«Взвейтесь, соколы, орлами»: орнитоморфная символика в восточнославянской воинской традиции
М. А. Рыблова
«Взвейтесь, соколы, орлами»: орнитоморфная символика в восточнославянской воинской традиции
Постановка проблемы
Обратившись несколько лет назад к проблеме половозрастной стратификации донской казачьей общины, я столкнулась с необходимостью разобраться сначала со спецификой внутренней организации ранних казачьих сообществ - так называемых вольных братств, которые уже к началу XVII в. объединились в единое Донское войско. В свою очередь решение этой задачи началось с выяснения общей символики группы и особенностей возрастного символизма в донском воинском сообществе.
Попытка вписать донское братство в общеславянскую (и шире - индоевропейскую) традицию, которая обычно связывала воинские мужские объединения с образом волка, закончилась неудачей. «Волчий след» просматривается в казачьей традиции (особенно выраженно - у запорожских казаков), но в целом для Дона образ волка применительно к мужским сообществам не характерен. Донская фольклорная традиция прочно связала воина-казака с символом хищной птицы - сокола или орла. В самом полном сборнике донских былин и песен А.М. Листопадова образ волка не встречается ни разу, в то время как орнитоморфной символикой отмечена буквально каждая страница. Казаки называются в текстах братьями-соколами, противостоящими воронам; детально выписан образ старого орла; сокол и конь предстают в образах состязающихся богатырей. Вообще только конь и может соперничать с образом сокола; его образ в казачьем фольклоре представлен столь же широко и ярко.
Широко представлена орнитоморфная символика применительно к образу воина и в древнерусском фольклоре. В «Слове о полку Игореве» соколами и соколовичами называются князья Рюриковичи - Игорь, Всеволод, Владимир:
О! Далече зайде сокол птиц бья к морю»; «Уже, княже, туга умъ полонила; се бо два сокола слетеста с отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а либо испити шеломомъ Дону. Уже соколами крильца припешали поганных саблями, а самаю опуташа в путины железны»[2].
Характерно, что Рюриковичей называют соколами в тексте «Слова» и сами половцы; Гзак говорит Кончаку об Игоре и его сыне Владимире: «Аже сокол к гнезду летит, соколича ростреляеве своими злачеными стрелами»[3]. О.М. Рапов специально исследовал знаки Рюриковичей в виде сокола на монетах и княжеских печатях. Он пришел к выводу, о том, что «сокол был эмблемой, гербом рода, возглавлявшего феодальную верхушку Киевской Руси. Возможно, что сокол в глубокой древности был тотемом рода, из которого происходила княжеская семья»[4].
Птичья символика прослеживается в именах и образах таких былинных богатырей как Потык (по мнению фольклористов, его имя произошло от слова потька - птица, птичий) и Сокольник. «Соколиную» родословную имел Секул:
Что ж стрелять мне серого сокола,
Если сам сокольего я рода?…[5].
В русском обрядовом фольклоре сокол имеет имя собственное и даже отчество (Сокол Соколович). Впрочем, имя собственное имеет и соловей. Так, Кмита Чернобыльский упоминает Соловья Будимировича, имевшего свою дружину, хотя до наших дней не сохранилось героических сюжетов об этом герое[6].
Вместе с тем и в фольклорных текстах, и в образах народного прикладного искусства просматривается «связка» хищной птицы и волка. Именно поэтому прежде чем обратиться к символике казачьих братств, мы предпочли разобраться с семантически близкими образами собаки и волка. Проведенные разыскания показали следующее:
- собака и волк предстают в фольклорных текстах двойниками человека (были сотворены одновременно с человеком);
- волк первоначально был овечьим пастухом и должен был получать свою долю у человека, но после того, как жадная хозяйка подсунула ему в пасть вместо хлеба раскаленный камень - превратился в хищника, который силой изымает ему причитающееся;
- волк предстает существом обездоленным; соотнесение волчьей доли с мучным поскребышем указывает на его статус «последнего», «лишнего», лишенного доли;
- с волком связан мотив запрета на вкушение сырого мяса и крови, а также нарушения этого запрета;
- псы-волки соотносятся с группой юношей брачного возраста, готовящихся к инициации, успешное прохождение которой давало возможность вступления в брак или же - ухода в Дикое Поле в качестве профессиональных воинов; псы соотносятся в большей степени с домашней зоной (на привязи, на цепи), в то время как волки противопоставлены ей, они представляют зону дикого (хищного).
- выражена связь волка с железом и мертвыми («заложными», т.е. умершими не «своей» смертью, покойниками); согласно лингвистическим данным волка характеризует «всеведенье»;
в зимней календарной обрядности волки участвуют в символической рождественской запашке, а также предстают в качестве весьма агрессивных «ограничителей» семейной (сексуальной и имущественной) сферы; изымают свою долю (ритуальные обходы дворов с чучелом волка, молодежное воровство и пр.);
связанный с темнотой и зимой, волк в то же время предстает в качестве носителя солнечного жара; в летней календарной обрядности находит отражение мотив воплощения неистраченной жизненной силы волков («заложных» покойников?) в урожае хлебов и трав.
