Портрет постчеловека
"Чрезмерная фиксация на индивидууме приводит к мысли, что индивидуума делает индивидуумом игра случайных фрагментов, а не последовательная совокупность его личной истории -- «the history of myself». На стене любого уважающего себя американца есть эта «the history of myself». Вот Боб с клюшкой в школьной команде. А это он дурачится с девчонками. Это он с Daddy и Mammy в парке аттракционов. А вот это он с гамбургером у Макдональдса. А это он со своими сослуживцами в офисе. Вот тот слева, который смеется и держит бумажный стаканчик с кофе… И вот время этой «the history of myself» как законченный личностный нарратив американского индивидуума, пустого до отвращения, но тем не менее цельного в своей пустоте, заканчивается. Из якобы цельной history Боба делается cut-up, нарезка. Будто-то кто-то пришел и сказал: «довольно, это не убедительно, это скучно, я не могу на это смотреть, не могу этого терпеть, мы посрываем эти фотографии с мест, потом перемешаем с «history of myself» другого американца, какого-нибудь афроамериканца, к примеру, или с какой-нибудь соседской домохозяйкой - вот он был здесь белым, потом стал черным, потом он поменял пол, вот это будет веселей, потом добавим несколько кадров из жизни сурков и павианов и … портрет постчеловека готов; мы сделали это, можно расслабиться…»." Александр Дугин
"Когда мы говорим с вами о времени, о том, когда это наступит, очень важно понимать, что в парадигмальном смысле завтра уже наступило. Это «наступило», с философской точки зрения, есть абсолютный свершившийся факт. Потому, что переход к этой парадигме осуществлен. Он уже свершился, произошло это буквально на наших глазах - в 90-е годы XX века и в начале нового тысячелетия. Это произошло.
Точно также можно было недоверчиво ждать 200 лет с лишним после первых текстов Вольтера и Руссо, после Французской революции, чтобы, наконец, увидеть триумф рациональной науки, полеты в космос и попытки построения коммунизма на одной шестой части суши. Но можно было и не ждать, осознав заранее всю глубину того, что отныне ожидало человечество. Тогда в эпоху Просвещения была пройдена важнейшая решительная фатальная черта: парадигма модерна стала преобладать над парадигмой премодерна. Да, парадигма модерна до сих пор еще не покорила до конца Восток -- не обработала даже нас как следует, несмотря на ту гигантскую цену, которую что мы заплатили за модернизацию; мы все равно еще не осознали модерна глубоко, а другие народы - тем более пока не все поняли. И, тем не менее, все же сущностно произошло то, что называется в английском языке сменой «legacies».
Сегдня мы имеем дело с чем-то аналогичным. Legacy of modernity уступила свое место legacy of postmodernity. Это очень тонкий сдвиг, философский, парадигмальный сдвиг. Началось время постмодерна, история кончилась, завтра уже наступило.
И в этом отношении не важно, чтобы те тенденции, те «цветы», которые сейчас растут, стали «плодами». Самое интересное в том, что мы живем в эпоху фазового перехода, и специфика этого фазового перехода состоит в том, что мы видим, как нечто чудовищное, страшное, противоестественное совершается на наших глазах, но мы уже ничего не способны в этом изменить, потому что те тенденции, которые развиваются здесь - от человека модерна к постчеловеку постмодерна - это тенденции парадигмального качества; мы все живем под ними; не мы их придумываем -- нас, в конечном счете, никто не спрашивает, приходить этой парадигме или нет - это решено за нас. Это фундаментально, потому что мы сами -- производное от парадигмы, ее испарения, и поэтому бесполезно заклинать родную ночь остаться - новый и чуждый нам день уже брезжит. Это неприятное утро, но оно неизбежно.
Картина постчеловеческого завтра не может не ужасать и не отвращать. Но чтобы сказать постмодерну «нет», эмоций недостаточно. Это очень принципиально: о наших эмоциональных состояниях и о наших этических оценках нас просто никто не спросит. Они будут бесконечно малым шумом.
Если мы начинаем выступать против парадигмы постмодерна с позиции парадигмы модерна или с позиции премодерна, например, говоря, что «вы не правы, мы хотим видеть человека таким или вот таким, но мы не хотим видеть постчеловека», то, постмодерн нам на это ничего и никогда не возразит. Он молча возьмет Осаму бен Ладена с его программой человека исламского Средневековья и просто интегрирует его в раздел новостей, начнет производить куклы Усамы бен Ладена, его племянница будет петь рок-баллады, в России активисты шоу-бизнеса (например, продюсер Шаповалов) сделают проект «NATO» -девушка-шахидка в хиджабе поет экстремистские песни и т.д.. Точно так же поступят и с типичными людьми модерна, они отправят вести гуманистические разговоры на канале «Культура», который смотрят только «тихие».
