Post lapsum sumus cadens iterum
…
Под катом ненормативная лексика, курение табака, потребление алкоголя и откровенные сцены.
Осознание самого себя началось с боли. Дикой, страшной. Виски пульсировали, и каждое биение сердца эхом раздавало боль всей голове. Затылок ныл неимоверно, хотелось провалиться в забытье, чтоб облегчилось страдание. Еще хуже дело обстояло с мыслями, а также мучили вопросы: «где я?», «что было?», «какое сегодня число?». Пошарив рукой под одеялом, он обнаружил, что совершенно голый. Застонав, потихоньку, не отрывая, передвинул голову к краю кровати и посмотрел на пол. В углу валялся подрясник, на ковре были разбросаны трико, майка, трусы, носки, скуфейка. На стуле лежал монашеский параман. «Хоть его не швырнул на пол» - придумал себе минимальное оправдание иеромонах Палладий. А голова снова стрельнула жутким всплеском боли.
Он повернул голову на другую сторону. Ему в глаза смотрело женское лицо, также лежащее на подушке и принадлежащее лежащему на животе телу прихожанки монастыря Нине. Та была веселой женщиной лет сорока, но еще очень неплохо выглядевшей, разведенная, сын уже взрослый жил и учился в городе. Они были накрыты одним одеялом. Он поднял руку с одеялом со стороны Нины и сместил голову посмотреть под него. Нина тоже была нага. Она, наблюдая его действия, улыбнулась.
- Было что? - еле слышно спросил отец Палладий, еще на что-то надеясь…
- А ты?... Не помнишь что ли?
- Нет … - он опять лег на спину и сглотнул еле набранную слюну, чтобы хоть немного смягчить пересохшее горло.
- Ты с меня всю ночь не слезал… кабель… - усмехнулась, села на кровать в костюме Евы, отыскала где-то лифчик и стала, ничтоже стесняясь, застегивать его на спине, заломив руки.
Монах зажмурил глаза, мысленно застонал, откинулся на спину. Тут головная боль ему составила добрую службу. Боль физическая не давала в полной мере захватить душу другой боли, более страшной. Мозг пошел на самосохранение - не сильно глубоко принял в себя новость.
- Налей мне выпить… - простонал он.
Нина, ничего, кроме лифчика из одежды не имея, встала, взяла стакан, из бутылки налила в него наполовину мутной жидкости и протянула монаху.
Тот, глядя на ее обнаженное тело, но пока не сильно думая о нем, сел на кровати, протянул руку навстречу стакану, взял, понюхал содержимое, сморщился, выдохнул и залпом, одним глотком вышвырнул в горло содержимое и проглотил.
Нина в это время одевалась. Натянула трусики и влезала в юбку как в шорты.
Монах, тем временем, затаил дыхание на несколько секунд, ожидая, когда «провалится» и снова стал дышать. Увидев на столе открытую пачку «Винстона» протянул за ней руку, достал сигарету, подкурил, взял в руки пепельницу, лег головой повыше на подушку, положил пепельницу на грудь, затянулся, выдохнул, еще раз затянулся. Как он закурил, будучи уже пьяным, он помнил. Поэтому теперь не особо стеснялся. Перед кем прятаться?
- Вот же блядство! - тихо и зло выругался он, стряхивая пепел… Одним словом, может не совсем приличным, но иеромонах охарактеризовал и свое состояние, и ситуацию в целом. Он уже не думал, что сквернословие, после блуда, такой уж сильный грех. К тому же он хорошо помнил, что в какой-то Триоди в стихирах есть слово "бляди". Скоро лекарство начало действовать. Спиртосодержащий анальгетик пришелся кстати как телу, так и душе его падшей и несчастной. Муки отступили, притупились, боль потихоньку утихла. Наступило чувство легкого опьянения. Мозги вышли из оцепенения. Вторые полстакана он налил уже сам. Нина уже оделась полностью.
