Эдуард Асадов.
Ах, как все относительно в мире этом!
Ах, как все относительно в мире этом! Вот студент огорченно глядит в окно, На душе у студента темным-темно: "Запорол" на экзаменах два предмета... Ну а кто-то сказал бы ему сейчас: - Эх, чудила, вот мне бы твои печали? Я "хвосты" ликвидировал сотни раз, Вот столкнись ты с предательством милых глаз - Ты б от двоек сегодня вздыхал едва ли! Только третий какой-нибудь человек Улыбнулся бы: - Молодость... Люди, люди!.. Мне бы ваши печали! Любовь навек... Все проходит на свете. Растает снег, И весна на душе еще снова будет! Ну а если все радости за спиной, Если возраст подует тоскливой стужей И сидишь ты беспомощный и седой - Ничего-то уже не бывает хуже! А в палате больной, посмотрев вокруг, Усмехнулся бы горестно: - Ну сказали! Возраст, возраст... Простите, мой милый друг. Мне бы все ваши тяготы и печали! Вот стоять, опираясь на костыли, Иль валяться годами (уж вы поверьте), От веселья и радостей всех вдали, Это хуже, наверное, даже смерти! Только те, кого в мире уж больше нет, Если б дали им слово сейчас, сказали: - От каких вы там стонете ваших бед? Вы же дышите, видите белый свет, Нам бы все ваши горести и печали! Есть один только вечный пустой предел... Вы ж привыкли и попросту позабыли, Что, какой ни достался бы вам удел, Если каждый ценил бы все то, что имел, Как бы вы превосходно на свете жили!
Хочу понять
Верить можно лишь в то, что всегда понятно. В непонятное как же возможно верить? Непонятное, правда, порой занятно, Только все-таки это -- глухие двери. Вот никак не пойму: почему, зачем Божьим силам угоден лишь раб скорбящий, Раб, повсюду о чем-то всегда молящий, Уступающий в страхе всегда и всем? Отчего возвеличен был в ранг святого Тот, кто где-нибудь схимником век влачил, Кто постами себя изнурял сурово И в молитвах поклоны бессчетно бил? Он не строил домов, не мостил дороги, Он не сеял хлебов, не растил детей И за чьи-либо горести и тревоги Не платился в борьбе головой своей. Он молился. Все правильно. Но молиться Много легче, чем молотом в кузне бить, Плавить сталь иль сосны в тайге валить. Нет, молиться -- не в поте лица трудиться! Но в святые возвысили не того, Кто весь век был в труде и соленой влаге, А того, не свершившего ничего И всю жизнь говорившего лишь о благе. И правдиво ль Писание нам гласит, Что повсюду лишь тот и отмечен Богом, Кто склоняется ниц пред Его порогом И в молитвах Ему постоянно льстит?! Бог -- есть Бог. Он не может быть людям равным, Уподобясь хоть в чем-нибудь их судьбе. Разве может он быть по-людски тщеславным И вдыхать фимиам самому себе?! И оттуда -- из гордого великолепья Я не верю тому, что в людских глазах С удовольствием видит ОН Божий страх И униженно-жалкое раболепье! И никак не могу я постичь душой, Почему и в былом, и при нашем времени Жизнь мерзавцев, как правило, - рай земной, А порядочным -- вечно щелчки по темени?! И коль ведомо Богу всегда о том, Что свершится у нас на земле заране, Почему ОН не грянет святым огнем По жулью, подлецам и по всякой дряни?! Да, согласен: ОН есть. Но иной, наверно, И не все, может статься, в Его руках, Значит, биться со всем, что черно и скверно, Надо нам. Нам самим, на свой риск и страх. Да и надо ль, чтоб лезли в глаза и уши Жар свечей, песнопенья и блеск кадил? Бог не жаждет торжеств, не казнит, не рушит. Пусть Он вечно живет только в наших душах, Где учил бы труду и любви учил. Жить по совести -- это и есть -- прекрасно. И действительно честным не слыть, а быть, И со всякой нечистью биться страстно -- Вот такое мне очень и очень ясно, И такому я вечно готов служить!
Ты даже не знаешь
Когда на лице твоем холод и скука, Когда ты живешь в раздраженье и споре, Ты даже не знаешь, какая ты мука, И даже не знаешь, какое ты горе. Когда ж ты добрее, чем синь в поднебесье, А в сердце и свет, и любовь, и участье, Ты даже не знаешь, какая ты песня, И даже не знаешь, какое ты счастье! Не бейте детей!
