да, мальчик, и хороший такой, - говорила акушерка, водружая на впалый живот Веры пузырь со льдом, - Редко такого красивого увидишь. Говорят, по маленькому не поймешь… Нет, как раз и поймешь все - и на кого похож, и красивый ли вырастет… Ну а твой совсем принц… Слышала я… муж у тебя умер?
«Ушел» - хотела ответить Вера, потому что для нее это было так. Игорь ушел в свои миры, и никто больше не может помешать ему. Но легче кивнуть, чем все это объяснять.
- Смотри тогда, в честь него не называй, - сказала акушерка, - Примета плохая. Чтобы у ребенка была счастлива судьба, подбирай ему другое имя.
- Но вы посмотрели, с ним все в порядке? - тревожно и слабо спрашивала Вера.
- Да в порядке, в порядке… Сразу порозовел, заплакал… Вес хороший, больше трех килограмм. Доношенный. Все будет хорошо с твоим сыночком. Сейчас в отделении малышей мало, с каждого глаз не спускают. Ну, теперь лежи, через два часа перевезем в палату.
Вера слышала, что обессиленные роженицы засыпают. Она не могла спать ни в эту ночь, ни в следующую. Она была как под наркотиком. Чувство усталости не приходило.
Их четверо лежало в палате. Постанывала худенькая Алла .Она тяжело перенесла кесарево. Спокойно посапывала полная, некрасивая Инга. А женщина у окна, лет тридцати, показалась Вере красавицей. Ярко-рыжая коса, черные глаза, черты иконописные, стать. Ее звали Галей.
У Аллы и Инги - девочки, у Веры с Галей - мальчишки. И они обе не спят.
- Не могу тут, - говорила Галя шепотом, - все чужое. Не могу спать не в своем доме. Мне надо на мужа хоть руку положить…
Вера отвела глаза, смотрела теперь в окно. Было полнолуние…
- Залив Радуги, - повторяла она, - Океан бурь…
Но сквозь эти названия виделась ей безжизненность лунных пейзажей.
***
На рассвете усталая медсестра распахивала двери в детском отделении, и коридор наполнялся звонкой разноголосицей.
- Везут наш «Музобоз», - приподнималась на локте Инга.
Ее дочка была самой крупной, и самой горластой, и медсестра приносила ее первой, чтобы побыстрее унять голодный крик. И Инга уже тянулась:
- Ну, давайте сюда это голодающее Поволжье...
Вера торопливо повязывала косынку, садилась. Страх ее не проходил, и она заглядывала в глаза сестрам - была ли это строгая Света, или старенькая Нина Ивановна. Но скорее бы сказали - как спал ночью, все ли хорошо?
Акушерка оказалась права - в младенце нескольких дней от роду - отчетливы были черты тех, кто дал ему жизнь. И с замиранием сердца Вера убеждалась, что почти ничего - от нее, но все - от отца. Излом только намечающихся бровей, изящно очерченный подбородок, разрез глаз... Вот только смотрели эти глаза с тою отстраненностью, которая присуща детям, пока они еще не говорят. Маленькие мудрецы, пришедшие из иных миров.
Сын ел и засыпал, и Вера передавала сестре теплое тельце, затаив дыхание - чтобы не разбудить. И морщилась, когда малыша брали резкие - по сравнению с ее нежнейшими руками - руки сестры.
Она решила назвать сына Вячеславом, и мама уже спрашивала в записках: «Как там наш Славик?» Мама была единственной, кто приходил к Вере. Разноцветные шарики, привязанные к забору, и ошалевшие папаши, забирающиеся с биноклями на деревья - все это было не для нее.
Она сказала девочкам в палате, что вдова, и попросила не расспрашивать ее. Больше вопросов не было, тем более, что каждая из девчонок была полна своим. Вера большею частью лежала, закинув руки за голову. Детей приносили через равные промежутки времени, последний раз - около полуночи. Сон был нарезан на мелкие кусочки. разговоры в палате не смолкали, и Вера невольно слушала.