И шальные мысли стали одолевать болящего монаха: «да как же так. Соблудил и не помню? А зачем тогда блудил? Пал, пил, и даже удовольствия не получил? Глупо как-то… А может ничего не было… Да, ну тогда бы она не ходила бы голой, и в постели не была бы голой. Как глупо… Как страшно… Господи!» - подумал было он и осекся. Ему стало страшно поминать Имя его всуе, очень страшно -«Нет уж, постойте. Что же я зря пал так…» - бесы подступали невидимым легионом… - «А чего терять-то? Все уже сделано. Хуже-то не будет…» - бесы вокруг с нетерпением приплясывали и шептали «давай, давай, покажи вещи!!!»
На монаха нахлынула волна возбуждения и непреодолимого желания…
Он встал, затушил сигарету, подошел к Нине сзади, рукой приложился к затылку и резко загнул ее, положил, повернув на бок, голову на стол, задрал юбку... Стал с яростью и неистовством, рычанием, страшным сквернословием не снимать а срывать, сдирать, рвать на ней одежду…
-Ах ты б***дь подзаборная! Шлюха! шалава! курва! стерва!.…. - бесновался он, в ярости захлебываясь слюной и срывая последние ошметки одежды с нее, хлестая по ягодицам ладонью и… ...
Тут автор в бессилии вынужден остановиться, чтобы не перешла история страшной трагедии в элементарную порнуху. Достаточно сказано, ибо читатель понял, что дальше продолжился самый страшный, беспробудный блуд. Естественный и противоестественный. Грубоватый, переходящий в нежный и обратно. С паузами на алкогольные влияния и перекуры. Все потаенные мечтания, помыслы, фантазии, скрытые комплексы теперь без вуали можно было воплотить в жизнь. Алкоголь раскрепощал. Все бесы вышли на вакханалию и пир сатаны. Ликуя и радуясь, ублажая и подбадривая несчастного иеромонаха на воплощение разных новых и смелых фантазий. Благо, партнершу они тоже уговорили без труда. Ей нравилось, и она тоже пылала от желания.
И если блуд прошедшей ночи происходил в полной амнезии, то теперь достаточно осознанно и вполне при памяти. Добровольно.
Начало падения продолжалось. Начало.
...
У архиерея
Под катом ненормативная лексика, курение табака, потребление алкоголя и откровенные сцены.
Осознание самого себя началось с боли. Дикой, страшной. Виски пульсировали, и каждое биение сердца эхом раздавало боль всей голове. Затылок ныл неимоверно, хотелось провалиться в забытье, чтоб облегчилось страдание. Еще хуже дело обстояло с мыслями, а также мучили вопросы: «где я?», «что было?», «какое сегодня число?». Пошарив рукой под одеялом, он обнаружил, что совершенно голый. Застонав, потихоньку, не отрывая, передвинул голову к краю кровати и посмотрел на пол. В углу валялся подрясник, на ковре были разбросаны трико, майка, трусы, носки, скуфейка. На стуле лежал монашеский параман. «Хоть его не швырнул на пол» - придумал себе минимальное оправдание иеромонах Палладий. А голова снова стрельнула жутким всплеском боли.
Он повернул голову на другую сторону. Ему в глаза смотрело женское лицо, также лежащее на подушке и принадлежащее лежащему на животе телу прихожанки монастыря Нине. Та была веселой женщиной лет сорока, но еще очень неплохо выглядевшей, разведенная, сын уже взрослый жил и учился в городе. Они были накрыты одним одеялом. Он поднял руку с одеялом со стороны Нины и сместил голову посмотреть под него. Нина тоже была нага. Она, наблюдая его действия, улыбнулась.
- Было что? - еле слышно спросил отец Палладий, еще на что-то надеясь…
- А ты?... Не помнишь что ли?
- Нет … - он опять лег на спину и сглотнул еле набранную слюну, чтобы хоть немного смягчить пересохшее горло.
- Ты с меня всю ночь не слезал… кабель… - усмехнулась, села на кровать в костюме Евы, отыскала где-то лифчик и стала, ничтоже стесняясь, застегивать его на спине, заломив руки.
Монах зажмурил глаза, мысленно застонал, откинулся на спину. Тут головная боль ему составила добрую службу. Боль физическая не давала в полной мере захватить душу другой боли, более страшной. Мозг пошел на самосохранение - не сильно глубоко принял в себя новость.
