[мойте руки]
Ещё не так давно никакой истории не было, и вот - она случилась, и мы оказались внутри исторического события, которое создано как бы и не нами самими, и эффект которого состоит пока что просто в подвешивании и приостановке всякого действия. Жизнь замерла в беспредметном ожидании, или просто пережидании.
Текущую ситуацию пандемии было бы любопытно сопоставить с революцией, в праздничный момент которой действие также оказывается подвешенным, поскольку в любом действии совершается всё или ничего (отсюда эфемерность плодов революции). В текущей же ситуации действие по большей части просто не совершается. Это подобно параличу: ещё недавно мы что-то делали, и ничего при этом не происходило, теперь же что-то происходит, но мы ничего не делаем. Лозунг Ги Дебора и мая 68-го «ne travaillez jamais» приобретает сегодня какую-то неожиданную и довольно карикатурную реализацию (разумеется, при сохранении опасного и порой невидимого труда очень многих - особенно тех, кто лишён привилегий, - а также при всё возрастающем неврозе неразличения работы и не-работы тех, кто трудится удалённо).
Кризисные моменты истории, как известно, связаны с тривиальностями. Одна из самых знаменитых, и, в каком-то смысле, образцовая тривиальность такого рода - революционный девиз «свобода или смерть». Гегель писал о банальности смерти во время революционного террора, о сведении смерти к крайней пошлости: это всё равно как срубить кочан капусты или глотнуть воды. В ситуации пандемии на передний план выходит своя тривиальность. Многими уже был отмечен этот текущий регресс к банальности, проявляющийся в том числе в вездесущем магическом повторении формул гигиены и самоизоляции, в этом «мойте руки» (помимо официальных предупреждений на рекламных стендах я видел несколько граффити с этой формулой - согласитесь, ещё не так давно специально писать на стене «мойте руки» показалось бы по меньшей мере странным). И это «мойте руки» теперь не просто бессодержательная пошлость, отныне в этом открывается большой и доселе неизведанный смысл, появляются даже свои знатоки и специалисты, готовые научить, как правильно это делать, - в конце концов, это становится вопросом жизни и смерти…
Если революционный террор был редукцией смерти к последней пошлости, то пандемия и карантин, напротив, это редукция к жизни как последней пошлости (есть - спать - ходить в туалет и т.д.). А «мойте руки» оказывается, фактически, полным вычитанием слогана «свобода или смерть». «Мойте руки» это ни то, ни другое - ни свободы, ни смерти. Сейчас как-то даже неприлично становится говорить о свободе, да и смерть как таковая утрачивает значение - она, кажется, сама по себе даже не так страшна, как заражение или вирус (впрочем, это лишь продолжение всего предшествующего вытеснения смерти из культурного поля).
Но и с жизнью что-то происходит, само собой. Она по-прежнему остаётся странной ставкой биополитических игрищ (карантин, как известно, вводится ради «сохранения жизни» - недавно я прочитал в новостях, что в Руанде, где ещё никто официально не умер от коронавируса, полицейские уже застрелили двух человек, нарушивших карантин). Но самоизоляция и связанное с ней одиночество обнажают призрачность жизни: то ли я есть, то ли меня нет - во всяком случае, где во всём этом я? Виртуализация жизни, переход в онлайн-режим, с чем иные до сих пор связывают какие-то надежды, только усиливают эту призрачность: мы одновременно здесь и не здесь - но где во всём этом мы? Тут, конечно, можно было бы возразить, что я/мы это всё-таки уже не совсем жизнь. Но и, с другой стороны, возможно, нас ожидает кризис биополитики и смещение жизни как предельной «ценности» (политической ставки).