Инга рассказывала, какой ремонт они сделали к рождению малышки, и надолго погружалась в описание арок, стеклопакетов и обоев. Ремонт в ее рассказе разрастался до невиданных размеров, напоминал битву - с короткими поражениями (а утром, представляете, потек полотенцесушитель?) и убедительными победами (Как теперь в комнате светло! Огромные стекла без единой царапинки, и не дует).
Алла описывала историю своей любви. На дискотеке познакомились. Станцевали, а потом разошлись, потерялись в большом зале. Даже не успели узнать, как друг друга зовут. И вдруг ди-джей объявляет: «Самая красивая девушка, в кофточке с красными полосками, подойдите к лестнице, вас ожидают». Как все смотрели, когда она шла - хотели увидеть «самую красивую»! А у лестницы уже стоял этот мальчик. Оказывается, его звали Юрочкой.
Галя тихо тосковала по дому. Ее уже должны были выписать, но задерживали - неважные анализы. «Полежи еще денечка три» - говорили ей. «Я сама фельдшер, знаю, что за три дня ничего не исправится, - возражала Галя, - Выпишите меня. Я дома долечиваться буду». Но врачи не соглашались, и Галя страдала, что муж без нее толком не поест, что ей опротивели больничные коридоры, и запах хлорки, с которой моют пол. Она полулежала, заплетая и расплетая свою медную косу, и черные глаза ее то и дело наполнялись слезами.
Их звали на обед - скудный. Даже суп наливали в мелкие тарелки - мутное, серое варево. На второе была сухая, жесткая овсяная каша. Никто не ел, ждали - через пару часов начнут приходить близкие. Стоя под окнами - мужья, мамы, подружки встряхивали сумками, объясняя, что принесли. В каждой палате была «удочка». Медсестру в приемном отделении не допросишься принести передачу. Да еще она прошмонает сумку и забракует половину. Апельсины нельзя, сок и конфеты - тоже. И девчонки спускали веревку, а потом поднимали «добычу».
Один раз им здорово нагорело - сумка стукнулась об окно первого этажа. А там, в кабинете - стоял аппарат УЗИ, дорогой. Прибегали врачи - ругались, отобрали веревку. Но в тот же день вечером, муж Аллы метким ковбойским жестом забросил им новую.
Девочки радовались, что лето, можно открыть окно и разговаривать с родными вволю. Не то, что зимой - через стекло, жестами. Когда к одной приходили - она занимала место у подоконника. Вера по-прежнему лежала, закинув руки за голову, слушала нежное щебетанье. Ее саму огорчало, что мама приходила часто. Она жалела ее труд, хлопоты - сварить, принести.
- Мне ничего не надо, - говорила она, - Тут всего довольно.
Но так же страстно, как другие девочки - гостей, она ждала времени, когда приносили сына. Брала его на руки, прижимала к себе, и замирала, пока он ел. И было ей хорошо.
В день выписки девочки с утра красились.
- Не могу без косметики на улицу выйти, - говорила Алла, - Лицо точно босое.
Женщины наводили на глаза стрелки, клали румяна, собирали волосы заколками. Расцветали. Гадали, за кем раньше приедут.
Первая упорхнула Алла. Медсестры прямо в палату принесли ей огромный букет роз - от мужа. Алла быстро расцеловалась со всеми:
- Будем ходить в гости, смотреть, как растут наши дети...
Вера уходила второй. Мама договорилась, чтобы все-таки не пешком - Вере еще трудно было идти. Марьяна Николаевна наняла «скорую». И Вера, никому не отдавая малыша, неуклюже стала забираться в машину.
***
Не смотря на все старания мамы и бабушки, Славка рос слабеньким, и почти беспрерывно болел. Не было детской хвори, которая миновала бы его. Может, другая мать отнеслась бы к этому спокойнее, и махнула рукой - перерастет, но Вера жила в постоянном страхе. Замерла: неужели последнее, что осталось от Игоря, будет у нее отнято.
Она хотела все делать для сына сама . Пока Славка был крошечным, и плакал ночами, она не уступала даже матери этих бессонных ночей. Просыпалась: ей казалось, мальчик вдруг перестал дышать, она хватала его на руки, с расширенными глазами ловила следующий вздох. Стоило ему заплакать, мать была тут как тут.