Не бейте детей, никогда не бейте! Поймите, вы бьете в них сами себя, Неважно, любя их иль не любя, Но делать такого вовек не смейте! Вы только взгляните: пред вами - дети, Какое ж, простите, геройство тут?! Но сколько ж таких, кто жестоко бьют, Вложив чуть не душу в тот черный труд, Заведомо зная, что не ответят! Кричи на них, бей! А чего стесняться?! Ведь мы ж многократно сильней детей! Но если по совести разобраться, То порка - бессилье больших людей! И сколько ж порой на детей срывается Всех взрослых конфликтов, обид и гроз. Ну как же рука только поднимается На ужас в глазах и потоки слез?! И можно ль распущенно озлобляться, Калеча и душу, и детский взгляд, Чтоб после же искренно удивляться Вдруг вспышкам жестокости у ребят. Мир жив добротою и уваженьем, А плетка рождает лишь страх и ложь. И то, что не можешь взять убежденьем - Хоть тресни - побоями не возьмешь! В ребячьей душе все хрустально-тонко, Разрушим - вовеки не соберем. И день, когда мы избили ребенка, Пусть станет позорнейшим нашим днем! Баллада о друге
Когда я слышу о дружбе твердой, О сердце мужественном и скромном, Я представляю не профиль гордый, Не парус бедствия в вихре шторма,- Я просто вижу одно окошко В узорах пыли или мороза И рыжеватого щуплого Лешку - Парнишку-наладчика с "Красной Розы"... Дом два по Зубовскому проезду Стоял без лепок и пышных фасадов, И ради того, что студент Асадов В нем жил, управдом не белил подъездов. Ну что же - студент небольшая сошка, Тут бог жилищный не ошибался. Но вот для тщедушного рыжего Лешки Я бы, наверное, постарался! Под самой крышей, над всеми нами Жил летчик с нелегкой судьбой своей, С парализованными ногами, Влюбленный в небо и голубей. Они ему были дороже хлеба, Всего вероятнее, потому, Что были связными меж ним и небом И синь высоты приносили ему. А в доме напротив, окошко в окошко, Меж теткой и кучей рыбацких снастей Жил его друг - конопатый Лешка, Красневший при девушках до ушей. А те, на "Розе", народ языкатый. Окружат в столовке его порой: - Алешка, ты что же еще неженатый? - Тот вспыхнет сразу алей заката И брякнет: - Боюсь еще... молодой... Шутки как шутки, и парень как парень, Пройди - и не вспомнится никогда. И все-таки как я ему благодарен За что-то светлое навсегда! Каждое утро перед работой Он к другу бежал на его этаж, Входил и шутя козырял пилоту: - Лифт подан. Пожалте дышать на пляж!.. А лифта-то в доме как раз и не было. Вот в этом и пряталась вся беда. Лишь "бодрая юность" по лестницам бегала, Легко, "как по нотам", туда-сюда... А летчику просто была б хана: Попробуй в скверик попасть к воротам! Но лифт объявился. Не бойтесь. Вот он! Плечи Алешкины и спина! И бросьте дурацкие благодарности И вздохи с неловкостью пополам! Дружба не терпит сентиментальности, А вы вот, спеша на работу, по крайности, Лучше б не топали по цветам! Итак, "лифт" подан! И вот, шагая Медленно в утренней тишине, Держась за перила, ступеньки считает: Одна - вторая, одна - вторая, Лешка с товарищем на спине... Сто двадцать ступеней. Пять этажей. Это любому из нас понятно. Подобным маршрутом не раз, вероятно, Вы шли и с гостями и без гостей. Когда же с кладью любого сорта Не больше пуда и то лишь раз Случится подняться нам в дом подчас - Мы чуть ли не мир посылаем к черту. А тут - человек, а тут - ежедневно, И в зной, и в холод: "Пошли, держись!" Сто двадцать трудных, как бой, ступеней! Сто двадцать - вверх и сто двадцать - вниз! Вынесет друга, усадит в сквере, Шутливо укутает потеплей, Из клетки вытащит голубей: - Ну все! Если что, присылай "курьера"! "Курьер" - это кто-нибудь из ребят. Чуть что, на фабрике объявляется: - Алеша, Мохнач прилетел назад! - Алеша, скорей! Гроза начинается! А тот все знает и сам. Чутьем. - Спасибо, курносый, ты просто гений!