Интервью с писателем Сорокиным, журнал CITIZEN K №7
В конце января Венском театре Schauspielhaus состоялась премьера «Дня опричника». Австрийские газеты захлебнулись восторгом. «Смерть это спорт», называет заметку о спектакле Der Standard, проводя аналогии со сверхчеловеком Ницше и именуя Владимира Сорокина одним из ключевых авторов современности. «Глубоко впечатляющий театральный вечер», вторит ей Wiener Zeitung. Говоря о шокирующей правде «Опричника», Die Presse декларирует: «Уже само слово «Россия» звучит как объявление войны». Вена покорена брутальной сорокинской прозой, в которой белокаменная Москва вершит суд и балуется содомией, между делом торгуя сыром «Державный» и кокаином.
Сорокин никогда не скрывал своих чувств к Москве - и мы решили поговорить о двух российских столицах. В тихой московской квартире пустовато и гулко, здесь нежилой воздух - настоящая жизнь писателя проходит явно в другом месте. Но сам Сорокин - вполне настоящий. Холеная стать, ровный румянец, изумительной ухоженности руки, которыми он то и дело поправляет седые - перец с солью - кудри. Нет, скорее уже соль с перцем.
ОЦ
Русская литература всегда была густо замешана на Питере. А вот вам как-то удавалось его избегать. Если говорить об отношениях с городами, то проще начать, наверное, с Москвы. Она для вас город-друг, город-сосед, город-противник?
ВС
Начнем с того, что я ни раньше, ни, тем более, теперь не мог назвать Москву городом в нормальном смысле этого слова. И чем больше езжу по миру, тем больше убеждаюсь в том, что Москва это вообще не город, а некое государство в государстве. Действительно, это уникальное место… я бы назвал его местом обитания вертикали власти.
ОЦ
Вы не отделяете город от режима?
ВС
Не отделяю. Ни от режима, ни от его, собственно, главного назначения. Здесь я чувствую излучение власти, ее дыхание. Здесь концентрируются деньги и программное обеспечение этой власти. Это, собственно, такое яйцо, Москва, с кольцами внутри - Бульварное, Садовое, Третье, Окружная, - и в яйце этом правит власть. А люди зарабатывают деньги и по ночам их тратят. Вот, собственно, и все.
ОЦ
Когда вы сказали «яйцо», я, честно говоря, ждала естественного окончания метафоры - что в этом яйце заключена кощеева смерть.
ВС
Безусловно, она заключена, безусловно.
У меня вообще с Москвой отношения были всегда странные. То есть я никогда не мог понять, красива она или нет, я не мог разглядеть этот город. Жесткое, властное звучание, идущее от него, - оно мешало мне просто взглянуть на эти строения как на архитектуру.
ОЦ
Вы выросли здесь, в районе Ленинского проспекта?
ВС
Не совсем. Мы переехали сюда, когда я уже заканчивал десятый класс, а вообще я - подмосковный человек. Я родился в Быково, в Подмосковье, и, к счастью, сейчас живу тоже в Подмосковье. Для меня Подмосковье - это, прежде всего, человеческий размер. А Москва - место нечеловеческого размера. Оно сейчас такое, да, собственно было таким и раньше. Вот взять эти сталинские высотки, да? Для меня в них - абсолютное олицетворение отношения города к человеку. Это ведь явно нечеловеческий размер, мне странно, что люди живут в этих капищах… и не просто живут - рвутся жить. Москва - это место, которое человека не учитывает совершенно. Сейчас здесь уютнее всего чувствуют себя автомобили и… и электронно-платежные системы. Вот, собственно…
ОЦ
Складывается впечатление, что вас эмоционально с этим городом ничто не связывает.
