Развлеките Джорджа!

[sun_stream]

Я не знаю, как должен выглядеть настоящий анамнез, поэтому буду писать как бог на душу положит, описывая все случаи, имеющие отношение к заболеванию моего племянника. Потом по этим записям, надеюсь, можно будет определить, не прогрессирует ли оно.
Я уже почти разучился писать от руки, но в этом занятии есть что-то успокаивающее.

Бедняга Джордж! Ему становится все хуже и хуже. По его виду этого, конечно, не скажешь, потеря связи с реальностью нимало не угнетает его, даже наоборот. Но не представляю себе, как с ним справляется моя бедная сестренка: она никогда не отличалась крепким телосложением, а чтобы урезонить ее сыночка, если он, не приведи господи, разбуянится, потребуется десять таких, как она. Он пока особо не шалит, но меня тревожит именно это "пока". От его папаши помощи не дождешься, потому и писать о нем ничего не хочу. О родственниках, как о мертвых, либо хорошо, либо ничего, а чтобы сказать что-нибудь хорошее о моем зяте, нужно изрядно погрешить против истины. Но я подумываю ненадолго отставить эту игру в молчанку и посвятить целую главу своим размышлениям о браке моей сестры как о частном (и довольно-таки несчастном) случае брака. Если ты, дорогой Уильям, возьмешься годков через пять перечитывать собственный дневник, то я заранее отсылаю тебя к той будущей главе. Но, кажется, если я с самого начала буду растекаться мыслью по древу, то мой дневник превратится в Энциклопедию Мыслей Уильяма По Любому Поводу И Без Оного. Поэтому я вернусь к тому, что хотел записать с самого начала - к болезни Джорджа.

Джордж, бесспорно, является самой большой проблемой нашей семьи (я по-прежнему считаю его и Салли своей семьей, хотя и живу отдельно от них). Так называемые подруги Салли уже шепчутся за ее спиной - ясное дело, я при их кулуарных беседах не присутствую, но одного взгляда на эти физиономии мне хватает, чтобы догадаться об этом. В присутствии Салли они выглядят как торты, в которые кондитер по ошибке положил втрое больше сахара, чем положено. Это бабье только и ждет, чтобы она расплакалась у кого-нибудь из них на плече, жалуясь на свою беду; они бы промакнули ей слезы платочком, нашептали утешительных слов, а сами побежали разносить эту весть по городу, смакуя каждую подробность. Нет уж, малютка Салли не лыком шита! Она на публике лица не теряет и держится с достоинством, как генерал на параде. По ее виду и не скажешь, что у нее тяжело болен сын. Правда, кое-кто за это уже упрекает ее в бессердечии, но это же курам на смех. В нашем городке со всеми приходится быть накоротке, и уж всегда найдется кто-нибудь, кому ты не угодишь. Но я опять отвлекся от темы - видимо, старею, раз уже не могу удержаться на одной мысли... Так, стоп.

