А. Топорков Севернорусская заговорная традиция XVII-XVIII веков
Заговорно-заклинательная поэзия представляет собой исключительный феномен русской культуры; это единственный фольклорный жанр, который сохранился со значительной полнотой в рукописях ХVII-XVIII вв., имеющих широкую географию (Русский Север, центрально- и южнорусские земли, Поволжье, Сибирь; Москва и Петербург, провинциальные города).
Если былины, сказки, исторические и лирические песни, пословицы, загадки, дошедшие до нас в записях ХVII-XVIII вв., в большинстве своем опубликованы и неплохо изучены, то заговоры за редкими исключениями оставались за рамками внимания исследователей. Между тем заговоры составляют важную и неотъемлемую часть фольклорного наследия России. Без учета заговорно-заклинательной поэзии наше представление о фольклоре и народной культуре ХVII-XVIII вв. является обедненным и односторонним.
Не позднее второй четверти ХVII в. в России (прежде всего на Русском Севере) сформировалась традиция составления и переписывания рукописных сборников заговоров. Большое количество сборников и отдельных заговорных текстов ХVII-XVIII вв. происходят с территории бывших Олонецкой, Архангельской и Вологодской губерний. Не случайно наиболее ранние и представительные сборники заговоров происходят - один из Заонежья, а другой - с территории великоустюжских земель[1]. Высокий уровень грамотности населения, богатая рукописная традиция, относительная территориальная изолированность и слабое воздействие официальной церкви - все эти факторы способствовали формированию развитой севернорусской заговорной традиции.
В последние годы благодаря архивным разысканиям Н.Н.Покровского, Е.Б.Смилянской, А.С.Лаврова, А.В.Пигина, А.А.Турилова, А.В.Чернецова и других исследователей в научный оборот введен целый ряд неизвестных ранее сборников заговоров XVII-XVIII вв., описаны формы социального функционирования заговорной традиции[2]. В результате появилаcь возможность рассмотреть заговорную традицию России XVII-XVIII вв. в ее исторической динамике, географической и социальной стратификации, а также осмыслить различные формы взаимодействия устных и письменных форм магического слова.
В настоящее время было бы полезным выделить и описать отдельные региональные традиции внутри общерусской заговорной традиции, определить их репертуар, характерные для них функционально-тематические группы, сюжетные типы, группы мотивов, образно-тематические константы.
В то же время важно не только реконструировать репертуар заговоров, но и осмыслить заговорную традицию как динамическое целое, выяснить принципы порождения и варьирования текстов.
Такая реконструкция может опираться на сумму письменных источников XVII-XVIII вв. и строиться с учетом более поздних материалов XIX-XX вв., относящихся к тем же территориям, что и более ранние рукописные материалы. Вполне реальна такая реконструкция для заговорной традиции Олонецкого края и особенно Заонежья. Особое значение имеет в этой связи известный Олонецкий сборник второй четверти XVII в., частично опубликованный В.И.Срезневским в 1913 г. Это обусловлено тем, что он, по-видимому, в значительной степени отражает устный репертуар заговоров Заонежья того времени. Большое количество однофункциональных или однотипных заговоров, включенных в Олонецкий сборник, позволяет выявить закономерности текстообразования и варьирования текстов. Обратимся в этой связи к заговорам от кровотечения. В Олонецком сборнике их всего 17; это около 15% от общего количества русскоязычных заговоров (всего их примерно 115). Они даются двумя большими группами - 8 в начальной части сборника (№ 4, 9, 10, 12-15, 17) и 9 в завершающей части, писанной другим почерком (№ 81, 93-97, 99-101).