- Вера, ты сумасшедшая, ты избалуешь его! Взгляни на себя в зеркало - на что ты стала похожа, - сердилась Марьяна Николаевна, - Да что там: ты уже в зеркале не отражаешься. Тень...
Вера действительно очень похудела, под глазами залегли черные тени. Она забывала поесть, да от усталости и не хотелось. Вера сникла в эти месяцы: покорно, безропотно, как автомат, делала домашнюю работу. Мама встанет на пороге ванной, посмотрит, покачает головой. Перемалывает белье ветхая машина, Вера склонилась над ванной - острые локти снуют в клубах пара.Вере чудился голос Славика, она отряхивала с рук пену, бежала посмотреть - не зовет ли ее малыш.
Ей хотелось все время держать сына за руку. Но когда Славику исполнился год, пришлось выйти на работу. Нашлось место продавщицы в книжном магазине, и Веру взяли, хотя у нее не было опыта. Но была она старательна, безответна, даже если кто-то из покупателей капризничал или начинал хамить. К тому же она много читала, и могла подсказать нужное. Показывала полки, где стояли нужные книги, обращала внимание на новинки. Зарплата маленькая, но хоть какие-то постоянные деньги.
Марьяна Николаевна ушла на пенсию, и теперь сидела с внуком. Славка рос не садиковым мальчиком. По утрам, когда мимо их дома юные мамаши тащили заспанных, покорно ковыляющих детей, Славка сидел на столе, и разглядывал эту картину. А бабушка завязывала ему шнурки на ботиночках.
Худенький, бледный, с вечно подвязанным горлом, он был чертами, и всем обликом так похож на Игоря, что щемило сердце.
Бабушка варила ему манную кашу, а он не хотел ее есть. Тоскливо возил ложкой по тарелке, морщился от запаха горячего молока. Вера брала специально заготовленные орешки, изюм, начинала выкладывать на каше нехитрую мозаику: ореховые зайчики с глазами изюминками, солнышко... Каша оживала, Славик брался за ложку... Пока не пробуждалась фантазия, ему все было скучно.
Когда он болел... мама с бабушкой жили как на линии фронта, под ураганным огнем. Бессонные ночи, бег в наскоро накинутом пальто в дежурную аптеку за лекарством. Вера сидела возле сына, не спуская с него глаз - как дышит? Отчего западает ли при вдохе маленькая грудка? Вспотел, или жар еще держится?
Она с успехом могла бы заменить медицинскую сестру - уколы, горчичники, ингаляции, она все знала и умела, помнила, какое лекарство, когда давать до еды, какое после, и в какой дозе. Вокруг этого вращалась жизнь.
У нее не было друзей - не до того. Но появились знакомые женщины, с которыми она сидела бок о бок в бесконечных очередях в детской поликлинике. Чем-то вроде подруги стала Люся, и ее маленькая Аленка. Хотя Люся не мама, а бабушка. Но именно ей Аленка была обязана жизнью.
Девочка родилась семимесячной, с детским церебральным параличом, но, вопреки приговорам врачей, выжила. Теперь предстояло хоть немного поставить Аленку на ноги. У молоденькой матери сил на это не хватало. К ребенку она подходила с отчаяньем в глазах. Верила медикам, говорившим:
- Радуйтесь, что она вообще у вас жива. Чего вы еще хотите?!
За дело взялась Люся. К кому только она не возила внучку. К Джуне, и к Касьяну, и к бабкам.
- Касьян сперва закричал: «Я же говорил - таких детей ко мне не привозить. А потом: не выдержал «Милая, милая девочка, что ж тебя Бог так не пожалел». Бросил ее на кушетку и давай огромными руками своими работать... - рассказывала Люся.
Где только ни жили массажисты и костоправы, которых отыскивала Люся. Ее не смущали и «горячие точки».
- Даст Бог - поможет, - говорила она.
И неясно было, что она имела в виду: очередного целителя, или то, что Бог убережет их с Аленкой от пуль. А еще они учили наизусть стихи, нанизывали бусы на нитку, чтобы развить верность непослушных пальцев
Люся говорила:
- Ах, Аленка нам бы с тобой не двадцать четыре часа в сутки, нам бы все двадцать пять...