Таким образом, перед нами встала задача: выяснить, насколько образ сокола в восточнославянской традиции соотносится с мотивами, выделенными применительно к псам-волкам. Только решив эту задачу, можно было бы попытаться вновь обратиться к уже сформулированным однажды вопросам. Не свидетельствует ли разнообразие образов животных, связанных с воинскими традициями, о существовании сообществ с разными зоо-и орнитоморфными символами? Не были ли отдельные животные образы связаны с определенными возрастными классами и этапами посвящения? Как и почему в донской традиции образ волка оказался вытесненным орнитоморфной символикой?
Обычно исследователи трактовали фольклорные птичьи образы в контексте продуцирующей или защитной магии. Т.А. Бернштам впервые предложила опыт трактовки орнитоморфной символики восточных славян в иной плоскости - в системе половозрастного символизма. Птичьи образы, фигурирующие в обрядовом фольклоре, исследовательница объединила в две группы: диких (водоплавающие обоего пола; лесные всегда одного пола) и домашние обоего пола. Согласно ее выводам, птичьи образы первой группы связаны с половозрастными группами молодежи и «молодых» в различных обрядовых ситуациях. Образы домашних птиц обычно символизируют молодую после бракосочетания и вообще семейных женщин[7]. Но и в обрядовом, и в необрядовом фольклоре восточных славян среди образов домашних птиц немаловажное место занимает также петух. Этот образ (также как волк и пес) демонстрирует отчетливую связь с подростковой и юношеской возрастными группами и одновременно оказывается связанным с хищной птицей (соколом и орлом). Поскольку перед нами стоит задача выяснения связи образов собаки и волка с орнитоморфными символами, то стоит начать поиск именно с образа петуха.
(Подробнее о воинской символике казаков читайте в книге «Донское братство: казачьи сообщества на Дону в XVI- первой трети XIX в.» )
Петух - крылатый страж
«Петушиная» символика неоднократно фиксируется в фольклорных текстах применительно к казакам-юношам и казакам брачного возраста.
Пéтухи - казаки донские,
То-то молодцы да удалые:
Пò многу жен оны содержат… [8];
Растет Вася, красивым стал, женщины и девки наглядеться на него не могли. Ну, сравнялось ему 18 годох. Повела его мать на круг. Приняли его в казаки. Приходят они с круга домонь. Снял Василий шапку, а у него на голове вырос кочетиный гребень»[9].
В связи с последним текстом может быть несколько иначе прочтен рассказ казаков-некрасовцев о том, как у вора, укравшего петуха, вырастает петушиный гребень[10] (ср.: роль ритуального воровства в возрастных обрядах). У терских казаков записан рассказ о том, как ребенка, проклятого матерью, стал клевать огромный петух[11]. Три последних текста обнаруживают явную инициационную символику.
В. Васева на болгарском материале показала, как соотносится образ петуха с мальчиками, находящимися в начале своего полового созревания (13-14 лет). Половой орган мальчика болгары чаще всего называли уменьшительными названиями птиц: патка, патче, или словами, обозначающими клюв птицы: клъвка[12]. На Дону и в наши дни половой орган мальчика называют петюном или петькой, а на Украине - пивником (пивень - петух).
Образ петуха чрезвычайно широко распространен у славян в декоративно-прикладном искусстве: его фигуру часто помещали на крышах домов, заборах, флюгерах, изображали на сундуках и гробах. Главная функция образа петуха в этих случаях: быть стражем, отгонять злых духов и заманивать добрых[13]. Сходная функция обнаруживается в образе петуха из русских сказок: защищать заиньку от козней злой лисы. И именно эта функция наиболее отчетливо обнаруживает параллелизм в образах петуха и собаки - быть стражами на грани миров, соответствовать состоянию перехода.
Состояние перехода для юношей в традиционной культуре могло означать как готовность к воинской службе, так и к браку. Брачная мужская символика петуха широко известна у восточных славян. В экспрессивной лексике славянских народов кличка «петух» подчеркивала сексуальную озабоченность, мощь и силу. В Болгарии особая значимость петуха в свадебной обрядности (выступающего здесь как символ мужской потенции жениха) связана с тем, что день наступления половой зрелости мальчика (отмечаемый как «день петуха») со временем был поглощен брачной ролью жениха[14]. На Украине и Русском Севере образ петуха прочно связан с обрядовой сферой молодежных собраний: вечерниц, досвиток и подночевок. В Чернобыльском Полесье голову петуху незаметно пришивали к пиджаку парня, впервые проведшего ночь с девушкой на подночевке. И.А. Морозов отмечал, что термины «петух» и «курочка» относятся к старейшему слою условных обозначений новичков и непосвященных в молодежные сообщества[15]. Ряжение петухом, например на Русском Севере, имело испытательный характер при вступлении в молодежные (предбрачные) сообщества. Во многих местах Украины украденный парнями и зажаренный на вечерницах петух был обязательным угощением при открытии и закрытии сезона вечерниц. Такая совместная трапеза имела целью умножение силы и сексуальной энергии парубков[16].