- Налей мне выпить… - простонал он.
Нина, ничего, кроме лифчика из одежды не имея, встала, взяла стакан, из бутылки налила в него наполовину мутной жидкости и протянула монаху.
Тот, глядя на ее обнаженное тело, но пока не сильно думая о нем, сел на кровати, протянул руку навстречу стакану, взял, понюхал содержимое, сморщился, выдохнул и залпом, одним глотком вышвырнул в горло содержимое и проглотил.
Нина в это время одевалась. Натянула трусики и влезала в юбку как в шорты.
Монах, тем временем, затаил дыхание на несколько секунд, ожидая, когда «провалится» и снова стал дышать. Увидев на столе открытую пачку «Винстона» протянул за ней руку, достал сигарету, подкурил, взял в руки пепельницу, лег головой повыше на подушку, положил пепельницу на грудь, затянулся, выдохнул, еще раз затянулся. Как он закурил, будучи уже пьяным, он помнил. Поэтому теперь не особо стеснялся. Перед кем прятаться?
- Вот же блядство! - тихо и зло выругался он, стряхивая пепел… Одним словом, может не совсем приличным, но иеромонах охарактеризовал и свое состояние, и ситуацию в целом. Он уже не думал, что сквернословие, после блуда, такой уж сильный грех. К тому же он хорошо помнил, что в какой-то Триоди в стихирах есть слово "бляди". Скоро лекарство начало действовать. Спиртосодержащий анальгетик пришелся кстати как телу, так и душе его падшей и несчастной. Муки отступили, притупились, боль потихоньку утихла. Наступило чувство легкого опьянения. Мозги вышли из оцепенения. Вторые полстакана он налил уже сам. Нина уже оделась полностью.
И шальные мысли стали одолевать болящего монаха: «да как же так. Соблудил и не помню? А зачем тогда блудил? Пал, пил, и даже удовольствия не получил? Глупо как-то… А может ничего не было… Да, ну тогда бы она не ходила бы голой, и в постели не была бы голой. Как глупо… Как страшно… Господи!» - подумал было он и осекся. Ему стало страшно поминать Имя его всуе, очень страшно -«Нет уж, постойте. Что же я зря пал так…» - бесы подступали невидимым легионом… - «А чего терять-то? Все уже сделано. Хуже-то не будет…» - бесы вокруг с нетерпением приплясывали и шептали «давай, давай, покажи вещи!!!»
На монаха нахлынула волна возбуждения и непреодолимого желания…
Он встал, затушил сигарету, подошел к Нине сзади, рукой приложился к затылку и резко загнул ее, положил, повернув на бок, голову на стол, задрал юбку... Стал с яростью и неистовством, рычанием, страшным сквернословием не снимать а срывать, сдирать, рвать на ней одежду…
-Ах ты б***дь подзаборная! Шлюха! шалава! курва! стерва!.…. - бесновался он, в ярости захлебываясь слюной и срывая последние ошметки одежды с нее, хлестая по ягодицам ладонью и… ...
Тут автор в бессилии вынужден остановиться, чтобы не перешла история страшной трагедии в элементарную порнуху. Достаточно сказано, ибо читатель понял, что дальше продолжился самый страшный, беспробудный блуд. Естественный и противоестественный. Грубоватый, переходящий в нежный и обратно. С паузами на алкогольные влияния и перекуры. Все потаенные мечтания, помыслы, фантазии, скрытые комплексы теперь без вуали можно было воплотить в жизнь. Алкоголь раскрепощал. Все бесы вышли на вакханалию и пир сатаны. Ликуя и радуясь, ублажая и подбадривая несчастного иеромонаха на воплощение разных новых и смелых фантазий. Благо, партнершу они тоже уговорили без труда. Ей нравилось, и она тоже пылала от желания.
И если блуд прошедшей ночи происходил в полной амнезии, то теперь достаточно осознанно и вполне при памяти. Добровольно.
Начало падения продолжалось. Начало.
...
У архиерея