А потом заболела сама Люся. Возвращались с внучкой из Евпатории, и в поезде поднялась температура под сорок. Кое-как добралась до дома, и там уже врачи определили: рак почки.
- Но мне ведь нельзя умирать - на кого ж Аленку? Я врачам в ноги бросилась: «Режьте!». С больнице смотрела на прооперированных. Сперва платом лежат, потом по стеночке встают, ползать начинают. Я думала: «И я так буду».
Люся маленькая, седая, решительная. Забежала как-то к Вере, принесла для Славика имбирь («Лучше нет, когда кашель мучает»). Взглянула на измученное Верино лицо. Сказала:
- Садись. Я тебе массаж головы сделаю. Я с Аленкой научилась
Какое блаженство... Братство тех, кто на линии фронта. Дать друг другу хоть короткую передышку, чтобы потом снова в бой.
- Ты так и не скажешь свекру со свекровью? - спросила Люся, - Ведь должны же помогать... Ну, с паршивой же собаки...
Иногда то же самое осторожно говорила и мама, но Вера так боялась, что всесильные родственники по-своему решат судьбу Славика, что мама не решалась длить эти разговоры.
***
Их соседкой была Ксюша. Угловатая некрасивая девушка лет двадцати семи, штукатур на стройке. Своими руками перебрала ветхий домик, только на самые тяжелые работы звала мужиков: двух пьющих дядек, которые по быстрому ей что-то перетаскивали, отрывали, приколачивали, чтобы поскорее сесть за стол.
Ксюша навела у себя уют, чтобы все «как у людей». Приходила, советовалась - какие обои выбрать, краску. Она привыкла, что это всех интересует, и не могла понять равнодушия Веры к быту.
- Да Верка, а ты вообще, как беженка, живешь, - говорит она, разглядывая обтрепанную мебель, и скудный гардероб хозяйки.
Вера слабо пожимала плечами. Но Ксюша была - добрая душа. Он несла что-нибудь ведерко яблок, тарелку блинов. Охотно бралась приглядеть за Славиком,
Ксюша страстно хотела замуж. Каждому мужчине, который обращал на нее внимание, она готова была «ноги мыть и воду пить». И на Верином же плече плакала, когда очередной роман сходил на нет.
- Ты вон вообще без мужика, и ничего, - говорила потом Ксюша, громко сморкаясь, - И я как-нибудь... Может, мне ребенка как ты родить?
- Как я - не надо.
Один раз Ксюша прибежала в возбуждении:
- А я познакомилась... Ты не представляешь... Он...
- Ну, и кто он? - с невольной улыбкой спросила Вера, вытирая тарелки.
- Он с дельфинами работает. Были мы вчера с девчонками в дельфинарии...
Оказалось, вчера вечером они гуляли по набережной. А тут как раз начиналось представление. Вот так и бывает - сто лет в городе живешь, и не замечаешь, что у тебя по соседству - дельфины.
- И так, оказывается красиво... Выступают девочки, форма у них такая, вроде военной, пятнистая. И дельфины их слушаются - прыгают, делают всякие штуки.
А потом вышел он. Даже с дальнего ряда Ксюша разглядела, что мужчина высок, строен, у него привлекательные черты... А уж что его дельфины вытворяли... разве что не разговаривали. И когда после представления желающим предложили сфотографироваться с «флипперами», Ксюша поспешила туда одной из первых.
Людей пропускали к бассейну по одному. Когда подошла ее очередь, Ксюша смогла разглядеть дельфиньего бога.
- Там нужно сполоснуть руки морской водой, чтобы дельфин не заболел, что ли.. Не заразился от людей. И вот он стоит...
- Дельфин?
- Иди на фиг, какой дельфин... Стоит этот парень. И когда он меня за руку взял... ты знаешь, бывают такие мужики... вот только прикоснутся к тебе, и пиши пропало...
- Ну, чем у вас дело-то кончилось? Ты с ним познакомилась? - Вере невольно стало весело.