Ряд текстов сопровождается «инструкциями», из которых явствует, что заговоры следует именно произносить, с уточнениями - когда и как именно, сколько раз их повторять, какие действия при этом совершать: «Говорится молитва стару и ветху, и молоду, и полну по всяк день и по всяк час» (№4)[3] (1); «Говор(и) на яйце и на масло древян(ое) и на масло коров(ь)е» (№10); «А говор(и) и, заплевав, приткнуть безимянным перстом» (№12); «Говори три ж, плюнь три ж на рану» (№13); «Говор(и) три ж» (№17).
Ни один из заговоров от кровотечения не повторяет буквально другие. В то же время в разных текстах встречаются сходные ситуации, персонажи, формулы и словосочетания. В целом тексты весьма разнообразны: от сравнительно больших, сюжетно выстроенных заговоров (№ 4, 12, 93) до кратких, близких заклинательным формулам, с едва намеченной сюжетной частью (№ 94, 100).
Если одни тексты выстроены логично, таким образом, что последующие эпизоды и формулы присоединяются к предшествующим, развивая их содержание (№ 4, 12, 93, 96, 99), то в других отдельные формулы соединены друг с другом или прибавлены к основной части текста так, что их внутренняя логика не всегда очевидна (№ 14, 15). В тексте №101 две формулы не связаны по смыслу друг с другом; можно думать поэтому, что это не один, а два разных текста, записанных подряд.
Некоторые композиционные фигуры и содержательные элементы отличаются большим постоянством, чем другие. Например, инициальная формула типа «Есть в море камень…» и мотив зашивания раны встречаются в заговорах от кровотечения с большим постоянством. В то же время формулы положительного и отрицательного сравнения, формулы невозможности и другие встречаются относительно редко и нерегулярно.
Описание чудесных персонажей в заговорах от кровотечения может иметь лапидарный характер, а может разворачиваться и функционировать как значимый эпизод заговора. Так, например, шитьем могут быть заняты «красная девица о двою главах» (№4), «красная девица, именем Анастасия» (№93), «белый муж» (№96), «золотая швейка» (№99), просто «баба» (№101). В заговоре же №12 шитьем заняты два персонажа - «баба железная» и «девица золотая», причем при конструировании этих образов использованы приемы ступенчатого сужения образов и сквозного симпатического эпитета. Сравнение фрагментов текстов №101 и №12 позволяет проследить переход от прямого именования персонажа к конструированию сложного магического образа.
Седит баба на золоте стуле, золото прядет, пришивает золотою иглою и золотою нитью кров(ь) у раба Божия имярек… (№101)
Стоит ступа железная, на тои ступе железнои стои(ть) стул железныи, на том стуле железном седит баба железная, и прялица у неи железная и веретена у неи железные; прядет она кужел железнои; и зубы, и глаза железные, и вся она в железе. И подле тои ступе железнои стоит ступа золотая, и на тои ступе золотои стоит стул золотои, на стуле золотом седит девица золотая; и зубы золотыя, и вся в золоте, и прялица у неи золотая, и веретена у неи золотые; прядет кужел золотои. (№12)
Наиболее частотный характер в заговорах от кровотечения имеет мотив зашивания раны, представленный в 9 текстах (№ 4, 10(?), 12, 13, 17, 93, 96, 99, 101) и отсутствующий в остальных 8 текстах (№ 13-15, 81, 94, 95, 97, 100).
В 7 текстах мотив реализуется следующим образом: (1) «некто (девица, баба, швея, мужик-ведун) на море (на острове, на Волге-реке, в бане, на камне, кровати, стуле) зашивает рану (вар.: занят шитьем; субъект заговора просит его зашить рану)» (№ 4, 10(?), 12, 93, 96, 99, 101).
В трех текстах встречается мотив: (2) «птица (ворон, орел) уносит иглу», причем данный эпизод может присоединяться к тексту с мотивом зашивания раны (№ 4, 93), но может и функционировать в качестве самостоятельного текста (№17).
