Сатанинский бал Эммануэля Макрона
"Религиовед Роман Лункин назвал открытие Олимпиады «апофеозом распущенности» и напоминанием о Французской революции.
«Революция ниспровергла церковь с ее пьедестала и провозгласила культ высшего разума. Идеи Просвещения и французских философов заложили основы светскости, которые сейчас определяются во Франции как республиканские ценности. Между тем светскость сама по себе не предполагает издевательства над религией: для светских людей вера либо «глубоко в душе», либо совсем не интересна»."
"«Нынешний сатанинский бал Эммануэля Макрона - это проявление леволиберальной идеологии, антиидентизма и антитрадиционализма, которые не могут спокойно относиться к религии. По их версии, вера большинства должна быть унижена и свергнута, а нужные для идеологии меньшинства должны сами править бал и менять по своему усмотрению традиционные ценности и институты», - добавляет Лункин.
На этом фоне он допускает, что «многие трансгендеры, участвовавшие в церемонии, вполне могут считать себя христианами, создающими постмодернистское более «открытое христианство любви», где нет твердых истин и ценностей». Аналитик убежден: «открытие Олимпиады является продуманной акцией по разрушению идентичности европейцев, а не чьей-то случайной шуткой».
«Для Макрона как представителя антиидентизма это способ показать прогрессивность французской культуры и общества в противовес «архаичным ценностям и политикам». Антиидентисты - интеллигенция, журналисты, деятели культуры, часть политической элиты - прекрасно знают, что никакого отпора в обществе, воспитанном в духе культуры отмены, они не получат», - замечает религиовед.
«Олимпиада с брызгами крови из Консьержери, полуязыческим шабашем и всадником Апокалипсиса в конце стала отказом от всего святого ради зрелища, что и вызвало восторг Макрона. Здесь он, действительно, почувствовал себя победителем», - заключил Лункин."
ТГ Неколлективный Запад. Множество комментаторов восхищаются карнавальностью и бурлеском церемонии открытия Олимпийских игр, в которых им видятся нон-конформизм, смелость, самоирония и "попрание кодов буржуазии". В общем - So French.
Комментарии эти так же предсказуемы, как и всё то, что мы увидели в ходе церемонии и что является, напротив, самым что ни на есть унылым конформизмом, транслированием всех догм, клише и визуального контента, который несется из каждого утюга - будь-то из Тиктока или Елисейского дворца.
Не "попрание кодов буржуазии", а поклонение всем ее идолам, всем тотемам нашей эпохи - diversité, inclusivité, fluidité de genre, second degré - эта отчаянная потребность высмеивать все святыни предков, превращать в бурлеск всё трагичное, трансформировать в комиксы всю национальную историю и культуру.
Вся эта субверсия уже давно не субверсивна. Она предсказуема до зевоты. И ожидаемо вызывает восторг тех, кто поклоняется новым идолам, видя в них уникальный продукт "цивилизации толерантности".
При этом, все эти "смелые" индивидуальные трансгрессивные практики стары как мир; достаточно почитать поздних римских историков, чтобы вспомнить, что всё это уже было. Было и прошло.
zoorlander: Я бы сказала что это натужная попытка быть fun, collaborative and a little bit dangerous (цитата), и если бы не отсутствие дерзости, можно было бы уловить нечто инфернальное в выдаваемом за дерзость уродстве, но подлинной дерзости там нет, так что who cares.
Просто скука. Символизирует конец типа not with a bang but with a whimper.
buyaner: В основе левой этики лежит не равноправие, не социальная справедливость и не борьба за светлое будущее, а - защита слабого. Всё остальное окказионально, это - фундаментально. Левые выступают в защиту слабых экономически (бедные), физически (дети, старики и инвалиды), социально (беженцы, меньшинства и, в прошлом, женщины), а также идеологически уязвимых (религиозные и прочие диссиденты). Способы защиты могут разниться вплоть до непримиримости, но императив защиты слабого - будь то истинная жертва или тот, кто себя за таковую выдаёт - остаётся в силе. Что при этом существенно - прежде всего, жертвой, требующей защиты, левые готовы признать гонимого. Само слово «гонимый» - из их лексикона, правый скажет иначе. Как легко догадаться, бедные вполне могут рассчитывать на внимание левых, но, скорее, во вторую очередь; в первую левые озабочены положением тех, кому общество отказывает в полноценности. Это - в порядке убывания «гонимости» - религиозные и национальные меньшинства, инвалиды, гомосексуалисты, женщины. Так сложилось исторически в христианском мире на рубеже XIX-XX вв., причём в разных странах, в зависимости от реалий, акцент мог смещаться в ту или иную сторону или переноситься на какую-нибудь специфическую для конкретной страны категорию: одно из типичнейших левых движений XIX в. - американские аболиционисты - усматривало основную «язву общества» (кстати, ещё одно специфически левое понятие) в рабстве и социальном положении негров, что для Европы на тот момент было неактуально, но сочувствие европейских левых было им обеспечено.