ВС
Ну, связывает некое подобие ностальгии по отдельным событиям. Но когда я пытаюсь их вызвать в памяти, то понимаю, что в основном это связано с гулянием по безлюдным пыльным летним улицам, или таким же безлюдным улицам ночным, какие-то выпивания на скамейках, поцелуи… то есть уже ушедшая Москва. А сегодня это - нечто чудовищное. Мы утром ехали, например, из своего Внуково в потоке грязных дорогих машин. Вот вроде сейчас минус семь градусов, я еду по Ленинскому проспекту, зима, снег лежит… Снег даже не идет, да? Но дорога полита какой-то липкой жидкой гадостью, и все машины тоже в этой липкой гадости, и все это - чудовищно, чудовищно, да? Ведь сейчас не надо ничем поливать эту дорогу - ни снегопада, ни гололеда нет, да? А ее полили, потому что, видимо, надо расходовать как-то эту жидкость. И вот из этого состоит образ города, города в котором невозможно дышать, невозможно разговаривать - просто не слышно собеседника… Поэтому я бываю здесь наездами, это всегда связано с делами, с посещением каких-то заведений, в основном я встречаюсь с людьми в этом городе.
ОЦ
Без сугубо практических нужд вас никогда сюда не тянет?
ВС
Нет! Нет, нет… А уж приезд из-за границы в Москву - это всегда отдельное тяжелейшее испытание,…
ОЦ
Давайте вернемся к Питеру - а с этим городом есть ли какая-то точка соприкосновения? Если есть, то почему она никогда не проникала в ваше творчество? Москва, при негативной вашей оценке всей этой ужасной структуры, у вас многократно попользована, описана, с точными адресами, как в «Лошадином супе»...
ВС
Кстати, моя героиня, героиня «Лошадиного супа», жила вот этой квартире, где мы с вами беседуем…
Ну, с Питером у меня другие совсем отношения. В нем есть, конечно, холодная правильность и красота, и имперская чудовищность, но, в отличие от Москвы, это прежде всего город … Большой, северный, убитый советской властью, город-призрак. Я оказался там впервые в середине семидесятых, и у меня было такое чувство, что только-только сняли блокаду… я не мог себе этого объяснить. Была зима, я тогда занимался рисунком, живописью, ходил по этим дворам питерским и рисовал вот такие «руинированные» места… И хотя это тоже, конечно, город нечеловеческого размера, но в нем все-таки предпринято некое эстетическое усилие, в нем есть место человеку. Там нет ощущения, что в этом городе живет власть, нет властного пресса… Нет, не так. Питер брошен властью. И всегда чувствовалось, что это - столица, из которой сбежали правители. Безусловно, из него вместе с правителями ушли главные жители, или были уничтожены, или остались в меньшинстве. А потом он заселялся пришлыми людьми, и это как раз очень человеческая ситуация, в ней есть определенный уют.
ОЦ
Вот вы говорите - Питер заселялся пришлыми. Но уж Москва-то по части «понаехавших» - безусловный чемпион. Какие-то ключевые, яркие различия поведенческие как бы вы сформулировали?
ВС
В Москве людям всегда было что терять - начиная с пресловутой московской прописки и кончая рядом положений человеческих, разных мелких и больших позиций. А питерцам терять было нечего. В Москве торопились, на всех уровнях люди делали карьеру, шел в андеграунде какой-то культурный процесс, люди хотели напечататься на Западе… Какие-то выставки подпольные были, приезжали иностранцы, кто-то передавал картины, кто-то - тексты… Шла постоянная профессиональная деятельность. А в Питере они никогда никуда не спешили, это такой важный плюс. И еще что меня потрясло - там все друг друга знали. Вся культура варилась в одном котле, вместе выпивали члены Союза писателей, официальные художники и какие-то подпольщики - для Москвы семидесятых-восьмидесятых это было совершенно непредставимо. Здесь были круги в андеграунде, которые вообще не пересекались. Представить себе, например, художника Зверева и художника Кабакова, пьющих вместе чай - это просто невозможно.
Знаете, в Питере хорошо было тусоваться, уютно.
ОЦ
Чем этот уют объясняется?
ВС
Там все по-другому, человечнее. Когда году в 84-ом, по-моему, мы поехали туда группой «ЁПС», выступать в клубе поэзии, то чувство было такое, что это действительно брошенный город, где жизнь на уровне такого… бомжатника, но при этом люди были как-то… помягче москвичей, поприятнее, на самом деле. У меня там часто случались какие-то непредсказуемые человеческие истории - в Питере всегда было легко напиться и влюбиться…
ОЦ
Какие-то из волшебных внезапностей сохранились в памяти?