- Ну...Я узнала, как его зовут. Он спросил - понравилось ли мне представление... Кстати, зря ты Славку не сводишь... ему бы понравилось, там весело...
После ухода Ксюши, Вера задумалась. Она читала: дельфины лечат людей. Детей... Почему бы нет? Хоть попробовать... Договориться, заплатить, и чтобы Славке разрешили пообщаться с этим морским чудом. Может - поможет?
Она пошла в дельфинарий в утренний час, когда представлений не было. Робко толкнула железные ворота, выкрашенные синей краской. Первой, кто ей встретился, была девушка, в шортах и линялой майке, светлые волосы небрежно сколоты на затылке. Девушка несла ведерко с рыбой. Она строго посмотрела на Веру - наверное, достали уже отдыхающие, пытающиеся пробиться к их питомцам. Рассказ о больном мальчике несколько смягчил ее:
- А вот подойдите туда, поговорите..., - она указала на край большого бассейна, - Видите, вон сидит человек. К нему. Если разрешит... У нас прежде такого не было...
Вера подошла неслышно. Мужчина сидел к ней спиной. Он был в черном гидрокостюме. Просматривал папку с документами. Она видела только его затылок - русый.
- Простите, - позвала она.
Он обернулся. И некоторое время они смотрели друг на друга. Он видел женщину, которая не смотрелась молодой. Отяжелевшая фигура. Волосы короткие, темные, волнистые, с проседью. Глубокая складка меж бровей. Платье ниже колен, очень просто сшито, такие носят женщины средних лет, махнувшие рукой на моду. Пуховый платок на плечах, кутается в него - правильно, с моря ветер свежий.
Потом в лице ее что-то изменилось, и он узнал Веру. А она неуверенно спросила:
- Димка?
Она тоже не могла сразу узнать в этом человеке, в котором не осталось ничего мальчишеского, своего школьного товарища. Другой, совсем другой... Раздался в плечах. Взгляд пристальный, даже тяжелый. А седины в волосах больше, чем у нее.... Одним движением он встал, против нее, и смотрел, и не мог произнести ни слова.
- Ты ко мне пришла? - наконец, спросил он, - Ты меня нашла?
Она покачала головой:
- Яся... Она сказала мне, что ты погиб...
Он коснулся рукой виска, прикрыл глаза. Значит, все эти годы она думала о нем, как о мертвом. Смирилась с этим. Когда он открыл глаза, и вновь взглянул на нее - Вера поняла, что ошиблась. Нет, не тяжелым был его взгляд. Оттуда, из глубины смотрел на нее прежний Димка.
- Откуда эта дура Мельникова все взяла? Она тебе про Чечню сказала? Да меня просто ранили... позвоночник... В госпитале долго лежал... Год почти. Мать все бросила, приехала меня выхаживать... Ковылял вон с палочкой. А потом как-то так получилось, сюда переехали. . Дельфины - они здорово лечат... А ты... Вы... - поправился он, - Вы с Игорем здесь отдыхаете? И зачем вам я?
- Я похоронила Игоря, - сказала она просто, - А наш сын без конца болеет. Вот, пришла спросить: разрешишь? Как и ты... вдруг, поможет?
Несколько минут он смотрел в сторону. Она смотрела на него искательно, думала - позволит, или откажет... Ей казалось - он думает, колеблется. А он просто не мог справиться со своим лицом. Но когда он вновь обернулся к ней - выражение его было спокойно.
- О чем речь, приводи, - сказал он, - Даже, наверное, поможет... Может, и ты сама? А то вид тоже не очень...
- Нет, Дим... Я давно уже не хочу жить... Мне бы вырастить Славика, мне бы как-нибудь дотянуть...
Он ответил не сразу.
- А мы иначе рассуждали, - сказал он, - Когда кто-то погибал, это было как в самолете... Видела, как сбрасывают десант? Один пошел, другого хлопают по плечу: «Ты следующий». Никто из нас - здесь не останется. Мы все - следующие...
И добавил:
- Пошли, лучше со мной...
Унес свою папку. Вернулся с ведерком, полным рыбы, и поманил ее за собой:. Подвел к краю бассейна.