Соединение мотивов (1) и (2) дает два сюжетных типа:
Девица на море зашивает рану + девица уронила иглу в море, прилетел ворон, схватил иглу, понес на гору; как не найти иглу, так бы не шла кровь (№4);Девица на море зашивает рану + прилетел ворон, схватил три иглы и понес за море, уронил иглы на дно; как не бывать со дна моря иглам, так не бывать руде из раны (№93).
Сравнение текстов №4 и №93 демонстрирует возможности варьирования весьма сходных заговоров:
На море на окияне лежыт сине море, в том море-окияне лежыт камен(ь) отлатер, на том камени седит красная девица о двою главах, зашивает и заговаривает у раба Божия имярек раны стрел(ь)ные и копеиные, прикос кривои сабли и топорную рану и ножевую, и пищалную, заговаривает од жилы и зашивает красным шелком. Игла у неи без ушеи. Да уронила иглу в синее море, в окиян. Прилетел ворон, лечит ту иглу за нит(ь) да понес на гору на Синаискую. Ни тои иглы на горах не нахаживати, у сего раба Божия ни с которои раны крови не хажывати. (№4)
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Есть святое море окиян, есть сред(и) моря окияна бел камен(ь) латар(ь); и седит на белом камени красная девица, именем Анастасия. Есть у неи три иглы златые красные и три нитки шолковы красные; а приходит к рабу Божию имярек, зашивает рану сию кровавую без отрышки, чтоб ни щипоты ни болело, ни запухло во веки веком. Арип. Из-за Сорочинских гор вылетает вран двоеглавои, одноглазои, однокрылои, одноногои; прилетил к девицы краснои к Настасеи, ухватил три иглы златые красные и три нитки шелковые красные и понес за синее море; уронил среди моря на дно. И как со дна моря не бывати ни иглам, ни нитем, так не бывати руды из раны кровавые у раба Божия имярек. Как не вылетывати врану из-за Сорочинских гор (дво)еглавому, одноглазому, однокрылому, одноногому, так бы не бывати руды у раба Божия имярек… во веки веком. Арип. (№93)
Заговоры в общем соответствуют друг другу по составу мотивов и формул. В то же время между ними имеются многочисленные частные расхождения. Так, например, в первом тексте иглу роняет в море сама девица, а достает из моря ворон; во втором - вран хватает три иглы у девицы и сам роняет их на морское дно. Реальной «горе Синайской» первого текста соответствуют фольклорные «Сорочинские горы». Фольклорно-фантастической красной девице «о двою главах» соответствует во втором тексте «красная девица, именем Анастасия», зато ворон рисуется здесь столь же фантастическими красками, что и красная девица в первом тексте, - «вран (дво)еглавои, одноглазои, однокрылои, одноногои».
В четырех текстах встречаются заклинательные формулы, обращенные непосредственные к крови: «Небо аки медено, земля аки железна; так ты, кровь, не кан(ь) от раба Божия, имярек» (№14); «Стар муж идет дорогои; утрись, стар муж, уймись, кровь человеческая» (№15); «Есть море-окиян, едет из окияна моря человек стар, конь под ним кар, а ты, кровь, стань по всякои час» (№94); «Так стои, руда, в раны, ни от камени плоду, ни от мертваго крови» (№96). Только в одном случае содержание заговора сводится к подобной формуле (№94); в остальных текстах формула присоединена к основной части текста (№ 14, 15, 96).
В сборник включены два варианта известной апокрифической молитвы от кровотечения (№ 14, 81):
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Господи, благослови, отче. О(т) бездождия святаго пророка Ильи. При царе Ахаве не бысть ни дождя и ни рос(ы), ни источниц по три лета и шесть месяцов. Небо аки медено, земля аки железна; так ты, кровь, не кан(ь) от раба Божия, имярек. Станем и да престанем со страхом. Аминь. Едет девка по морю ныне и присно и во веки (№14).