Мы видим на практике, как вызов исламизма - яркое исламское отвержение постмодерна со стороны премодерна -- постепенно сам становится частью постмодерна. И постмодерн не только не боится этого, он приветствует это, он живет этим, он абсорбирует это, он принимает это в себя и легко превращает в тот же самый развеселый, чудовищный и зловещий балаган, в который он превращает все остальное. И в конечном итоге, разница между сериалом про бен Ладена, новостями про бен Ладена из «Аль-Джазиры» и, например, фильмом Тарантино «Бешеные псы» просто размывается, поскольку все происходит в виртуальном пространстве; и люди думают: а действительно ли есть бен Ладен или нет? А действительно ли эти здания Всемирного Торгового Центра рухнули или это снято в Голливуде? А может их вообще никогда не существовало?
И дальше возникает вполне постмодернистическая «теория заговора», согласно которой «реальности вообще нет», ее отчаянно глючит. Квентин Тарантино это и есть бен Ладен, а бен Ладен это голливудский актер, которого снимали где-то в Большом Каньоне. «Действительно» в постмодерне только то, что показано по телевидению, а значит только то, что «виртуально». Пропорции между событием и информацией о нем меняются местами. Информация теснит события, а потом и вовсе его заменяет собой.
Франция со своей стороны это оплот парадигмы модерна. Эта страна и ее культура отчаянно бьются за светскость и идеалы Просвещения. Выступают против хиджабов в школах и за право журналистов печатать антирелигиозные карикатуры. Они упорствуют: мы будем отстаивать Руссо, мы будем отстаивать Вольтера, мы будем отстаивать светскость и свободу индивидуума… Но и это не помеха постмодерну: он берет все - и антирелигизные карикатуры, и религиозные карикатуры, и исламистов, и бен Ладена, и Тарантино, и тех, которые хотят Вольтера, и тех, которые не хотят Вольтера, и тех, кто не знает кто такой Вольтер - всех берет постмодерн, совершенно запросто, всем дает возможность высказаться, оставляя за собой только одно право - нарезав это в клипы как ему вздумается. Единственная задача и смысл постмодерна, чтобы все это было без начала и без конца - фрагмент речи бен Ладена, фрагмент статьи Бодрийара, фрагмент анекдота Вольтера, короткий кусок порнофильма, улыбка Наоми Кэмпбеэл, визг Мадонны - а теперь --- наконец-то! -- реклама. И всем все ясно.
Как писал Жан Бодрийар, празднование двухсотлетия Французской революции, Bicentenaire, заменило в сознании французов саму Французскую революцию -- теперь все ведут счет эпохи не от Французской революции, а от даты празднования двухсотлетия Французской Революции, совершенно забыв и самой этой Революции и, тем более, о ее смысле.
Отсюда произрастает культ актеров в современном обществе - люди забывают, что актеры просто играют какую-то роль. Эта роль настолько к ним приклеивается, что оказывается, что большинство всерьез воспринимает за их героев, пишут им письма, просят не убивать Донну Розу в следующей серии.
Смешение реальности и виртуальности - это характерное свойство постмодерна.
Конечно, из той постантропологической проблематики есть и иной выход, но он очень не простой и потребует чрезвычайного интеллектуального усилия. Этот выход будет озвучен мной в последующих лекциях -- ближе к концу нашего курса, когда речь пойдет о Радикальном Субъекте."
"Когда мы говорим с вами о времени, о том, когда это наступит, очень важно понимать, что в парадигмальном смысле завтра уже наступило. Это «наступило», с философской точки зрения, есть абсолютный свершившийся факт. Потому, что переход к этой парадигме осуществлен. Он уже свершился, произошло это буквально на наших глазах - в 90-е годы XX века и в начале нового тысячелетия. Это произошло.
Точно также можно было недоверчиво ждать 200 лет с лишним после первых текстов Вольтера и Руссо, после Французской революции, чтобы, наконец, увидеть триумф рациональной науки, полеты в космос и попытки построения коммунизма на одной шестой части суши. Но можно было и не ждать, осознав заранее всю глубину того, что отныне ожидало человечество. Тогда в эпоху Просвещения была пройдена важнейшая решительная фатальная черта: парадигма модерна стала преобладать над парадигмой премодерна. Да, парадигма модерна до сих пор еще не покорила до конца Восток -- не обработала даже нас как следует, несмотря на ту гигантскую цену, которую что мы заплатили за модернизацию; мы все равно еще не осознали модерна глубоко, а другие народы - тем более пока не все поняли. И, тем не менее, все же сущностно произошло то, что называется в английском языке сменой «legacies».
Сегдня мы имеем дело с чем-то аналогичным. Legacy of modernity уступила свое место legacy of postmodernity. Это очень тонкий сдвиг, философский, парадигмальный сдвиг. Началось время постмодерна, история кончилась, завтра уже наступило.
