Отпраздновал католическое Рождество.
Тихо, по-семейному, с мамой и тремя ближайшими моими парижанами.
Закусили лососем (на удивление для французов не пересоленным); двумя дюжинами устриц; оливье с индейкой (индейку я, в отличие от курицы, признаю за компонент оливье), пловом. Игристого в честь праздника - в достаточном чтобы устать и перейти на кальвадос.
Пользуясь случаем погадали на толстом, едва не рассыпающемся томе Чехова.
Что ж, мои карьерные перспективы, согласно классику, выглядят в следующем году следующим образом:
"Разговаривать он не любил, был вял, неподвижен и всё напевал «у-лю-лю-лю», сидя на берегу или на пороге. К нему приходили иногда из Куриловки его жена и теща, обе белолицые, томные, кроткие; они низко кланялись ему и называли его «вы, Степан Петрович». А он, не ответив на их поклон ни движением, ни словом, садился в стороне на берегу и напевал тихо: «у-лю-лю-лю»."
Весьма реалистично, надо сказать! Но такие приземлённые вопросы не очень прилично на Рождество задавать, да и Рождество ненастоящее, надо нашего дождаться.
Ощущения, впрочем, настоящие вполне: улицы Парижа накрыты такой тишиной, как если бы был снег; тело наполнено тем единственным теплом, которое рождается от общества любимых.
Всё замерло в покое.
У-лю-лю-лю!