Господи Боже, благослови, Отче. Молви три ж. При цари было Ахаве небо было меденно, земля была железна, небо не даст росы, земля не даст плоду; так бы кровянные раны руда стала по сес час у раба Божия имярек, чтоб не было в раны ни щепоты, ни болезни, ни крови сего нова месяца и ветха, на всяк день и на всяк час, отныне и до века. За молитв Пречистыя твоея Матере, Господи Исусе Христе, Сыне Божии, помилуи мя грешнаго. Арип. (№81).
В этой молитве используется имя израильского царя Ахава, упоминаемого в Писании: он умер от кровотечения раненый в сражении с сириянами (3 Цар. 22, 34-35); использован в ней также мотив затворения неба, восходящий к Ветхому Завету (Второзак. 11.17) и библейская формула: «И небеса твои, которые над головою твоею, сделаются медью, и земля над тобою железом» (Второзак. 28:23). В текстах имеется характерная для апокрифических молитв ссылка на сакральный прецедент. Формула «Станем и да престанем со страхом» является переделкой литургической формулы «Станем добре, станем со страхом». Благодаря рифме и аллитерации формула приобрела особую выразительность фольклорного характера.
Еще в одном тексте молитвы как таковой нет, но имеется формула «Небо надо мною медное, земля подо мною железная», ясно восходящая к той же апокрифической молитве (а через посредство молитвы - к тексту Второзакония):
Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Небо надо мною медное, земля подо мною железная. Как есми сходится зоря с светом, так бы сходилас(ь) кров(ь) с медью и медь с кров(ь)ю от всяких глаз у раба Божия имярек. Во веки веком. Арип. (№97)
Еще один текст по своей структуре скорее напоминает молитву, чем заговор:
Господи, Боже, благослови, Отче. Святыи государь папа Римскии чюдотворец Климент, морскии чюдотворец, и яз вам, государи, помолюсь, и вы мне, государи, пособляите и помогаите своею милостию и приходите, государи, и приносите трои щелки розноличные; надобь, государи, зашивати у раба Божия, имярек, кровавые раны, топорные кровавые раны, ножевые кровавые раны, копеичатые кровавые раны; надоб, государи, зашивати тело, а в теле горячая кровь и кости, а в костех мозги и жылы, чтоб те раны ни болели, ни щепели, ни свербели (№13)
Остановимся в заключение на некоторых формальных особенностях Олонецких заговоров от кровотечения. Они отчетливо ритмизованы, легко членимы на колоны.
Во многих заговорах имеются рифмы. В большинстве случаев рифмуются глаголы: ни щепит, ни болит, ни кров(ь) не беж(ит) (№10); ни болели, ни щепели, ни свербели (№13); пособляите и помогаите… приходите… и приносите (№13); станем и да престанем (№14); утрись… уймись… (No 15); прилетил… ухватил… уронил…(№93). Рифма может связывать две части формулы параллелизма: «Ни тои иглы на горах не нахаживати, у сего раба Божия ни с которои раны крови не хажывати» (№4).
В некоторых заговорах с приемом ступенчатого сужения образов глагольные рифмы как бы «прошивают» насквозь текст заговора: «На море на окияне лежыт сине море, в том море-окияне лежыт камен(ь) отлатер, на том камени седит красная девица…» (№4); «Стоит ступа железная, на тои ступе железнои стои(т) стул железнои, на том стуле железном седит баба железная… И подле тои ступе железнои стоит ступа золотая, и на тои ступе золотои стоит стул золотои, на стуле золотом седит девица золотая…» (№12).
Отдельные заклинательные формулы или их фрагменты столь отчетливо ритмизованы и насыщены рифмами, что напоминают собой стихи, например: «Святыи отец Ануфреи зарезал борана, ни крови, ни раны…» (№100). Заклинательной формуле «Есть море окиян, едет из окияна моря человек стар, конь под ним кар, а ты, кровь, стань…» (94) особую выразительность придают рифмы (окиян - стань, стар - кар) и ассонанс (конь - кровь).