И в этом отношении не важно, чтобы те тенденции, те «цветы», которые сейчас растут, стали «плодами». Самое интересное в том, что мы живем в эпоху фазового перехода, и специфика этого фазового перехода состоит в том, что мы видим, как нечто чудовищное, страшное, противоестественное совершается на наших глазах, но мы уже ничего не способны в этом изменить, потому что те тенденции, которые развиваются здесь - от человека модерна к постчеловеку постмодерна - это тенденции парадигмального качества; мы все живем под ними; не мы их придумываем -- нас, в конечном счете, никто не спрашивает, приходить этой парадигме или нет - это решено за нас. Это фундаментально, потому что мы сами -- производное от парадигмы, ее испарения, и поэтому бесполезно заклинать родную ночь остаться - новый и чуждый нам день уже брезжит. Это неприятное утро, но оно неизбежно.
Картина постчеловеческого завтра не может не ужасать и не отвращать. Но чтобы сказать постмодерну «нет», эмоций недостаточно. Это очень принципиально: о наших эмоциональных состояниях и о наших этических оценках нас просто никто не спросит. Они будут бесконечно малым шумом.
Если мы начинаем выступать против парадигмы постмодерна с позиции парадигмы модерна или с позиции премодерна, например, говоря, что «вы не правы, мы хотим видеть человека таким или вот таким, но мы не хотим видеть постчеловека», то, постмодерн нам на это ничего и никогда не возразит. Он молча возьмет Осаму бен Ладена с его программой человека исламского Средневековья и просто интегрирует его в раздел новостей, начнет производить куклы Усамы бен Ладена, его племянница будет петь рок-баллады, в России активисты шоу-бизнеса (например, продюсер Шаповалов) сделают проект «NATO» -девушка-шахидка в хиджабе поет экстремистские песни и т.д.. Точно так же поступят и с типичными людьми модерна, они отправят вести гуманистические разговоры на канале «Культура», который смотрят только «тихие».
Мы видим на практике, как вызов исламизма - яркое исламское отвержение постмодерна со стороны премодерна -- постепенно сам становится частью постмодерна. И постмодерн не только не боится этого, он приветствует это, он живет этим, он абсорбирует это, он принимает это в себя и легко превращает в тот же самый развеселый, чудовищный и зловещий балаган, в который он превращает все остальное. И в конечном итоге, разница между сериалом про бен Ладена, новостями про бен Ладена из «Аль-Джазиры» и, например, фильмом Тарантино «Бешеные псы» просто размывается, поскольку все происходит в виртуальном пространстве; и люди думают: а действительно ли есть бен Ладен или нет? А действительно ли эти здания Всемирного Торгового Центра рухнули или это снято в Голливуде? А может их вообще никогда не существовало?
И дальше возникает вполне постмодернистическая «теория заговора», согласно которой «реальности вообще нет», ее отчаянно глючит. Квентин Тарантино это и есть бен Ладен, а бен Ладен это голливудский актер, которого снимали где-то в Большом Каньоне. «Действительно» в постмодерне только то, что показано по телевидению, а значит только то, что «виртуально». Пропорции между событием и информацией о нем меняются местами. Информация теснит события, а потом и вовсе его заменяет собой.
Франция со своей стороны это оплот парадигмы модерна. Эта страна и ее культура отчаянно бьются за светскость и идеалы Просвещения. Выступают против хиджабов в школах и за право журналистов печатать антирелигиозные карикатуры. Они упорствуют: мы будем отстаивать Руссо, мы будем отстаивать Вольтера, мы будем отстаивать светскость и свободу индивидуума… Но и это не помеха постмодерну: он берет все - и антирелигизные карикатуры, и религиозные карикатуры, и исламистов, и бен Ладена, и Тарантино, и тех, которые хотят Вольтера, и тех, которые не хотят Вольтера, и тех, кто не знает кто такой Вольтер - всех берет постмодерн, совершенно запросто, всем дает возможность высказаться, оставляя за собой только одно право - нарезав это в клипы как ему вздумается. Единственная задача и смысл постмодерна, чтобы все это было без начала и без конца - фрагмент речи бен Ладена, фрагмент статьи Бодрийара, фрагмент анекдота Вольтера, короткий кусок порнофильма, улыбка Наоми Кэмпбеэл, визг Мадонны - а теперь --- наконец-то! -- реклама. И всем все ясно.
Как писал Жан Бодрийар, празднование двухсотлетия Французской революции, Bicentenaire, заменило в сознании французов саму Французскую революцию -- теперь все ведут счет эпохи не от Французской революции, а от даты празднования двухсотлетия Французской Революции, совершенно забыв и самой этой Революции и, тем более, о ее смысле.
Отсюда произрастает культ актеров в современном обществе - люди забывают, что актеры просто играют какую-то роль. Эта роль настолько к ним приклеивается, что оказывается, что большинство всерьез воспринимает за их героев, пишут им письма, просят не убивать Донну Розу в следующей серии.
Смешение реальности и виртуальности - это характерное свойство постмодерна.
Конечно, из той постантропологической проблематики есть и иной выход, но он очень не простой и потребует чрезвычайного интеллектуального усилия. Этот выход будет озвучен мной в последующих лекциях -- ближе к концу нашего курса, когда речь пойдет о Радикальном Субъекте."