ВС
Как-то мы ночевали у поэта Кривулина, точнее, пьянствовали у него всю ночь, - в какой-то совершенно громадной и полной холодного воздуха квартире. Утром пошли на Невский, опохмелиться и съесть чего-нибудь горячего - время, собственно, было уже обеденное, - и оказались в некоем подвале с мраморными столиками. Люди ели в верхней одежде, стоя. Мы взяли водки и заказали по рыбной солянке… хотя нет, нет, это была просто солянка. И вдруг я в ней увидел лимон и маслину… и у меня просто потекли слезы. Может быть, конечно, это было похмельное - но вот через эту дольку лимона на меня посмотрела другая жизнь. И там, в Питере, вот таких лакун было много.
ОЦ
У вас никогда не было соблазна сделать Питер частью творческого процесса.
Может быть это связано с тем, что для вербальной среды, в которой вы работаете, питерская кровь чересчур холодна? В Москве наотмашь жрут, пьют, испражняются, совокупляются, - и она тем самым дает вам очень качественное сырье… Питер для вас недостаточно физиологичен?
ВС
(смеется) Точно, точно… Москвой можно питаться, так сказать, ее энергию можно канализировать - в литературу, в кино, в изобразительное искусство. Это столица гротесков, здесь такая концентрация гротеска на всех уровнях - это же мизансцена для многого. Здесь перерабатываются государственные идеи, и тут же воплощаются, здесь могут собраться десять тысяч Дедов Морозов на улице… или здесь могут уничтожать книги перед Большим театром, ну и так далее… Здесь вообще место, где человеческий материал сталкивается с абсолютистской идеей государства российского. Вот эта граница, когда человеческий материал сопротивляется машине, а она его хочет превратить в фарш, это напряжение, оно для творческого человека - просто Эльдорадо…
Действительно, у меня ни один из героев никогда не оказывался в Питере… В Питере надо просто жить. Я там размягчаюсь совершенно, мне там не хочется писать… или общаться с писателями. Вообще - у меня мало знакомых литераторов, я с ними не дружу.
ОЦ
А чье мнение о том, что вы делаете, вам важно?
ВС
Это в первую очередь люди творческие, которые сами что-то делают в разных областях. Но я прислушиваюсь к мнению друзей, да и моих родных тоже.
ОЦ
Я знаю, что ваши родители не являются большими поклонниками творчества писателя Сорокина.
ВС
Нет, да мне и не надо. У меня никогда не было с родителями духовной близости. Это просто родственные отношения, собственно, с другим поколением, у которого свои ценности…
ОЦ
Вам хотелось бы, чтобы ваша драматургия набирала популярность, так же как и проза?
ВС
Вообще, я не большой любитель театра. Он меня больше разочаровывал, по правде сказать… Это такая зона риска…Там так легко провалиться, в буквальном смысле просто (смеется), что у меня нет никакого зуда, честно говоря..
ОЦ
Постановку «Капитала» в театре «Практика» вы считаете успехом?
ВС
Процентов на семьдесят...
ОЦ
Всего? Бояков говорил, что с вашими текстами ему было очень легко: чем меньше действа и искусственности, тем чище работает ваша проза. Почему же вы называете это зоной риска?
ВС
Одно дело, когда ты написал это на бумаге, и другое - когда это начинают разыгрывать. Вообще, когда актер выходит на сцену и начинает что-то… представлять, все очень легко может обернуться глупостью, пошлостью. Ведь человек демонстрирует в первую очередь себя, свою телесность, ну и так далее… Поэтому каждый раз я с настороженностью иду на премьеру. Это всегда некое вытягивание кишок, честно говоря.
Знаете, - ведь я уходил с трех премьер своих театральных, я не хотел этого видеть…
ОЦ
Ну а «Дети Розенталя», ваш опыт с Большим театром, который, как вы сами говорили, есть один из ваших самых любимых тоталитарных символов - это разве не большой успех?