На украинских вечерницах нередкими были молодежные игры с петухом. У лемков известна игра «Каплун». Парни изготавливали «Петуха-каплуна» из клочков пряжи, взятой у девушек, после чего его мочили в разведенной водой глине (для «забелки» печи) и обмазывали сажей. «Двойником» «каплуна» выступал парень, который вызывал к себе девушек для поцелуя. Отказываться от поцелуя запрещалось под угрозой поцеловать «каплуна». О том, что чучело «каплуна» символизировало «нечистого» персонажа можно судить по более развернутому варианту той же игры, в котором девушку, отказывающуюся от поцелуя с парнем посылали целовать старика или нищего. Если и это не помогало, то ватажок (ведущий), вымочив «каплуна»/«когута» в «бабриле» (смеси глины и сажи) мазал девушке лицо, шею и руки. Таким образом, поцеловать «каплуна»/«когута» считалось еще большей карой, чем символический брак (через поцелуй) с нищим или стариком. Вымазанная сажей и глиной девушка («поцеловавшая» «каплуна») воспринималась молодежным сообществом как вступившая в брак с «нечистым» (неживым). В результате контакта с представителем потустороннего мира происходило и восстановление целостности группы, и перераспределение полученного извне плодородия между всеми ее членами[17].
Мы уже отмечали, что в момент «гибели» «летнего» волка происходил выхлест его жизненной силы, с последующим ее воплощением в травах и болезнях урожая (хлебной «ржавчине»). Аналогичная ситуация символического выхлеста энергии, но не «волчьей», а «петушиной» воспроизводилась в польском ритуале «kokota bić» («бить петуха»), который предшествовал жатве. Живого петуха сажали в горшок, который ставили в один из углов дома. Парни с завязанными глазами должны были найти и разбить горшок палками или цепами. Тот, кому это удавалось, становился «королем» («наследовал» петушиную энергию), то есть признавался лучшим, наиболее желанным женихом[18]. В Чехии подобные ритуалы с петухом осуществлялись по окончании сбора урожая, в день храмового праздника в предверии Адвента. Обрядовая «казнь петуха» («stináni kohouta») происходила в поле за селом; птицу привязывали к палке или зарывали по горло в землю. Когда петуха убивали, присутствующих кропили его кровью. Затем петуха варили, и каждый должен был отведать его мяса[19]. В обряде, по сути, происходило перераспределение жизненной силы (плодородия) петуха: часть ее должна была перейти земле (через закапывание), часть - участникам ритуала.
В.Г. Холодная сопоставила обрядовое поедание парнями жареного петуха и его игровое «выпекание» на вечерницах с ритуалом «казни петуха» как два семантически противоположных действа: первые направлены на стимулирование и накопление сексуальной энергии парубков, второй - на ее сдерживание и перевод в культурное русло в связи с предстоящим браком[20]. Особенно наглядно ограничивающая функция «казни петуха» проявляется у словаков, где этот ритуал являлся составной частью свадебного обряда. «Казнь» проходила обычно перед брачной ночью или сразу после нее и включала в себя суд, заканчивающийся вынесением приговора с перечислением всех «петушиных» прелюбодеяний и грехов молодости[21]. Ритуал символизировал отказ молодого от прежней разгульной жизни и переход к регламентированной, размеренной семейной жизни. (В связи с описанными ритуалами будет уместно вспомнить одно из значений слова «казнь» в древнерусском языке (помимо «наказания») - указание, правило, устав[22]. Все три значения указывают на ограничение прежнего состояния и введение нового).
В некоторых донских станицах и в современном свадебном обряде казаков осуществляется обрядовое перерождение молодого, символом-заменителем которого также выступает петух. На следующий день после брачной ночи мать жениха (молодого) изображала родовые муки. Ее укладывали на скамью, сажали на живот живого петуха и накрывали его большим глиняным сосудом. Затем сосуд разбивали палкой, освобождая петуха[23]. В обряде воспроизводились и элементы ритуала «бить петуха», и его новое «рождение», которое символизировало перерождение молодого и его готовность к браку.
Таким образом, общая семантика образа петуха в славянской традиции может быть сведена к маркировке переходного состояния юношей, стоящих на грани вступления во взрослую жизнь. В качестве выхода из этого переходного состояния было возможно два варианта дальнейшего развития жизненного сценария: брак (домашняя сфера) или уход в Дикое поле, которому должен был соответствовать образ хищной птицы (также как вычленялись две ипостаси - домашний/дикий, маркированные образами пса и волка). Осуществить же переход от «петуха к соколу» в нашем исследовании поможет лингвистический экскурс: одно из славянских названий коршуна - «каня» весьма близко к древне-германскому названию петуха - «hana»[24]. Коршун же - ближайший родственник сокола. «Красный кочет» («красный петух»), также как и сокол был связан с огнем: «посадить красного кочета на крышу» означало поджечь дом («красный петушок по улице бежит» - пожар, «красный кочет дыру точет» - огонь). О горящей лучине в народе говорили: «Красный кочет по нашестке бежит», а огонь в печи представлялся в виде дерущихся петуха и орла[25].
Продолжение