Я должен сказать неожиданную вещь: на Джорджа положительно невозможно сердиться! При всех тех неудобствах, которые он доставляет Салли, он настолько неподкупно обаятелен, что его улыбка может рассеять самую черную злость. На такого сердиться - ну, как щеночка пинать. Для него все вокруг - игра, но при этом он не стремится производить на кого-нибудь впечатление тем, как он хорошо в нее играет. Он естественен. И почему только говорят "естественный, как ребенок"? Это все равно что сказать "черный, как солнечный свет"! Я всегда замечал, что дети как раз манерны донельзя: они вечно пытаются подражать взрослым, а когда понимают, что на них смотрят, делают все напоказ.
Как раз вчера я был невольным участником одного происшествия, подтвердившего правильность моих суждений о детях. Я ехал в автобусе, направляясь в инспекцию, впереди меня сидела пожилая женщина с ребенком - судя по ее возрасту, внуком. Мальчик стал капризничать: похоже, его слегка укачивало. Женщина всполошилась и захлопотала вокруг него, а пассажиры принялись наблюдать за этой сценой, ставшей неожиданным развлечением в нашей скучной поездке. Почувствовав всеобщее внимание, мальчик понял, что его обязанность - оправдать наши ожидания, ведь если окажется, что он чувствует себя нормально, то зрители окажутся разочарованы. И он в угоду публике принялся постанывать, закатывать глаза и открывать рот, усиленно изображая, что ему плохо. Конечно, меня не мог обмануть этот дешевый спектакль. Я надеюсь, что мой дневник никогда не попадет в руки Салли, да и вообще в чьи-либо руки, кроме моих собственных, поэтому я могу не стесняясь сказать, что когда Салли была маленькая, она частенько объедалась сладостями, от которых ее рвало, и, бывало, именно мне приходилось ухаживать за ней. Так что уж кто-кто, а я знаю, как выглядит ребенок, которого тошнит. Но бедной бабушке этого было достаточно: она и впрямь поверила, что малыша сейчас стошнит, и попросила водителя остановить автобус. Тот, нарушая правила, остановился на обочине и открыл двери. Женщина вывела ребенка из автобуса, чтобы он подышал свежим воздухом - мальчишка старательно, как рыба, раскрывал рот, показывая, что эти глотки воздуха почти не облегчают его страданий. Спустя пару минут он позволил завести себя обратно в автобус, и мы поехали дальше - к тому времени, как я вышел на нужной мне остановке, водитель останавливался по просьбе женщины еще четыре раза. Я чувствовал себя крайне неловко, словно поневоле оказался посвященным в чью-то постыдную тайну, которую был не в силах открыть никому не по той причине, что разглашение этого секрета наказуемо, а по той, что мне попросту никто не поверил бы. Кажется, Джордж в детстве не был настолько ужасен - впрочем, не мне судить, ведь в то время мы с Салли по известным причинам общались мало.
Странно, что именно смерть матери вновь сблизила нас с сестрой. Салли однажды сказала мне в минуту откровенности, что ей виделся в этом перст судьбы, который использовал это последнее средство, чтобы подтолкнуть нас к примирению. Вот чучело! Она с детства была идеалисткой. Впрочем, если ее идеализм помогает ей держаться на плаву, то так держать. Вряд ли на ее месте кто-то смог бы вести себя лучше. Она успешно выдерживает атаки своего мужа, не позволяя ему сплавить Джорджа в сумасшедший дом. Правда, папаша не употребляет этих слов в отношении своего чада, он говорит "клиника психической коррекции", но я-то прекрасно понимаю, что на самом деле это означает именно сумасшедший дом, и Салли тоже это знает. Она никогда не позволит, чтобы ее ребенок оказался рядом с настоящими одержимыми или слюнявыми идиотами, и я ее в этом поддерживаю.

Но иногда Салли в своем упорстве заходит слишком далеко. Например, я решительно не понимаю, почему она отказывается пригласить к Джорджу врача на дом. Нет, конечно, о помещении Джорджа в дурдом (зачеркнуто) сумасшедший дом не может идти и речи, но почему хороший доктор не может осмотреть мальчика на дому и назначить лечение? Современная медицина лечит все, я в этом убежден. Но Салли в этом отношении абсолютно непрошибаема: сколько я ни пытался заводить с ней разговоры, потихоньку подводя к мысли о том, что Джорджу необходима врачебная помощь, сколько аргументов ни приводил, сколько ни давил на чувство долга - все мои ходы, прямые и окольные, она отметала одной-единственной фразой: "Это стыдно". Ее трактовка понятия "стыдно" мне непонятна со-вер-шенно. Ей стыдно приглашать к больному ребенку врача, но не стыдно, видите ли, покупать для него в аптеке взрослые подгузники. Вид Джорджа в огромных памперсах мне всегда казался нелепым и диким, но что поделаешь: он за игрой забывает не то что поесть вовремя, а даже сходить в туалет, пока не становится слишком поздно.

Игра для Джорджа - это все. Когда я сегодня заходил к нему, он сидел на корточках в одном своем подгузнике, подняв согнутые руки на уровень плеч, и раскачивался всем телом, от шеи до пяток.
- Здравствуй, Джордж, - сказал я ему. Я уверен, что если с ним разговаривать спокойно и рассудительно, а не сюсюкать, как Салли, то он способен давать осмысленные ответы.
- Я не Джордж, дядя Уильям! Я горилла. Я голодная горилла, и я буду охотиться на зайца!
- Но гориллы не едят зайцев, - возразил я ему, не подумав.
Руки Джорджа упали вниз, громко стукнувшись об пол. Его рот скривился. Он явно собирался заплакать, но не потому, что я сказал что-то для него обидное, а потому, что с моими словами теряла смысл его игра.
- Почему? - спросил он.
- Ну, потому что гориллы едят бананы, - нашелся я наконец после довольно долгого раздумья.
- Это неправильно!
- Почему неправильно, Джордж? - удивился я.
- Потому что горилла такая... - он замолчал, не находя слов, и только размахивал руками, жестами изображая, какой, по его мнению, является горилла. - Такая... Большая, волосатая! У-у!
Я задумался и меньше чем через минуту подобрал убийственный, с моей точки зрения, аргумент:
- Но мамонты тоже были большие, еще больше гориллы, и волос на них было еще больше, и все-таки они не ели зайцев.
Джордж задумался, наморщив лоб, и наконец спросил:
- А где живут мамонты?
- Уже нигде. Они вымерли.
- Это потому, что они не ели зайцев, - заявил Джордж, снисходительно улыбаясь. - А гориллы выжили, потому что едят зайцев.
Я огорошенно уставился на него, не в силах ничего противопоставить такой логике. Племянник уже начал терять ко мне интерес: он снова стал раскачиваться и скрести одной рукой у себя в волосах на груди. Я вышел из детской и отправился на кухню, где хлопотала Салли. Не отрываясь от мытья посуды, Салли подставила мне щеку для поцелуя, привычно попрекнув колючестью моей щетины.