В заговорах от кровотечения регулярно употребляются слова рана, руда, кровь (кровавый). Семантическая акцентуация этих слов может производиться за счет их многократного повторения в пределах одного текста, в частности в сочетании друг с другом, например: «…надобь, государи, зашивати у раба Божия, имярек, кровавые раны, топорные кровавые раны, ножевые кровавые раны, копеичатые кровавые раны…» (№13). Благодаря повторяющемуся р, само сочетание этих слов в тексте получает фонетически выразительный характер: ни с… раны крови (№4), рану кровавую (№190, 93), раны кровавые (№12, 13), кровь из сеи раны (№15). В одном ряду с приведенными словами могут стоять и другие лексемы, включающие те же звуковые комплексы, например: «…ураз(ы) и отравы и рану кровавую…» (№10).
Можно думать, что настойчивое повторение согласных к, р, н в заклинательных формулах от кровотечения связано с анаграммированием слов кровь, рана, например: «…зашивает рану с края на краи, с конца наконец…» (№96); «Святыи отец Ануфреи зарезал борана, ни крови, ни раны… ни в камени раны, ни в раныкрови» (№100).
В нескольких текстах символическую роль играет звуковой комплекс ст(а,о), который ассоциируется с глаголамистать, стоять и тем самым имплицирует пожелание, чтобы кровь остановилась, например: «Стоит ступа железная, на тои ступе железнои стои(ть) стул железнои…» (№12), «Станем и да престанем со страхом» (No 14), ср. формы глаголов стать, стоять в повелительном наклонении в формулах, призванных остановить кровотечение: «…конь под ним кар, а ты, кровь, стань…» (№94).
Соотнесение слов вран и в рану в заговоре №95 напоминает каламбур: «… прилетил вран, принес трость, вонзает в рану…» (№95). Можно предполагать также наличие ассоциаций между словами кровать и кровь(№97), камень и кань (так ты, кровь, не кань - №14).
Подведем некоторые итоги. Среди заговоров от кровотечения Олонецкого сборника имеются разные жанровые формы: заговоры фольклорного характера, апокрифические молитвы, заговоры, близкие ритуально-магическим формулам.
Сюжетное и мотивное многообразие заговоров, искусное сочетание различных сюжетных блоков, эпизодов, формул друг с другом, варьирование элементов разного уровня, их умелое свертывание и развертывание - все это демонстрирует незаурядное искусство владения словом.
При сравнении с другими сборниками заговоров XVII-XVIII вв. и с лечебниками того же времени обращает на себя внимание то, что среди заговоров от кровотечения Олонецкого сборника относительно мало апокрифических молитв, вообще нет текстов типа абракадабр и текстов, рассчитанных на потребление в виде рукописей или надписей на вещах, пище и т.п. Все это косвенно подтверждает, что в Олонецком сборнике скорее всего зафиксирован устный репертуар.
Сравнение текстов № 14, 81 и 97 позволяет уловить определенную динамику традиции и проследить одно из направлений протекавших в ней процессов: «врастание» книжно-христианских текстов в фольклорные заговоры. Магическая традиция приспосабливала молитвы и литургические формулы к своим нуждам, заставляя их функционировать как магические тексты.
[1] Срезневский В.И. Описание рукописей и книг, собранных для императорской Академии наук в Олонецком крае. СПб., 1913; Великоустюжский сборник XVII века / Предисловик и публикация А.А.Турилова и А.В.Чернецова // Отреченное чтение в России 17-18 вв. / Под ред. А.Л.Топоркова и А.А.Турилова М., 2002. С.177-224.
[2] Лаввров А.С. Колдовство и религия в России 1700-1740 гг. М., 2000; Отреченное чтение в России 17-18 вв. М., 2002.
[3] Здесь и далее тексты Олонецкого сборника цитируются по публикации В.И.Срезневского с указанием номера текста. Орфография и пунктуация приближены к современным нормам.