Моя смерть ходит в полосатых пижамных штанах, твоя смерть над нею смеётся
- В тридцать восьмой новенький, на обед макароны по-флотски, погода хорошая, - рапортует Мишка, падая на соседнюю кровать. - Не хочешь, кстати, раздвинуть шторы?
Я привычно молчу.
Так уж у нас повелось, с того момента, как я впервые переступил порог этой комнаты. Мишка уже тут был и на правах сторожила стал меня всюду таскать, со всеми знакомить. Я молчал - я и обычно-то неразговорчив, а тогда был и подавно. Но Мишка не обращал внимания, рассказывал о чем-то, размахивая руками. Я сперва даже и не слушал, честно сказать. Спустя пару недель немного пришел в себя, стал слушать, потом и отвечать иногда. А больше Мишке не надо. У каждого тут свои причуды. Я молчу, он говорит. Сосед наш бегает каждое утро по несколько кругов вокруг корпусов санатория. Один чувак с третьего этажа поет. Громко, зараза, поет, даже на нашем первом слышно. Кто во что горазд, в общем. Что с нас взять.
Новенький в тридцать восьмой. Небось, опять будет электричество вырубать. Или нет, это вроде другое крыло. Хотя черт их знает, как у них разводка проведена. Надо фонарик зарядить, а то опять при свечах читать, глаза потом болят. А заснуть иначе не получается. Да и с книжкой-то получается через раз.
Макароны по-флотски... Странно.
- По-флотски, уверен? - уточняю вслух.
Мишка хихикает.
- С соевым фаршем, естественно.
- А, ну да.
На пару минут воцаряется тишина, потом Мишка говорит:
- Слушай, пойдем, что-ли, в настольный теннис рубанемся? Стол хороший, я вчера поиграл с Серегой из четырнадцатой. Помнишь, тощий такой? Но он плохо играет. Пойдем, а?
Он не теряет надежды меня расшевелить. А я.. что я. Наверное, я не теряю надежды, что он расшевелит меня. Нечестно это, сказать по правде. Я его никогда не спрашивал о том, что привело его сюда, но понятно же, что ничего хорошего. А туда же, возится и со мной, и с другими. Мне, правда, как соседу по палате, больше внимания достается.
- Ну, пойдем, - подумав, соглашаюсь я. Пусть будет настольный теннис. Уж точно альтернатива не хуже, чем пытаться просверлить взглядом стену. Рано или поздно у меня, конечно, получится, но толку-то. Это ж не тюрьма, синаторий, как Мишка его называет. Мы тут пытаемся в себя прийти. Не все, правда, успешно.
Поднимаемся со своих супер-пупер-ортопедических матрасов, Мишка берет из тумбочки ракетки и упаковку мячей, выходим из комнаты.
- Пройдем мимо тридцать восьмой? - предлагает Мишка. - Там есть запасной выход, он вроде всегда открыт, и от него даже ближе к спортплощадке.
Я пожимаю плечами. Мне бы его любопытство. Наверное, скоро его выпишут - от этой мысли вдруг становится холодно.
Встряхиваюсь. Не раскисай, тряпка. Трррряпка.
Идем по длинному узкому коридору. По сторонам двери, покрашенные веселенькой травянисто-зеленой краской, под ногами потертый, но довольно симпатичный ковер. Полки с цветами. Все чисто, аккуратно. Заботятся о нас. Отчего же взвыть-то хочется точно так же, как в первый день? Почему не помогает эта их чертова лечебная физкультура, ежедневные
медитации, беседы с психотерапевтом, пригорошни таблеток, наконец? Шиплю сквозь зубы, бью себя кулаком по ладони. Мишка оборачивается, смотрит внимательно. Протягивает руку, осторожно сжимает плечо. Спасибо, что без слов.
Вот и тридцать восьмая. Ну, как я и думал, светильники тут уже моргают, половина не горит. И холодно. Даже дверь вроде бы в инее. Мерещится, наверное.
Не люблю холод. Должен был бы вроде привыкнуть, не обращать внимания. Но нет, не люблю. Не выношу, точнее сказать.
- Пойдем отсюда, - говорю хрипло.
Мишка кивает. Каждый раз, когда появляется новенький, он спешит познакомиться, поговорить. Как будто.. ждет новостей? А что, может быть. У нас тут связи с внешним миром нет. Не особо она нам нужна, сказать честно, эта связь. Но... мало ли что.
Выходим из корпуса. А погода и правда хорошая. Летняя. Солнце согрело плиточную дорожку, хочется лечь на нее, и не шевелиться примерно тысячу лет. Я ограничиваюсь тем, что снимаю шлепанцы, иду босиком. Дорожка теплая, почти горячая, а воздух довольно холодный. Пахнет хвоей и морем.
- Мишка, айда на море, - говорю я неожиданно сам для себя.
- Ну, море - это громко сказано, - смеется Мишка. - Но принципиально ничего не имею против.