- Джордж вчера был настоящий паинька, - рассказывала она. - Он сидел тихо, потому что играл в рыболова. Знаешь, он так убедительно насаживал червяка на крючок, что будь я рыбой, я непременно попалась бы, пожелав его распробовать.
Я рассмеялся.
- А как он подсекает! - раззадоренная, продолжала Салли. - Вспомни, как это делал дедушка! Я думаю, Джорджу не так уж далеко до него.
- Интересно, откуда он знает так много о рыбной ловле, чтобы успешно ее имитировать? Он же, насколько я знаю, никогда не был на настоящей рыбалке.
- Я думаю, из телевизора. Он частенько смотрит его по утрам, когда остается один.
- По-моему, это до добра не доведет, - сказал я. Салли нахмурилась почти так же, как это делал ее сын, и спросила:
- Что с ним может случиться?
- Ну, я не знаю. Он может сунуть пальцы в розетку или сотворить что-нибудь с телевизором и с собой. Он же сущее дитя, Салли.
- Вилли, успокойся. Мне кажется, несмотря на нынешнее свое состояние, он отлично помнит школьную физику и знает, что такое электрический ток и почему он опасен. А тому, что пальцы в розетку совать нельзя, я учила его еще до школы, и он это тоже не забыл.
- Откуда ты знаешь?
- А вот знаю!
- Да-да, я все понимаю, ты мать, ты лучше знаешь. Но скажи мне, почему Джордж не может придумать игру, в которой электрический ток не убивает человека, и, соответственно, не додумается сунуть в розетку пальцы? При мне он сегодня играл в хищную гориллу. Кто поручится, что он не будет играть в неразбивающийся телевизор?
- Ох, Вилли, - помрачнела сестра, - мы должны больше доверять Джорджу. Эти его игры, они никогда не причиняли вреда ни ему, ни кому-нибудь другому. Я боюсь, что если я буду убирать из его досягаемости электроприборы, острые предметы и тому подобные вещи, он может заболеть еще сильнее - как бы в протест. Мы должны настраиваться на его выздоровление, а как мы сможем это делать, обращаясь к ним, как с буйнопомешанным? Ведь пока еще с ним ничего не случилось.
- Когда что-нибудь случится, убирать опасные вещи уже может быть поздно! - брякнул я. И понеслась нелегкая... В общем, мы с Салли повздорили. Потом помирились, конечно, но расстались довольно холодно. Она сказала, что ей пора кормить Джорджа и смотреть, не пора ли ему менять подгузник. Я предложил проводить ее до комнаты, где играл Джордж, и проследить за тем, чтобы он не принял ее за зайца, на которого охотится его горилла, но Салли отказалась. А ведь когда я писал всю эту чушь - про мальчика в автобусе, про рыбную ловлю и всякое такое - я все это время волновался за нее. Ну, почти все время. Но уже второй час ночи, и если я не лягу сейчас спать, то не засну до рассвета. Лучше продолжу писать завтра.