Иными словами, ... что левизна стала в первую очередь ассоциироваться с рабочим движением, - не более чем исторический казус, причём сильно искажающий восприятие. Рабочие ненадёжны; в зависимости от актуального на данный момент уровня достатка, а ещё больше от того, на каких струнах их души и насколько успешно сыграет тот или иной демагог, они в равной мере податливы как на левую, так и на правую риторику - подтверждением чему может служить головокружительный успех нацистской партии среди традиционно коммунистического и социал-демократического электората. Чтобы создать устойчивую ассоциацию «левые» = «рабочее движение», понадобились гений и энергия Маркса, тогда как изначально левизна лежит совершенно в иной плоскости.
hroniki_paisano: Левые отличаются тем, что хотят "защитить слабых" прям всех сразу и целиком. желательно для этого придумать новую общественную систему, при которой все будут защищены и станут сильными, а нет - ну хоть государственную программу. главное - отделаться от необходимости "вкладывать персты в раны" и возиться с каждым несчастным отдельно, сочувствуя ему лично и разбираясь, почему он несчастен. поэтому у левых "защита слабых" постоянно вырождается в "телескопическую филантропию" (кажется, у Диккенса под этой вывеской вязали фуфайки для негров в Африке).
buyaner: Позитивная составляющая правого этоса и его последняя основа - ценность кровной связи. Всё остальное так или иначе из неё выводимо: семья, традиция, государство, религия - всё это обладает ценностью в той мере, в какой допускает определение «наше»: «наши семейные ценности» (не то, что у них там), «наша традиция» (а также «наши традиции»), «наше государство» и, наконец, «наша вера».
Если мы примем предлагаемые определения правого и левого этоса - «защита своего и своих» vs. «защита слабого / инакого», то придём к неожиданному выводу: они умеренно антагонистичны, но не непримиримы. В частности, именно русская традиция знает примеры синтеза правой и левой мысли: как славянофилы, так и, особенно, Достоевский, будучи правыми по преимуществу, радели прежде всего об «униженных и оскорблённых», оказываясь, таким образом, «левыми справа», тогда как, к примеру, Бакунин - не меньший антисемит, нежели тот же Достоевский - был «правым слева».
«Революция ниспровергла церковь с ее пьедестала и провозгласила культ высшего разума. Идеи Просвещения и французских философов заложили основы светскости, которые сейчас определяются во Франции как республиканские ценности. Между тем светскость сама по себе не предполагает издевательства над религией: для светских людей вера либо «глубоко в душе», либо совсем не интересна»."
"«Нынешний сатанинский бал Эммануэля Макрона - это проявление леволиберальной идеологии, антиидентизма и антитрадиционализма, которые не могут спокойно относиться к религии. По их версии, вера большинства должна быть унижена и свергнута, а нужные для идеологии меньшинства должны сами править бал и менять по своему усмотрению традиционные ценности и институты», - добавляет Лункин.
На этом фоне он допускает, что «многие трансгендеры, участвовавшие в церемонии, вполне могут считать себя христианами, создающими постмодернистское более «открытое христианство любви», где нет твердых истин и ценностей». Аналитик убежден: «открытие Олимпиады является продуманной акцией по разрушению идентичности европейцев, а не чьей-то случайной шуткой».
«Для Макрона как представителя антиидентизма это способ показать прогрессивность французской культуры и общества в противовес «архаичным ценностям и политикам». Антиидентисты - интеллигенция, журналисты, деятели культуры, часть политической элиты - прекрасно знают, что никакого отпора в обществе, воспитанном в духе культуры отмены, они не получат», - замечает религиовед.
«Олимпиада с брызгами крови из Консьержери, полуязыческим шабашем и всадником Апокалипсиса в конце стала отказом от всего святого ради зрелища, что и вызвало восторг Макрона. Здесь он, действительно, почувствовал себя победителем», - заключил Лункин."
ТГ Неколлективный Запад. Множество комментаторов восхищаются карнавальностью и бурлеском церемонии открытия Олимпийских игр, в которых им видятся нон-конформизм, смелость, самоирония и "попрание кодов буржуазии". В общем - So French.
Комментарии эти так же предсказуемы, как и всё то, что мы увидели в ходе церемонии и что является, напротив, самым что ни на есть унылым конформизмом, транслированием всех догм, клише и визуального контента, который несется из каждого утюга - будь-то из Тиктока или Елисейского дворца.