ВС
Я вам честно скажу, что постановка Некрошюса меня гораздо больше разочаровала, чем очаровала. И думаю, что лучшая постановка этой оперы - впереди.
То есть он прекрасно работает с деконструкцией классики, но заниматься деконструкцией меня и Десятникова нет никакого смысла.
Я бы делал полный гиперреализм такой из «Детей Розенталя», делал бы красивую, совершенно гиперреалистическую, абсолютно тоталитарную постановку.
ОЦ
Вам никогда не хотелось попробовать себя в режиссуре?
ВС
Оль, я с людьми не умею работать, совсем не умею, не понимаю…
ОЦ
Я говорю исключительно о собственном видении - о том, чтобы задать ну хотя бы вот этот свой гиперреализм, основной режиссерский вектор… А уже второй режиссер, режиссер массовки, девочки-хлопушки - они доделают все остальное…
ВС
(смеется) Да-да, они доделают, особенно здесь, в России. Это вы описали идеальную голливудскую ситуацию, и то, там режиссеру приходится много лишнего делать вынужденно. А уж у нас-то… Я тут участвовал в съемочном процессе. И лишний раз убедился, что режиссер в России должен обладать недюжинным физическим и психическим здоровьем. Нет, выносить, организовывать местный человеческий материал - это абсолютно богатырская задача, я к этому пока не готов…
ОЦ
Вы не любите театр только как автор, или как зритель тоже?
ВС
Я редко хожу в театр вообще.
ОЦ
А в кино?
ВС
В кино часто, кино я обожаю….
ОЦ
Чем из своей работы для кино вы довольны больше всего?
ВС
Вообще мне близки все три фильма, но я вам признаюсь, что фильм, который выходит сейчас, то есть который скоро будет закончен, это будет очень, я бы сказал, увесистая работа. Называется «Мишень», о недалеком российском будущем. Нет-нет, к «Опричнику» не имеет никакого отношения! Это очень человеческая история об идее вечной молодости. Зельдович уже снял все, уже озвучил. Это не о боязни старости история, а более широкий взгляд на человеческую природу. В принципе фильм скорее о том, что человек - существо во времени, его невозможно вырвать из контекста времени, он тогда начинает разрушаться. В общем, фильм несет такой, скорее… религиозный смысл. У нас там англичанка выучила русский специально, была колоссальная работа проделана. Думаю, будет настоящая бомба!
ОЦ
А Вас самого идея вечной молодости как-то заботит?
ВС
Меня - вообще нет. Мне как было лет 17 - так и осталось.
ОЦ
И чего вы в этом молодом состоянии духа ждете сейчас от кино и от литературы?
ВС
Я не берусь предсказывать. Понимаете, мы не знаем, что будет с нашим государством через год, что же тут думать о кино? Здесь может все пойти по обратной спирали… не знаю… знаю лишь, что материала для описания будет предостаточно.
ОЦ
Значит ли это, что у вас есть новые идеи для книги?
ВС
Идеи есть разные, но я пока накапливаю. Я сейчас в таком… предзачаточном состоянии нахожусь.
ОЦ
Давайте будем ставить точку и надеяться, что драматические прогнозы сбудутся в наименее ощутимой форме.
ВС
Ну что, в нашей стране опыт выживания огромный. Россия ведь тем и удивительна, что иногда начинает буксовать по кругу - но к счастью, есть вещи, в которых не грех и повториться… Сегодня, кстати, исторический день, инаугурация Обамы, событие действительно уникальное - для Америки и для всего мира. Это, безусловно, знак. И как-то хочется надеяться, что урон, который Буш нанес либеральной идее - просто как водородная бомба, такая глупость непролазная - урон поправимый. Я очень надеюсь, что американская система настолько глубоко эшелонировала идею демократии, что один мудак разрушить все это не смог, даже за восемь лет.
ОЦ
Для России в победе Обамы вы тоже видите неизбежность перемен?
ВС
Конечно, причем перемен глобальных, которые мы сегодня не можем даже почувствовать. Я уверен, что нынешний год будет очень важен для всех. Да… Важный, очень важный год.