Вот и наступило завтра. Вернее, с момента моей прошлой записи прошли почти целые сутки: я опять не сдержал свой зарок сесть за дневник хотя бы в девять вечера, чтобы успеть вовремя лечь спать. Говорят, в моем возрасте мужчине достаточно спать пять-шесть часов в сутки. Чушь какая. Если я сплю меньше десяти часов, я весь день хожу невыспавшийся и злой. Но это опять не по делу.
Салли сегодня напугала меня. Я опять ездил к ней, пользуясь тем, что ее муж задерживается на работе - это он говорит, что на работе, а где он пропадает на самом деле, я не знаю и знать не хочу. Сестра сказала, что когда она вчера зашла к сыну, она увидела, как он вылизывает воображаемым языком воображаемую шерсть вокруг рта.
- И я знаю, Вилли, - срывающимся голосом говорила Салли, - я знаю, что он слизывал оттуда кровь. Это было... это было так очевидно! Его горилла поймала и съела зайца, и после этого вылизывалась.
- Салли, милая, - мне удалось выдавить из себя смешок, хотя смеяться совсем не хотелось, - да ты никак начинаешь включаться в игру Джорджи! Не пора ли нам надеть подгузничек и на нашу маленькую девочку?
- Не смешно! - взвизгнула Салли и стукнула меня кулаком по плечу, как она делала с самого детства, когда я выводил ее из себя. - Когда я пришла его кормить, он был не голоден! Не голоден! Понимаешь, что это означает?
- Нет, не понимаю, - я старательно прикидывался глупцом.
- А это означает то, что он насытился своим воображаемым зайцем!
- Я выслушал тебя, Салли, а теперь ты слушай меня, - сказал я как можно более спокойно. - Нет, ты сядь и слушай. Это означает только то, что твой сын чересчур увлекся игрой. А это, в свою очередь, может свидетельствовать только о том, что его болезнь прогрессирует. В том, что Джордж заболел, нет ничьей вины - ни твоей, ни его, ни его отца. Но ответственность за его лечение уже несешь ты. Поэтому твой отказ пригласить врача...
- Я не хочу об этом разговаривать - сказала Салли, как отрубила. И я подчинился, потому что на самом деле мне не очень-то и хотелось снова заводить эту волынку - я ведь уже знал, каков будет результат, и не хотел уподобляться земледельцу, из года в год закупающему семена и сажающему их на камне в надежде, что хоть одно из них прорастет.
К счастью, сегодня горилла наскучила Джорджу, и он играл в художника. Мы с Салли пристроились на диване в его комнате и наблюдали за тем, как Джордж, подбоченившись, стоит перед воображаемым холстом, как смешивает на воображаемой палитре воображаемые краски, как выбирает воображаемую кисть. Потом он словно преобразился: из его движений исчезла плавность, и он лихорадочно накинулся на холст, в порыве вдохновения покрыввая его мазками, временами замирая на целые минуты, а затем снова принимаясь писать свою картину. За ним было приятно наблюдать - хотя с непривычки, наверно, и страшновато. Но мы привыкли.
- Обрати внимание: он не обрисовывает цельные контуры, но кладет мазок за мазком, как бы заполняя их - дети так обычно не рисуют, - тихонько делился я наблюдениями с сестрой.
- Но ведь Джордж и не ребенок, - так же тихо отвечала мне Салли.
- Как сказать, как сказать...
- Ты снова?!
Я извинялся. А что еще мне оставалось делать? Я - единственный человек, с кем Салли может позволить себе расслабиться, не буду же я намеренно выводить ее из себя.

Когда Салли провожала меня, она сказала:
- Как раз сегодня утром мы с Джорджем смотрели исторический фильм про Ван Гога. Хороший такой фильм, только название забыла. Какого-то итальянского режиссера. Это единственное время, когда мы можем побыть вместе и когда Джордж сидит спокойно. Наконец-то я успокоилась после вчерашнего.
Я спросил Салли, какие каналы она чаще всего смотрит и, придя домой, решил проверить интересную гипотезу: как игры Джорджа связаны с тем, что он видит по телевизору? Я открыл на планшете программу передач и принялся изучать ее. Фильм про Ван Гога я нашел сразу, но искал-то я не его! В остальном поиски были безуспешны: я уже подумал было, что никакой связи между телепередачами и играми племянника нет - в программе последних дней не было ни одной передачи с гориллами. Но одна мысль бродила по самому краю моего сознания, и я, чтобы ухватить ее за хвост, решил воспользоваться методом Архимеда - пошел принимать ванну. И точно, как только я расслабился в теплой воде, я сразу вспомнил, о чем именно напоминали мне гориллы. Вот где боком вылезло то, что я редко смотрю телевизор! Ведь стая горилл - или стадо, бог знает, как там называется их община - показывается в рекламном ролике какого-то суперпитательного батончика, который несколько раз в день крутится по телевизору. Конечно, там нет и намека на то, чем эти твари питаются, поэтому Джорджи и вообразил их себе мясоедными. И немудрено, такие-то страхолюдины.
Два часа ночи. Все, спать. Завтра допишу.