Не "попрание кодов буржуазии", а поклонение всем ее идолам, всем тотемам нашей эпохи - diversité, inclusivité, fluidité de genre, second degré - эта отчаянная потребность высмеивать все святыни предков, превращать в бурлеск всё трагичное, трансформировать в комиксы всю национальную историю и культуру.
Вся эта субверсия уже давно не субверсивна. Она предсказуема до зевоты. И ожидаемо вызывает восторг тех, кто поклоняется новым идолам, видя в них уникальный продукт "цивилизации толерантности".
При этом, все эти "смелые" индивидуальные трансгрессивные практики стары как мир; достаточно почитать поздних римских историков, чтобы вспомнить, что всё это уже было. Было и прошло.
zoorlander: Я бы сказала что это натужная попытка быть fun, collaborative and a little bit dangerous (цитата), и если бы не отсутствие дерзости, можно было бы уловить нечто инфернальное в выдаваемом за дерзость уродстве, но подлинной дерзости там нет, так что who cares.
Просто скука. Символизирует конец типа not with a bang but with a whimper.
buyaner: В основе левой этики лежит не равноправие, не социальная справедливость и не борьба за светлое будущее, а - защита слабого. Всё остальное окказионально, это - фундаментально. Левые выступают в защиту слабых экономически (бедные), физически (дети, старики и инвалиды), социально (беженцы, меньшинства и, в прошлом, женщины), а также идеологически уязвимых (религиозные и прочие диссиденты). Способы защиты могут разниться вплоть до непримиримости, но императив защиты слабого - будь то истинная жертва или тот, кто себя за таковую выдаёт - остаётся в силе. Что при этом существенно - прежде всего, жертвой, требующей защиты, левые готовы признать гонимого. Само слово «гонимый» - из их лексикона, правый скажет иначе. Как легко догадаться, бедные вполне могут рассчитывать на внимание левых, но, скорее, во вторую очередь; в первую левые озабочены положением тех, кому общество отказывает в полноценности. Это - в порядке убывания «гонимости» - религиозные и национальные меньшинства, инвалиды, гомосексуалисты, женщины. Так сложилось исторически в христианском мире на рубеже XIX-XX вв., причём в разных странах, в зависимости от реалий, акцент мог смещаться в ту или иную сторону или переноситься на какую-нибудь специфическую для конкретной страны категорию: одно из типичнейших левых движений XIX в. - американские аболиционисты - усматривало основную «язву общества» (кстати, ещё одно специфически левое понятие) в рабстве и социальном положении негров, что для Европы на тот момент было неактуально, но сочувствие европейских левых было им обеспечено.
Иными словами, ... что левизна стала в первую очередь ассоциироваться с рабочим движением, - не более чем исторический казус, причём сильно искажающий восприятие. Рабочие ненадёжны; в зависимости от актуального на данный момент уровня достатка, а ещё больше от того, на каких струнах их души и насколько успешно сыграет тот или иной демагог, они в равной мере податливы как на левую, так и на правую риторику - подтверждением чему может служить головокружительный успех нацистской партии среди традиционно коммунистического и социал-демократического электората. Чтобы создать устойчивую ассоциацию «левые» = «рабочее движение», понадобились гений и энергия Маркса, тогда как изначально левизна лежит совершенно в иной плоскости.
hroniki_paisano: Левые отличаются тем, что хотят "защитить слабых" прям всех сразу и целиком. желательно для этого придумать новую общественную систему, при которой все будут защищены и станут сильными, а нет - ну хоть государственную программу. главное - отделаться от необходимости "вкладывать персты в раны" и возиться с каждым несчастным отдельно, сочувствуя ему лично и разбираясь, почему он несчастен. поэтому у левых "защита слабых" постоянно вырождается в "телескопическую филантропию" (кажется, у Диккенса под этой вывеской вязали фуфайки для негров в Африке).
buyaner: Позитивная составляющая правого этоса и его последняя основа - ценность кровной связи. Всё остальное так или иначе из неё выводимо: семья, традиция, государство, религия - всё это обладает ценностью в той мере, в какой допускает определение «наше»: «наши семейные ценности» (не то, что у них там), «наша традиция» (а также «наши традиции»), «наше государство» и, наконец, «наша вера».
Если мы примем предлагаемые определения правого и левого этоса - «защита своего и своих» vs. «защита слабого / инакого», то придём к неожиданному выводу: они умеренно антагонистичны, но не непримиримы. В частности, именно русская традиция знает примеры синтеза правой и левой мысли: как славянофилы, так и, особенно, Достоевский, будучи правыми по преимуществу, радели прежде всего об «униженных и оскорблённых», оказываясь, таким образом, «левыми справа», тогда как, к примеру, Бакунин - не меньший антисемит, нежели тот же Достоевский - был «правым слева».