- И туча не брызнет еще дождем, А он во дворе: - Не замерз? Идем!- И снова: ступени, ступени, ступени... Пот градом... Перила скользят, как ужи... На третьем чуть-чуть постоять, отдыхая. - Алешка, брось ты! - Сиди, не тужи!.. - И снова ступени, как рубежи: Одна - вторая, одна - вторая... И так не день и не месяц только, Так годы и годы: не три, не пять, Трудно даже и сосчитать - При мне только десять. А после сколько?! Дружба, как видно, границ не знает, Все так же упрямо стучат каблуки. Ступеньки, ступеньки, шаги, шаги... Одна - вторая, одна - вторая... Ах, если вдруг сказочная рука Сложила бы все их разом, То лестница эта наверняка Вершиной ушла бы за облака, Почти не видная глазом. И там, в космической вышине (Представьте хоть на немножко), С трассами спутников наравне Стоял бы с товарищем на спине Хороший парень Алешка! Пускай не дарили ему цветов И пусть не писали о нем в газете, Да он и не ждет благодарных слов, Он просто на помощь прийти готов, Если плохо тебе на свете. И если я слышу о дружбе твердой, О сердце мужественном и скромном, Я представляю не профиль гордый, Не парус бедствия в вихре шторма,- Я просто вижу одно окошко В узорах пыли или мороза И рыжеватого, щуплого Лешку, Простого наладчика с "Красной Розы"... Вечное беспокойство
Когда ты, любой выбирая маршрут, Выходишь из дома, уж так я устроен, Что я за тебя почему-то спокоен Не больше чем первые пять минут. Известно, что в городе все случается. Но вот, пока в доме хозяйки нет, Во мне будто вспыхнет вдруг красный свет И зуммер тревоги в душе включается. Я занят. Работа моя кипит, Машинка стучит, но никто не знает, Что выдержка эта - лишь внешний вид, В то время как зуммер в душе звенит И красный огонь без конца мигает! Но вот заворочался ключ в дверях... Ты дома! Работа моя продолжается, Но лампочка тотчас же выключается И страх рассыпается в пух и прах! Когда расстается с ребенком мать, Душа ее мчится за малышом: Он - кроха! И мысли ее о нем! И это любому легко понять. А тут вроде взрослый же человек! И, кажется, больше чем взрослый даже, А чуть разлучившись, и жизнь - как сажа... А встретились - радость белей, чем снег! Смешно? Что ж, пускай и смешно кому-то. Еще бы: ведь каждому столько лет! Но, знаешь, мне кажется почему-то, Что тут абсолютно вопросов нет! И дело прекраснейше объясняется: Ведь там, где два сердца стучат в одном, То время вдруг словно бы отключается И возраст практически ни при чем!
Ах, как все относительно в мире этом! Вот студент огорченно глядит в окно, На душе у студента темным-темно: "Запорол" на экзаменах два предмета... Ну а кто-то сказал бы ему сейчас: - Эх, чудила, вот мне бы твои печали? Я "хвосты" ликвидировал сотни раз, Вот столкнись ты с предательством милых глаз - Ты б от двоек сегодня вздыхал едва ли! Только третий какой-нибудь человек Улыбнулся бы: - Молодость... Люди, люди!.. Мне бы ваши печали! Любовь навек... Все проходит на свете. Растает снег, И весна на душе еще снова будет! Ну а если все радости за спиной, Если возраст подует тоскливой стужей И сидишь ты беспомощный и седой - Ничего-то уже не бывает хуже! А в палате больной, посмотрев вокруг, Усмехнулся бы горестно: - Ну сказали! Возраст, возраст... Простите, мой милый друг. Мне бы все ваши тяготы и печали! Вот стоять, опираясь на костыли, Иль валяться годами (уж вы поверьте), От веселья и радостей всех вдали, Это хуже, наверное, даже смерти! Только те, кого в мире уж больше нет, Если б дали им слово сейчас, сказали: - От каких вы там стонете ваших бед? Вы же дышите, видите белый свет, Нам бы все ваши горести и печали! Есть один только вечный пустой предел... Вы ж привыкли и попросту позабыли, Что, какой ни достался бы вам удел, Если каждый ценил бы все то, что имел, Как бы вы превосходно на свете жили!