Вчера я убедился в том, что те передачи, которые Джордж смотрит по телевизору, действительно задают темы для его будущих игр. Мне в голову пришла интересная идея: если показать ему кулинарную передачу, сможет ли он в дальнейшем приготовить сам какое-нибудь блюдо? Вообще скорее всего нет: во-первых, вряд ли ему будет интересно это смотреть, а во-вторых, Джордж, в отличие от детей, не ищет материальных игрушек - объекты его игр исключительно воображаемые. Я думаю, это объясняется силой его воображения: обычному ребенку, чтобы поверить, что он пишет картину, нужна какая-нибудь палочка, чтобы играть роль кисти, и желательно стена или хотя бы лист бумаги, по которому можно этой палочкой возить. Салли, помнится, в детстве называла себя писательницей и изрисовывала каракулями целые альбомы, утверждая, что пишет книги, когда она и писать-то не умела. Меня это ужасно бесило, потому что я-то уже знал, как пишутся буквы, слова и предложения, а сестра - нет, и в то же время она имела наглость утверждать, что пишет не какие-нибудь "мама мыла раму", как я, а целые рассказы! Все мои требования прочитать написанное она попросту игнорировала. Но к чему я это все пишу? К тому, что без альбома и ручки ей было бы невозможно представить себя писательницей, а вот для Джорджа это не то что просто и естественно - это единственный его способ играть. Если бы он был здоров, с его воображением можно было бы создавать целые миры, он сделал бы себе состояние в игровой индустрии.
Но, короче говоря, из затеи с кулинарной передачей ничего не выйдет. А жаль.

Новая запись. Салли сегодня приезжала ко мне - по ее словам, отдохнуть от своего дома и расслабиться. Ох и стыдно же мне было принимать ее у себя дома - все-таки жилище закоренелого холостяка не самое опрятное место на Земле, особенно если приезжать без предупреждения. Но к чести Салли нужно сказать, что она ни разу меня не подколола, даже когда я пинком запихал под шкаф брошенные на пол носки. Иногда она бывает удивительно тактичной.
Пили кофе, а потом распили бутылочку вина - странное сочетание, я знаю, но так захотела сестра. Салли говорит, что характер у Джорджа портится. Каждое утро, с девяти до двенадцати, он желает смотреть телевизор, и если ему в этом отказывают, начинает устраивать истерики. Когда здоровенный восемнадцатилетний оболтус лежит на полу, молотя по нему руками и ногами, и ревет в три ручья, это жалкое зрелище, даже если ты знаешь, что в этом взрослом теле ущербный ум. Приходится включать ему телевизор.
Слава богу, говорит Салли, что по телевизору в это время суток не бывает передач, которые могут дурно повлиять на Джорджа - она бы не перенесла, например, если бы он хотя бы краем глаза увидел на экране обнаженное женское тело. Это еще одно понятие из категории "стыдно" - Салли считает, что хотя Джорджу и исполнилось уже восемнадцать три месяца назад, но так как он сущий ребенок, то лицезрение сисек (зачеркнуто) женской груди для него будет шоком, да и вообще стыдно. Чушь какая. Во-первых, так как это несчастье случилось с ним всего лишь год назад, - да, через неделю будет ровно год, я сверился с календарем и записной книжкой, - то он наверняка уже видел женщину в костюме Евы если не в натуральном виде (чуть не написал: в натуральную величину), то хотя бы на фотографиях или в кино, что бы там ни думала моя сестрица. А во-вторых, Джорджу сейчас нет дела до сексуальных сторон жизни. Что-то я расчувствовался: когда я подумал, что вряд ли какая-нибудь девчонка пожелает его теперь поцеловать, у меня почти слезы на глаза навернулись. К старости я становлюсь сентиментален.
Мда. Я все чаще и чаще употребляю применительно к себе слово "старость" - не означает ли это, что я кокетничаю с ней, даю понять, что знаю о ее существовании, но стараюсь поддерживать между ней и собой определенную дистанцию? Когда я говорю "старый" о себе, не стремлюсь ли я подчеркнуть контраст, пока сохраняющийся между этим состоянием и моим теперешним?
Чертово красное вино, от него у меня всегда появляется изжога и склонность к самокопанию. Но не мог же я отказать Салли. Ладно, пойду спать.

