[новая русская волна и импортозамещение]
В современном культурно-политическом пространстве рф есть две вещи, которые неотступно приковывают к себе внимание - это импортозамещение и новая русская волна. Импортозамещение уже успело превратиться в почти что новую государственную идеологию в ситуации политико-культурного изоляционизма, закручивания гаек и затягивания поясов. Новая русская волна в самых общих чертах - это попытка реактуализации музыки на русском языке, пост-панк, нойз-рок и т.п. с русскоязычными текстами, причём не просто текстами ни о чём, а, как это снова стало модно, текстами «экзистенциальными». Это пока ещё шершавей и злее, чем всякое там инди, которое пело в основном на английском, стремилось пробиться на запад, старалось соответствовать иностранным образцам «качественного» звука и неприязненно относилось к русскому говнороку (как подросток может стесняться своих родителей). И это всякое там инди сейчас незаметно отходит в прошлое вместе с эпохой инноваций и нанотехнологий, когда нефть была ещё дорога, - отходит, не оставляя от себя и следа - оно оказалось столь же бесплодным, как и его эпоха. Новая русская волна уже не видит или не ищет возможности отсюда уехать, не озабочена «качеством», выбирает говнорок в качестве образца, или же ориентирована на ностальгические образцы пост-панка и т.п. 80-х или 90-х, на которые, со своей стороны, был уже ориентирован русский рок. Эта реконструкция говнорока, впрочем, появилась не на пустом месте - она органически связана с интересом к «странному русскому», к разного рода посконному трешу, ставшему трендом несколько раньше, а также с ностальгией как общекультурной доминантой последних -дцати лет.
Впрочем, в случае импортозамещения и новой русской волны приковывают к себе внимание не столько даже они сами, сколько их неожиданный параллелизм. В какой-то момент мне вдруг стало ясно, что это вещи совершенно аналогичные, так что новую русскую волну можно рассматривать как форму импортозамещения, и наоборот, импортозамещение - как форму новой русской волны. И уже совершенно неважно, что в одном случае мы имеем больше патриотического подобострастия или страха, а в другом - иронии; что к одному прикладывают силы в основном «отцы», ностальгирующие по недоразложившемуся прошлому, а к другому - «дети» («миллениалы» и те, кто уже не родился в СССР) - тоже уже ностальгирующие, сразу не выходя из детства. «Дети» ностальгируют по 80-м, 90-м или даже нулевым - как по своему ещё не прошедшему детству, так и по временам, которых они не застали. «Отцы» ностальгируют по совку эпохи застоя, или просто по какому-то совершенно мифическому совку, равно как и по своей юности 80-х или 90-х, из которой они, в каком-то смысле, так и не выбрались. В целом все ностальгируют по прошлому, которое ещё не прошло, или которого вообще не было - и потому оно подлежит постоянной ностальгической реконструкции. Между «отцами» и «детьми» уже нет никакого смыслового разрыва, никакой принципиальной разницы. Как - удивительным образом - исчезает различие и между подобострастием, страхом и иронией, между критикой порядка и его легитимацией. Как в новостях, сопровождаемых мемчиками (что мало-помалу становится основным трендом их подачи): это и содержит элемент критики, и примиряет с реальным, и дистанцирует от него.
Подобно тому, как в импортозамещении, реконструирующем советский пафос героического преодоления, ничего по сути не преодолевается (инициатором продуктового и промышленного эмбарго, с которым ассоциируются санкции, выступает сама же рф), так и в новой русской волне, реставрирующей протестный советский и постсоветский рок, по сути нет никакого протеста. Так, в интервью новосибирской группы Ploho, выступающей одним из олицетворений новой русской волны и поющей о «дороге к гулагу», о том, что «всех посадят при твоём содействии - демократия в действии», и т.п., её лидер Виктор Ужаков неожиданно заявляет: «Мы живем во вполне себе неплохое время. Делать можно все, что хочется - кто тебе запрещает? Я просто всех этих мудаков, всю эту оппозицию, не перевариваю…». То есть «плохо» в данном случае это не критика, а простая констатация. С одной стороны, сложившаяся у нас культурно-политическая ситуация такова, что достаточно просто констатировать факты, чтобы это уже выглядело как критика. Но и наоборот: это означает, что никакой критики у нас, по сути, нет - одни только констатации, не притязающие на изменение, не могущие ничего изменить. Вместо протеста «детей» имеет место мазохистская, меланхолическая готовность упасть в яму (или последовать туда по зову «пройдёмте»), аналогичная неожиданно проявившей себя в 2014 готовности «отцов» чуть ли не к мировой войне. Потому что ностальгическая реставрация протеста это только реставрация его атмосферы, его декораций и обстоятельств, - т.е. по большей части того, против чего как раз и был направлен сам протест. В перспективе ностальгической реконструкции протест и его обстоятельства смешиваются, вступают в зону неразличимости - подобно тому, как в ностальгической оптике «отцов» в зону неразличимости попадают православие и сталинизм. Отсюда впечатление, что «дети» и «отцы» заняты общим делом - повторением истории, которой некуда больше разворачиваться. И «дети», и «отцы» оказываются одинаково инфантильны - все воскрешают каких-то зомби, которые, строго говоря, в воскрешении не нуждаются.
Более того, импортозамещение и новая русская волна обладают общей идеей, которая состоит в создании копии, которая не столько повторяет, сколько замещает собой оригинал, и вообще - позволяет обходиться без него: «у нас есть то же самое, только лучше». А «лучше» - потому что «у нас». И новая русская волна, и импортозамещение руководятся принципом симуляции, при этом и то, и другое ностальгически обращены к прошлому, которое симулируется как абсолютное (т.е как прошлое, не имевшее настоящего). Официальной вершиной импортозамещающей симуляции в рф, как известно, является религия Великой Победы. Заживо ностальгирующие дети выходят на улицы со своими мертвецами, поют для них: «я волна, новая великая отечественная волна, подо мною будет вся страна». В этом смысле импортозамещающий фестиваль «боль» выступает как аналог импортозамещающего праздника «день победы», и наоборот, «день победы» - как аналог фестиваля «боль»: «это праздник со слезами на глазах». И вообще - мы вступаем во время широких аналогий, когда что угодно аналогично чему угодно, поэтому ничто не образует альтернативы другому. Мы достигаем культурно-политической безальтернативности. Отсюда ощущение отсутствия впереди. Единственной перспективой в пространстве ностальгических аналогий остаётся инфантильная перспектива наследования: меланхолически тратить ресурсы, к которым волею случая ты имеешь доступ (тратить нефть, тратить деньги, исчерпывать великое прошлое) - перспектива затягивания пояса или петли.