- Ну-ка встань сюда...
Вера увидела: там, в глубине, вертикально стоит дельфин. И смотрит на нее - из своего, дельфиньего, измерения.
- Руку протяни вот так, - Димка взял ее за руку, она ощутила шершавую твердость его ладони, - Стой...
Мгновение спустя дельфин взвился в воздух, и она почувствовала мгновенное прикосновение его носа. Она ахнула.
- Слушай... Но это же нежнее, чем лошадиные губы... Это...
- Ай, молодец, Барни, ай, хороший...- Димка присел у края бассейна с рыбой в руках...
Дельфин высунул голову, и Вере показалось, что это ребенок. У него была совершенно детская улыбка. Ей захотелось улыбнуться в ответ.
***
Они стояли друг против друга. Крепкий полуседой мужчина, и маленький стройный мальчик.
- Привет, - сказал Димка.
- Здравствуйте, - закинув голову, чтобы лучше рассмотреть собеседника, вежливо ответил Славка.
Они изучали друг друга. Димка видел - у мальчика глаза Веры. То же пытливое желание - понять каждого, та же неистребимая жалость. Похоже, этот малыш смотрит и на него с состраданием. Что его напугало - шрам на лице?
В том бою ему повезло. Столько было убитых....Он тогда понял, как это легко - умирать. Вдруг обрываются яростные автоматные очереди справа. Поворачиваешь голову и видишь, что человек уже там... Растекается кровавое пятно по груди, а глаза спокойные, нездешние... Кипит бой, а человек уже идет по неведомым дорогам. Кто-то говорил - все воины попадают в рай. А другие - что все они прокляты.
Теряя друзей, Димка верил, что там их встретит покрытая росою трава, и тишина.
С первых же дней в Чечне - и до сих пор - тишины ему хотелось больше всего. Ноги стерты кирзачами - от колен до кончиков пальцев, автомат небрежно сжат в руке... Он стрелял точно, как снайпер. А в голове одна мысль, мольба: «Тишины... тишины...».
Море - это безмолвие. Когда Димка вернулся домой, думал он - ничего уже не поможет. Все тело болит, и таблетки горстями не дают передышки от этой боли. Друзья слали мумие, звали к себе - во все концы страны. Кто на Алтай, кто на Кавказ: «У нас отдохнешь».
А потом он вот так же, как Вера, как Славик сегодня... обнял дельфина, и тот улыбнулся ему - из детства. Димка заплакал. После он узнал, что не у него одного текли слезы - многие из тех, кого начинали исцелять дельфины, не могли сдержать рыданий.
И Вера пришла такая же измученная, как он был когда-то. Ее просто надо было взять за руку, и вести: как он выводил из-под огня своих ребят, и мирных жителей. Теперь очередь за ней и этим мальчишкой.
- Ну что, брат, ты таких больших рыб не испугаешься?
-Я думаю, они не кусаются, - сказал Славка, - Я про них читал. А можно их погладить?
- Вода теплая, так что раздевайся, парень. Они тебя даже покатают...
- Ты что! - ахнула Вера, - он же простудится...
- Ни разу. Не простудится, и не утонет. Я тоже пойду в воду и за ним пригляжу.
Славка был в таком упоении, что не помнил себя и визжал от восторга. Маленький детский жилет был прочно зашнурован на нем. И его новый друг держался в воде возле него. А главное - рядом был дельфин. Упругое колебание воды от его большого тела. И можно было закинуть руку, и обнять это сказочное существо, и скользить вместе с ним по водной глади.
Вера сидела на краю бассейна, и то опускала руку, в воду, чтобы проверить, что вода действительно теплая, то вытирала слезы, которые неудержимо катились по щекам.
***
В выходные Димка пригласил ее «сплавать к скалам»
- Куда? - оторопела она.
- Ну, ты даешь, мать... Столько прожить у моря, и толком не посмотреть на него... Я тебе экскурсию устрою.
Вера не могла себе даже представить - что скажет мама. Дочь снова решила вести себя как девчонка на выданье? И Вера соврала, первый раз в жизни соврала - сказала, что это воскресенье у них сделали рабочим днем.