Хочу понять
Верить можно лишь в то, что всегда понятно. В непонятное как же возможно верить? Непонятное, правда, порой занятно, Только все-таки это -- глухие двери. Вот никак не пойму: почему, зачем Божьим силам угоден лишь раб скорбящий, Раб, повсюду о чем-то всегда молящий, Уступающий в страхе всегда и всем? Отчего возвеличен был в ранг святого Тот, кто где-нибудь схимником век влачил, Кто постами себя изнурял сурово И в молитвах поклоны бессчетно бил? Он не строил домов, не мостил дороги, Он не сеял хлебов, не растил детей И за чьи-либо горести и тревоги Не платился в борьбе головой своей. Он молился. Все правильно. Но молиться Много легче, чем молотом в кузне бить, Плавить сталь иль сосны в тайге валить. Нет, молиться -- не в поте лица трудиться! Но в святые возвысили не того, Кто весь век был в труде и соленой влаге, А того, не свершившего ничего И всю жизнь говорившего лишь о благе. И правдиво ль Писание нам гласит, Что повсюду лишь тот и отмечен Богом, Кто склоняется ниц пред Его порогом И в молитвах Ему постоянно льстит?! Бог -- есть Бог. Он не может быть людям равным, Уподобясь хоть в чем-нибудь их судьбе. Разве может он быть по-людски тщеславным И вдыхать фимиам самому себе?! И оттуда -- из гордого великолепья Я не верю тому, что в людских глазах С удовольствием видит ОН Божий страх И униженно-жалкое раболепье! И никак не могу я постичь душой, Почему и в былом, и при нашем времени Жизнь мерзавцев, как правило, - рай земной, А порядочным -- вечно щелчки по темени?! И коль ведомо Богу всегда о том, Что свершится у нас на земле заране, Почему ОН не грянет святым огнем По жулью, подлецам и по всякой дряни?! Да, согласен: ОН есть. Но иной, наверно, И не все, может статься, в Его руках, Значит, биться со всем, что черно и скверно, Надо нам. Нам самим, на свой риск и страх. Да и надо ль, чтоб лезли в глаза и уши Жар свечей, песнопенья и блеск кадил? Бог не жаждет торжеств, не казнит, не рушит. Пусть Он вечно живет только в наших душах, Где учил бы труду и любви учил. Жить по совести -- это и есть -- прекрасно. И действительно честным не слыть, а быть, И со всякой нечистью биться страстно -- Вот такое мне очень и очень ясно, И такому я вечно готов служить!
Ты даже не знаешь
Когда на лице твоем холод и скука, Когда ты живешь в раздраженье и споре, Ты даже не знаешь, какая ты мука, И даже не знаешь, какое ты горе. Когда ж ты добрее, чем синь в поднебесье, А в сердце и свет, и любовь, и участье, Ты даже не знаешь, какая ты песня, И даже не знаешь, какое ты счастье! Не бейте детей!
Не бейте детей, никогда не бейте! Поймите, вы бьете в них сами себя, Неважно, любя их иль не любя, Но делать такого вовек не смейте! Вы только взгляните: пред вами - дети, Какое ж, простите, геройство тут?! Но сколько ж таких, кто жестоко бьют, Вложив чуть не душу в тот черный труд, Заведомо зная, что не ответят! Кричи на них, бей! А чего стесняться?! Ведь мы ж многократно сильней детей! Но если по совести разобраться, То порка - бессилье больших людей! И сколько ж порой на детей срывается Всех взрослых конфликтов, обид и гроз. Ну как же рука только поднимается На ужас в глазах и потоки слез?! И можно ль распущенно озлобляться, Калеча и душу, и детский взгляд, Чтоб после же искренно удивляться Вдруг вспышкам жестокости у ребят. Мир жив добротою и уваженьем, А плетка рождает лишь страх и ложь. И то, что не можешь взять убежденьем - Хоть тресни - побоями не возьмешь! В ребячьей душе все хрустально-тонко, Разрушим - вовеки не соберем. И день, когда мы избили ребенка, Пусть станет позорнейшим нашим днем! Баллада о друге
Когда я слышу о дружбе твердой, О сердце мужественном и скромном, Я представляю не профиль гордый, Не парус бедствия в вихре шторма,- Я просто вижу одно окошко В узорах пыли или мороза И рыжеватого щуплого Лешку - Парнишку-наладчика с "Красной Розы"... Дом два по Зубовскому проезду Стоял без лепок и пышных фасадов, И ради того, что студент Асадов В нем жил, управдом не белил подъездов. Ну что же - студент небольшая сошка, Тут бог жилищный не ошибался. Но вот для тщедушного рыжего Лешки Я бы, наверное, постарался! Под самой крышей, над всеми нами Жил летчик с нелегкой судьбой своей, С парализованными ногами, Влюбленный в небо и голубей. Они ему были дороже хлеба, Всего вероятнее, потому, Что были связными меж ним и небом И синь высоты приносили ему. А в доме