Ракетки нам в ближайшее время не понадобятся, и он засовывает их в задний карман штанов. Мишка щеголяет в штанах приятного глазу песочного цвета - в основном народ тут в серых. А мне по неизвестной причине достались полосатые. Мишкиной радости по этому поводу нет конца. Дурак он все-таки иногда.
Мы не спеша идем по тропинке в сторону моря. Мишка прав: это, конечно, не настоящее море. Так, мелкий заливчик. Лужа. Можно три километра идти пешком вглубь, точнее, как это... вдаль? Глубины-то там метр максимум. Но все остальное - чайки, запахи, песок, даже волны - как настоящее.
Идти недалеко, через пять минут мы уже там.
Я усаживаюсь на теплый песок. Забытое и такое приятное ощущение - мелкий песок сквозь пальцы. Мишка бродит вдоль воды, периодически наклоняется, подбирает что-то - ракушки, что ли, решил собирать? Н-да. Кажется, в этом заведении крыша может только уехать еще дальше, на место ее вернуть наши доктора не в состоянии. А и черт ты с ней.
Внезапно мне становится легко. Как будто бетонная плита свалилась с груди. Я ложусь на спину, смотрю в небо. Слушаю, как ветер шелестит травой. И спустя несколько минут проваливаюсь в сон.
Страшный холод. Выдохи превращаются не в пар, сразу в лед.
Какой-то город - многоэтажки выстроились вокруг. Но света почти нет, ни в окнах, ни на улицах. Явно зима, но снега тоже нет, от этого еще темнее. Я иду почти на ощупь, но мое чутье ведет меня, как по компасу. Я уже близко.
Слышу всхлипы. Вот и пришел.
Маленькая девочка сидит прямо на дороге. Одета вроде бы неплохо. Где, черт побери, твои родители, девочка? Почему ты здесь одна? Вокруг ни души, ни звука, только горький, берущий за душу плач. Я наклоняюсь к ней. Глажу по голове. Теперь она меня замечает, вскидывается, смотрит испуганно. И вдруг успокаивается, на лице появляется улыбка.
- Наконец-то ты пришел!
Она тянет ко мне ручки. Вся дрожит, губы синие - но продолжает улыбаться, как будто увидела любимого приятеля. Ей лет шесть, не больше.
Я чертыхаюсь сквозь зубы. Беру ее на руки. Закутываю полой широкого плаща. Шепчу что-то успокаивающее. Черт бы побрал этих людей. Черт бы их побрал. Внезапно я понимаю, что плачу. Маленькая и почему-то теплая ладошка гладит меня по щеке.
Окончание тут.
Темы:
"Моя смерть ходит в полосатых пижамных штанах, твоя смерть над нею смеётся" и "Тяжёлая жизнь невидимых существ".
Я привычно молчу.
Так уж у нас повелось, с того момента, как я впервые переступил порог этой комнаты. Мишка уже тут был и на правах сторожила стал меня всюду таскать, со всеми знакомить. Я молчал - я и обычно-то неразговорчив, а тогда был и подавно. Но Мишка не обращал внимания, рассказывал о чем-то, размахивая руками. Я сперва даже и не слушал, честно сказать. Спустя пару недель немного пришел в себя, стал слушать, потом и отвечать иногда. А больше Мишке не надо. У каждого тут свои причуды. Я молчу, он говорит. Сосед наш бегает каждое утро по несколько кругов вокруг корпусов санатория. Один чувак с третьего этажа поет. Громко, зараза, поет, даже на нашем первом слышно. Кто во что горазд, в общем. Что с нас взять.
Новенький в тридцать восьмой. Небось, опять будет электричество вырубать. Или нет, это вроде другое крыло. Хотя черт их знает, как у них разводка проведена. Надо фонарик зарядить, а то опять при свечах читать, глаза потом болят. А заснуть иначе не получается. Да и с книжкой-то получается через раз.
Макароны по-флотски... Странно.
- По-флотски, уверен? - уточняю вслух.
Мишка хихикает.
- С соевым фаршем, естественно.
- А, ну да.
На пару минут воцаряется тишина, потом Мишка говорит:
- Слушай, пойдем, что-ли, в настольный теннис рубанемся? Стол хороший, я вчера поиграл с Серегой из четырнадцатой. Помнишь, тощий такой? Но он плохо играет. Пойдем, а?
Он не теряет надежды меня расшевелить. А я.. что я. Наверное, я не теряю надежды, что он расшевелит меня. Нечестно это, сказать по правде. Я его никогда не спрашивал о том, что привело его сюда, но понятно же, что ничего хорошего. А туда же, возится и со мной, и с другими. Мне, правда, как соседу по палате, больше внимания достается.
- Ну, пойдем, - подумав, соглашаюсь я. Пусть будет настольный теннис. Уж точно альтернатива не хуже, чем пытаться просверлить взглядом стену. Рано или поздно у меня, конечно, получится, но толку-то. Это ж не тюрьма, синаторий, как Мишка его называет. Мы тут пытаемся в себя прийти. Не все, правда, успешно.