- Ну что? - спросил Димка.
Он сидел у края воды, и смотрел, как она идет к нему - в золотистом сарафане... Смотрел и не верил. Он принес все, что нужно: на расстеленном полотенце лежали две пары ласт: красные - побольше, зеленые - поменьше. Маски, трубки...
- А поплыли, - сказала она.
Здесь был дикий пляж, крупные камни с острыми краями. Димка взял Веру за руку, повыше локтя. Он не позволит ей упасть. И точно, стоило ей поскользнуться - на камне ли, на длинных, покрытых илом водорослях, как сильные пальцы его и мгновенная реакция - возвращали ей равновесие.
Вода показалась холодной, и Вера шла без колебаний только потому, что ее влек Димка.
- Туда? - спросила она, указывая на далекую скалу, - А если я не доплыву? Я не плавала сто лет...
- Доплывешь, - сказал он спокойно, - Ты сама удивишься... Только не зажимайся, не паникуй... Отдайся воде, море тебя донесет...
Вера надела маску, резина плотно облегла лицо. Трубка непривычно растягивала губы.
- Ну... - Димка стоял рядом, ожидая, чтобы она поплыла.
Вера опустилась на воду, и неведомая граница перенесла ее в другой мир. Он был так же реален, как и земной, но еще миг назад он для нее не существовал. А теперь она была к нему причастна, и только в слышимом, напряженном дыхании, звучало ее изумление.
Необыкновенные, расписные камни. Самоцветы Нептуна. Водоросли - зеленые, красные, огромными слабо колышущимися кустами. Даже на вид жесткие, как кораллы. И медузы, как маленькие галактики - роем, дождем. У каждой - крест внутри.
Димка держался рядом. Вера обнаружила, что руки можно вытянуть вперед, и держать их почти неподвижно. И только движения ног, ласт - несут ее, и подводные пейзажи плывут навстречу, сменяя друг друга. Они скользят быстро - неужели она так быстро плывет? Там внизу, уже, наверное, порядочная глубина - дна не видно, только голубой туман, из которого вдруг проступают вершины подводной горы. Скала, облепленная ракушечником?
Вера ткнулась вытянутыми пальцами в скалу, ощутив под руками, колючие ракушки и пушистые нити водорослей. Димка показал ей жестом - садись. Она села, и вдруг голова ее оказалась над водой. Снова переход неведомой границы показался ей ошеломляющим. А воздух - холодным. Боже, как далеко берег! Они сидели - посредине моря. Мокрые волосы трепал ветер.
Она повернулась к Димке, и сейчас, после морской купели, с просоленными, растрепанными волосами, он показался ей совсем мальчишкой. И она была такая же - умытая морем, со спутанными прядями длинных волос. Словно вернулось то, школьное время. Димка смеялся:
- Ну что, не сожрали тебя крабы?
- Ты, наверное, заранее, с ними договорился... - ворчливо сказала она.
Сколько она помнила, к Димке всегда липло все зверье. Полузнакомые собаки провожали его до школы и обратно, следуя преданным эскортом. Где бы он ни был в гостях, хозяйские кошки находили приют на его коленях. Вера не забудет того, что случилось во время школьного субботника. Был сентябрь, они убирали осенние листья. Димка волок по земле мешок с листвой. Он был в гимнастерке, голова по-пиратски повязана платком. И вдруг ему на голову опустилась ворона - всего на миг, чтобы тут же взлететь... но на этот миг она доверилась ему...
- Помню я твои таланты, тебя бы и акулы не тронули, - сказала Вера, вытирая мокрые глаза.
Они сидели на камне, посреди моря и вспоминали. Волнения почти не было, и только изредка Вера примечала - в череде катившихся на них мелких волн - одну чуть повыше, чем остальные - и приподымалась, чтобы ее не окатило с головой.
Они вспоминали историчку по кличке Сиськи Терминатор - обладательницу такого большого бюста, что она могла снести им все на своем пути. И пирожное «школьное», которое продавалось в буфете: два тонких бисквита, соединенных слоем повидла, и сверху покрытых глазурью. Непередаваемо вкусное, таких уже никогда не будет.