напротив, окошко в окошко, Меж теткой и кучей рыбацких снастей Жил его друг - конопатый Лешка, Красневший при девушках до ушей. А те, на "Розе", народ языкатый. Окружат в столовке его порой: - Алешка, ты что же еще неженатый? - Тот вспыхнет сразу алей заката И брякнет: - Боюсь еще... молодой... Шутки как шутки, и парень как парень, Пройди - и не вспомнится никогда. И все-таки как я ему благодарен За что-то светлое навсегда! Каждое утро перед работой Он к другу бежал на его этаж, Входил и шутя козырял пилоту: - Лифт подан. Пожалте дышать на пляж!.. А лифта-то в доме как раз и не было. Вот в этом и пряталась вся беда. Лишь "бодрая юность" по лестницам бегала, Легко, "как по нотам", туда-сюда... А летчику просто была б хана: Попробуй в скверик попасть к воротам! Но лифт объявился. Не бойтесь. Вот он! Плечи Алешкины и спина! И бросьте дурацкие благодарности И вздохи с неловкостью пополам! Дружба не терпит сентиментальности, А вы вот, спеша на работу, по крайности, Лучше б не топали по цветам! Итак, "лифт" подан! И вот, шагая Медленно в утренней тишине, Держась за перила, ступеньки считает: Одна - вторая, одна - вторая, Лешка с товарищем на спине... Сто двадцать ступеней. Пять этажей. Это любому из нас понятно. Подобным маршрутом не раз, вероятно, Вы шли и с гостями и без гостей. Когда же с кладью любого сорта Не больше пуда и то лишь раз Случится подняться нам в дом подчас - Мы чуть ли не мир посылаем к черту. А тут - человек, а тут - ежедневно, И в зной, и в холод: "Пошли, держись!" Сто двадцать трудных, как бой, ступеней! Сто двадцать - вверх и сто двадцать - вниз! Вынесет друга, усадит в сквере, Шутливо укутает потеплей, Из клетки вытащит голубей: - Ну все! Если что, присылай "курьера"! "Курьер" - это кто-нибудь из ребят. Чуть что, на фабрике объявляется: - Алеша, Мохнач прилетел назад! - Алеша, скорей! Гроза начинается! А тот все знает и сам. Чутьем. - Спасибо, курносый, ты просто гений!- И туча не брызнет еще дождем, А он во дворе: - Не замерз? Идем!- И снова: ступени, ступени, ступени... Пот градом... Перила скользят, как ужи... На третьем чуть-чуть постоять, отдыхая. - Алешка, брось ты! - Сиди, не тужи!.. - И снова ступени, как рубежи: Одна - вторая, одна - вторая... И так не день и не месяц только, Так годы и годы: не три, не пять, Трудно даже и сосчитать - При мне только десять. А после сколько?! Дружба, как видно, границ не знает, Все так же упрямо стучат каблуки. Ступеньки, ступеньки, шаги, шаги... Одна - вторая, одна - вторая... Ах, если вдруг сказочная рука Сложила бы все их разом, То лестница эта наверняка Вершиной ушла бы за облака, Почти не видная глазом. И там, в космической вышине (Представьте хоть на немножко), С трассами спутников наравне Стоял бы с товарищем на спине Хороший парень Алешка! Пускай не дарили ему цветов И пусть не писали о нем в газете, Да он и не ждет благодарных слов, Он просто на помощь прийти готов, Если плохо тебе на свете. И если я слышу о дружбе твердой, О сердце мужественном и скромном, Я представляю не профиль гордый, Не парус бедствия в вихре шторма,- Я просто вижу одно окошко В узорах пыли или мороза И рыжеватого, щуплого Лешку, Простого наладчика с "Красной Розы"... Вечное беспокойство
Когда ты, любой выбирая маршрут, Выходишь из дома, уж так я устроен, Что я за тебя почему-то спокоен Не больше чем первые пять минут. Известно, что в городе все случается. Но вот, пока в доме хозяйки нет, Во мне будто вспыхнет вдруг красный свет И зуммер тревоги в душе включается. Я занят. Работа моя кипит, Машинка стучит, но никто не знает, Что выдержка эта - лишь внешний вид, В то время как зуммер в душе звенит И красный огонь без конца мигает! Но вот заворочался ключ в дверях... Ты дома! Работа моя продолжается, Но лампочка тотчас же выключается И страх рассыпается в пух и прах! Когда расстается с ребенком мать, Душа ее мчится за малышом: Он - кроха! И мысли ее о нем! И это любому легко понять. А тут вроде взрослый же человек! И, кажется, больше чем взрослый даже, А чуть разлучившись, и жизнь - как сажа... А встретились - радость белей, чем снег! Смешно? Что ж, пускай и смешно кому-то. Еще бы: ведь каждому столько лет! Но, знаешь, мне кажется почему-то, Что тут абсолютно вопросов нет! И дело прекраснейше объясняется: Ведь там, где два сердца стучат в одном, То время вдруг словно бы отключается И возраст практически ни при чем!