Поднимаемся со своих супер-пупер-ортопедических матрасов, Мишка берет из тумбочки ракетки и упаковку мячей, выходим из комнаты.
- Пройдем мимо тридцать восьмой? - предлагает Мишка. - Там есть запасной выход, он вроде всегда открыт, и от него даже ближе к спортплощадке.
Я пожимаю плечами. Мне бы его любопытство. Наверное, скоро его выпишут - от этой мысли вдруг становится холодно.
Встряхиваюсь. Не раскисай, тряпка. Трррряпка.
Идем по длинному узкому коридору. По сторонам двери, покрашенные веселенькой травянисто-зеленой краской, под ногами потертый, но довольно симпатичный ковер. Полки с цветами. Все чисто, аккуратно. Заботятся о нас. Отчего же взвыть-то хочется точно так же, как в первый день? Почему не помогает эта их чертова лечебная физкультура, ежедневные
медитации, беседы с психотерапевтом, пригорошни таблеток, наконец? Шиплю сквозь зубы, бью себя кулаком по ладони. Мишка оборачивается, смотрит внимательно. Протягивает руку, осторожно сжимает плечо. Спасибо, что без слов.
Вот и тридцать восьмая. Ну, как я и думал, светильники тут уже моргают, половина не горит. И холодно. Даже дверь вроде бы в инее. Мерещится, наверное.
Не люблю холод. Должен был бы вроде привыкнуть, не обращать внимания. Но нет, не люблю. Не выношу, точнее сказать.
- Пойдем отсюда, - говорю хрипло.
Мишка кивает. Каждый раз, когда появляется новенький, он спешит познакомиться, поговорить. Как будто.. ждет новостей? А что, может быть. У нас тут связи с внешним миром нет. Не особо она нам нужна, сказать честно, эта связь. Но... мало ли что.
Выходим из корпуса. А погода и правда хорошая. Летняя. Солнце согрело плиточную дорожку, хочется лечь на нее, и не шевелиться примерно тысячу лет. Я ограничиваюсь тем, что снимаю шлепанцы, иду босиком. Дорожка теплая, почти горячая, а воздух довольно холодный. Пахнет хвоей и морем.
- Мишка, айда на море, - говорю я неожиданно сам для себя.
- Ну, море - это громко сказано, - смеется Мишка. - Но принципиально ничего не имею против.
Ракетки нам в ближайшее время не понадобятся, и он засовывает их в задний карман штанов. Мишка щеголяет в штанах приятного глазу песочного цвета - в основном народ тут в серых. А мне по неизвестной причине достались полосатые. Мишкиной радости по этому поводу нет конца. Дурак он все-таки иногда.
Мы не спеша идем по тропинке в сторону моря. Мишка прав: это, конечно, не настоящее море. Так, мелкий заливчик. Лужа. Можно три километра идти пешком вглубь, точнее, как это... вдаль? Глубины-то там метр максимум. Но все остальное - чайки, запахи, песок, даже волны - как настоящее.
Идти недалеко, через пять минут мы уже там.
Я усаживаюсь на теплый песок. Забытое и такое приятное ощущение - мелкий песок сквозь пальцы. Мишка бродит вдоль воды, периодически наклоняется, подбирает что-то - ракушки, что ли, решил собирать? Н-да. Кажется, в этом заведении крыша может только уехать еще дальше, на место ее вернуть наши доктора не в состоянии. А и черт ты с ней.
Внезапно мне становится легко. Как будто бетонная плита свалилась с груди. Я ложусь на спину, смотрю в небо. Слушаю, как ветер шелестит травой. И спустя несколько минут проваливаюсь в сон.
Страшный холод. Выдохи превращаются не в пар, сразу в лед.
Какой-то город - многоэтажки выстроились вокруг. Но света почти нет, ни в окнах, ни на улицах. Явно зима, но снега тоже нет, от этого еще темнее. Я иду почти на ощупь, но мое чутье ведет меня, как по компасу. Я уже близко.
Слышу всхлипы. Вот и пришел.
Маленькая девочка сидит прямо на дороге. Одета вроде бы неплохо. Где, черт побери, твои родители, девочка? Почему ты здесь одна? Вокруг ни души, ни звука, только горький, берущий за душу плач. Я наклоняюсь к ней. Глажу по голове. Теперь она меня замечает, вскидывается, смотрит испуганно. И вдруг успокаивается, на лице появляется улыбка.
- Наконец-то ты пришел!
Она тянет ко мне ручки. Вся дрожит, губы синие - но продолжает улыбаться, как будто увидела любимого приятеля. Ей лет шесть, не больше.
Я чертыхаюсь сквозь зубы. Беру ее на руки. Закутываю полой широкого плаща. Шепчу что-то успокаивающее. Черт бы побрал этих людей. Черт бы их побрал. Внезапно я понимаю, что плачу. Маленькая и почему-то теплая ладошка гладит меня по щеке.
Окончание тут.
Темы:
"Моя смерть ходит в полосатых пижамных штанах, твоя смерть над нею смеётся" и "Тяжёлая жизнь невидимых существ".