Давно не писал в дневник - хотя по сравнению с тем, сколько лет я вообще его не вел, это "давно" попросту ничтожно. А почему, интересно, так и хочется начать запись с этих слов - "давно не писал в дневник"? Я что, извиняюсь перед самим собой за то, что забросил это дело? Чушь, абсурдно, стыдно!
Сегодня Салли опять по телефону прожужжала мне уши этим словечком - "стыдно". К ней вчера совершенно неожиданно заявился бывший учитель Джорджа, тот самый, который должен был принимать у него этот злосчастный экзамен в этот же день год назад. Принес букет вялых хризантем и расспрашивал о здоровье Джорджа. Салли пригласила учителя в гостиную, где тот просидел целых полчаса с видом мученика, явно чувствуя себя не в своей тарелке, но не желая уходить. Она его еле выпроводила.
Салли вся кипела возмущением, предполагая, что болезнь ее сына - только предлог для визита этого учителя, в то время как на самом деле он пытается ухаживать за ней. Ну, она этого прямо не говорила, но я догадался по тому, как она рассказывала об этом его посещении. Я не стал указывать Салли на явную нелепость этого предположения - что бы она там ни говорила, а все-таки мужское внимание явно ее тешит. Тем более что сегодня у нее и так был тяжелый день: после сравнительно мирной недели Джордж снова изображал гориллу-мясоеда, напугав ее, по ее словам, до гусиной кожи на руках. А мой зять за завтраком как бы невзначай, скользя по больной теме с грацией гиппопотама, рассказывал ей о чудесных психиатрических клиниках, где работают некие его знакомые. Бедная сестричка.
Правда, мне в последнее время становится все сложнее и сложнее проявлять к ней сочувствие. Я понимаю, как тяжело ей приходится, но общаться с Салли становится тоже нелегко: она все время жалуется, а когда не жалуется, то выходит из себя по любому пустяку. Так нельзя. От этих бесед нет пользы ни мне, ни ей. В ближайшее время я постараюсь уклониться от встреч с ней - думаю, нам обоим это пойдет на пользу.

Я переписываю заголовок и текст этой статьи слово в слово, как они были напечатаны в газете:
"Роджер и Вильгельмина спасены! Гориллы Роджер и Вильгельмина, объекты восхищения всех маленьких гостей нашего зоопарка, были пересажены на новую диету. В прошлый вторник утром Роджер отказался от своего обычного завтрака, Вильгельмина же завтракала с аппетитом, но к середине дня поддержала голодовку мужа, отказавшись от обеда. На протяжении пяти дней гориллы бойкотировали свою кормушку, наполненную отборными побегами бамбука. Ветеринарное обследование показало, что оба зверя совершенно здоровы. Было принято решение о внутривенном кормлении, но эти крайние меры не потребовались благодаря наблюдательности сотрудника зоопарка, Роджера Парсонса. Он заметил, что гориллы проявляют совершенно несвойственную им активность, когда он проносит мимо их клетки таз с мясом для хищников, находящихся в соседней части зоопарка, и сообщил об этом руководству и ветеринару. Для пробы кормушку Роджера и Вильгельмины, прежде строго соблюдавших растительную диету и отказывающихся от любых продуктов мясного происхождения, наполнили кусками сырой крольчатины, которые были съедены с такой скоростью, что мы испугались, как бы у наших любимцев не разболелись животы! Вот уже три дня наши дорогие, бессовестно напугавшие нас гориллы благоденствуют на мясной диете. Парсонс" - впрочем, дальше неинтересно.
Какой бы вы сделали вывод из этой статьи? Я теперь использую местоимение "вы", поскольку я решил опубликовать весь свой дневник в надежде на вашу поддержку - чтобы эти последние фразы не показались вам бредом сумасшедшего. Из записей не выброшено ни единого слова - я боюсь, что, начав "причесывать" текст, попросту искажу факты, и меня смогут обвинить в неправдоподобии всей этой, несомненно, странной истории. Я провожу почти все свободное время, просматривая программу телепередач и выбирая из нее самые безобидные познавательные передачи, желательно для детей младшего школьного возраста. Беда в том, что многие из них Джорджу не нравятся. Три-четыре часа в день он смотрит телевизор, а затем начинает играть - вы ведь тоже понимаете, о чем идет речь?

Если у вас есть записи каких-нибудь добрых хороших передач или кинофильмов - пожалуйста, пришлите мне копии. И еще одно. В них все должно быть как в жизни! Ни единого расхождения с реальностью! Это очень важно.Ведь происходящее может каким-нибудь образом коснуться и лично вас.

Я не шучу.