Они помянули школьного хулигана, Сережку Шуваткина, в третьем классе сломавшего ногу. Учительница пришла его навещать, и пока она пила с матерью чай, Сережка умудрился закопать ее очки в цветочный горшок. Бедная, близорукая Нина Васильевна, как она добралась тогда домой? А очки благополучно пролежали в горшке до весны, пока мать не затеяла пересаживать герань.
Они возвращались мыслями к экзаменам и выпускному вечеру. Они снова были детьми.
- Димка, - вдруг сказала Вера, - Кошмар... У меня ласт соскользнул, кажется... Я же без него....
- Спокойствие, только спокойствие, - ответил Димка бессмертной фразой. Наклонился, вглядываясь в воду - и Вера увидела глубокие рубцы, обезобразившие его спину.
Димка нырнул. Несколько секунд спустя, Вера почувствовала, что он надевает ей ласт на босую ногу.
- А если б утонул? - спросила она.
-Я или ласт? - поинтересовался он, - не дрейфь, доволок бы я тебя как-нибудь до берега... Тут и плыть-то всего ничего...
«Ничего себе» - подумала Вера. Берег рисовался где-то у горизонта, тонкой линией. Но у Димки были свои понятия о легком и трудном. А он не спешил взбираться на камень, лишь держался рукой за край его, и получалось, что он - у ее ног.
- Верка, ты ведь больше никуда не уйдешь? - вдруг спросил он, - Помнишь, как я тебя тогда зайчиком гонял у окна? Помнишь, как долго ты не уходила...
***
Была гроза, и яростно ветер бил о темные стекла веранды ветви цветущей сирени, и гроздья цветов. И из этих цветов стучал Димка:
- Вера... Вера...
Так отчаянно стучал, и такие глаза у него были... Будто из темной комнаты добежал ребенок - к свету.
- Вера, открой... Вера...
И Вера знала, что всего-то... шагнуть... и поднять крючок на двери. Одно движение... И будет Димка. И все дальнейшее ее будет с ним, потому что он ее никуда не отпустит. И она даже чувствовала, что Игорь бы этого хотел. Передать ее в Димкины руки. Быть за нее там спокойным.
Она стояла, и не смотрела, и только кусала пальцы...Щеку ее скрывал платок, и от него шло тепло, и она обнимала себя, как маленькую.
«Сегодня.. Моя звезда станет как раз над тем местом, где я упал год назад...Я вернусь домой....Видишь ли... это очень далеко. Мое тело слишком тяжелое. Мне
его не унести».
И тогда она почувствовала дыхание у щеки, и толчок пальцев в спину. Игорь. Его присутствие ощущалось так ясно, что она боялась повернуть голову. Он подтолкнул ее навстречу Димке, и вот она уже отбрасывала крючок.
Игорь был - одно касание к земле. А они с Димкой - земные странники. Путники, не устающие дивиться и любить жизнь. Если один устанет - другой не даст упасть, поддержит. И они пойдут дальше, до последнего своего заката.
***
Она думала, что не сделает этого никогда. А теперь она сидела в кухне, и набирала на мобильнике номер. Перед нею стоял стакан чая - почти черного, и, ожидая, когда на том конце возьмут трубку, она сделала несколько глотков.
- Вера? - голос Екатерины Сергеевны, - Это ...это... очень неожиданно... Вера! Но я очень рада... очень, что ты нас помнишь... Но, может быть, у тебя что-то случилось?
- Нет, - Вера качала головой, и пыталась говорить, но говорить ей было очень трудно, - Только вчера... Славику... Славику исполнилось шесть лет... Я не назвала его Игорем потому что ... примета... Есть такая примета... Чтобы у него была другая судьба... Но он... у него лицо...его отца.. Это Игорь, совсем Игорь....
И обморочная тишина, и она слышит, как на том конце провода, Екатерина Сергеевна, захлебываясь, глотает воздух... А потом она впервые слышит, как Еэс плачет..
Вечером, сидя у постели сына, Вера сказала:
- Я расскажу тебе сказку.