О вере в «должное»
Очень хороший текст С.В.Волкова. Переношу к себе, естественно, со ссылкой на автора.
Оригинал взят у salery в О вере в «должное».
Всякая тоталитарная идеологическая система исходит из того, что люди ДОЛЖНЫ думать и вести себя определенным «правильным» образом (в т.ч. и по отношению к конкретному индивиду), каковой и есть норма. И человек, имевший несчастье усвоить этот взгляд (тогда как на самом-то деле никто никому ничего не должен), обречен постоянно расстраиваться или разочаровываться.
Когда сталкиваюсь с этим, у меня перед глазами всегда встает образ моей матери, законченного продукта советской системы - не в смысле той конкретной идеологии (в нее она не вникала и не разбиралась), а в смысле привитого стиля мышления. Она точно знала, как ПРАВИЛЬНО жить, и как к ней люди должны относиться. Поскольку же они, естественно, вели себя так, как вели (исходя из своей натуры и интересов), она всегда была недовольна и несчастна (не имея повода радоваться даже когда люди вели себя «хорошо», потому что в рамках ее понятий это всего лишь так и должно было быть).
Сам я, придерживаясь противоположного подхода (никто не обязан меня любить, если без причины гадости не делают - уже хорошо, а если вдруг делают добро - надо ценить и радоваться) чувствовал себя по жизни несравненно лучше, но мне никогда не удавалось убедить ее хотя бы в элементарной выгодности для самочувствия такого взгляда на вещи. Совершенно не могла она представить и альтернативного взгляда на «правильность». «Но самое ужасное, - говорила она, перечисляя внуку пороки его матери, - что он (т.е. я) при этом счастлив!». Десятилетний сын смеялся («так чего тебе еще надо?»), но она была твердо убеждена, что человек должен быть счастлив только живя единственно правильным образом. Было очень жаль ее, но ничего поделать было невозможно: в ее глазах я сам был «неправильным», и мои аргументы не имели веса.
Но если в частной жизни и в отношении близких людей такие представления могут вызывать огорчение и сожаление, то, встречая их при описаниях исторических событий и в сопутствующих рассуждениях, можно только потешаться. Особенно доставляют рассуждения о «духовных кризисах» (недостатка в которых нет). Таким авторам очень нравится представление о существовавшем некогда «духовном рае», впоследствии (по наиболее частой версии - в результате происков враждебных сил) утраченном. Они исходят из того, что люди, если им сверху что-то было сказано, должны непременно в это верить и слушаться.
Отсюда всякие огорчительные недоумения: люди должны были что-то защищать - а они разбежались, должны были хранить верность - а они перешли к конкуренту, должны были блюсти благонравие - а они учинили буйство или казну разграбили. Но с какой бы стати людям вести себя «как надо» (тем более - надо не им самим, а еще кому-то)? Даже самый тупой человек способен соотнести свой «низкий» интерес с тем «высоким», что ему внушается, и ведет себя «хорошо» ровно до тех пор, пока условия не соблазнят реализовать интерес (всегда предпочтительный перед чем-либо еще).
Конечно, всегда были те, кто действовал вполне из идеалистических побуждений, но сие всегда было результатом сравнительно редкого индивидуального выбора, и оно есть подвиг, а не норма. Равно как и понятие чести, также предполагающее нестандартное поведение, есть явление крайне специфическое, могущее возникнуть лишь в определенной среде, в определенных условиях и на определенном этапе ее развития.
Но если и в традиционных обществах никакого воображаемого «благолепия» никогда не было (особенно забавно слушать рассуждения о нем в 17-й «бунташный век»), то тем более смешно было ожидать его по мере приближения к эпохе «массового общества» в условиях демографического взрыва, технологического прогресса, роста благосостояния, урбанизации и т.д. Т.е. то, что кому-то представляется чем-то ненормальным (и обзывается «духовным кризисом») - самый что ни на есть естественный процесс, ставший следствием перечисленных явлений, бороться с которыми едва ли было по силам земной власти.
Ожидать в этих условиях желаемого «правильного» поведения не было ни малейших оснований. Оставалось, что называется, «работать с людьми»: мотивировать, агитировать, обманывать, подкупать, отвлекать, стращать и т.д. (что и есть политика). Это было, конечно, трудно, т.к. средств, сопоставимых с теми, которыми располагали позже тоталитарные режимы, тогда еще не было (впрочем, даже и эти режимы, в т.ч. соввласть, обладая небывалым по возможностям идеологическим аппаратом, не полагались на него настолько, чтобы не задействовать мощную репрессивную машину). В тех случаях, когда государство в лице традиционных элит, столкнувшись с реалиями «массового общества» умело вовремя найти адекватный ответ (как в ряде европейских стран), оно с большими или меньшими потерями продолжало существовать, если нет (как в России), то оно гибло.
Человек, верящий, что люди должны вести себя каким-то образом просто потому что ДОЛЖНЫ, причиняет неприятности лишь себе, но власть, верящая в то, что ее любят потому что должны любить, губит при своем крушении и вполне здравомыслящих людей, которые в такие глупости не верят (а иной раз и пытаются объяснить власти ее заблуждения). И о них я бываю склонен сожалеть гораздо больше, чем о наивной, глупой или ленивой власти.
Оригинал взят у salery в О вере в «должное».
Всякая тоталитарная идеологическая система исходит из того, что люди ДОЛЖНЫ думать и вести себя определенным «правильным» образом (в т.ч. и по отношению к конкретному индивиду), каковой и есть норма. И человек, имевший несчастье усвоить этот взгляд (тогда как на самом-то деле никто никому ничего не должен), обречен постоянно расстраиваться или разочаровываться.
Когда сталкиваюсь с этим, у меня перед глазами всегда встает образ моей матери, законченного продукта советской системы - не в смысле той конкретной идеологии (в нее она не вникала и не разбиралась), а в смысле привитого стиля мышления. Она точно знала, как ПРАВИЛЬНО жить, и как к ней люди должны относиться. Поскольку же они, естественно, вели себя так, как вели (исходя из своей натуры и интересов), она всегда была недовольна и несчастна (не имея повода радоваться даже когда люди вели себя «хорошо», потому что в рамках ее понятий это всего лишь так и должно было быть).
Сам я, придерживаясь противоположного подхода (никто не обязан меня любить, если без причины гадости не делают - уже хорошо, а если вдруг делают добро - надо ценить и радоваться) чувствовал себя по жизни несравненно лучше, но мне никогда не удавалось убедить ее хотя бы в элементарной выгодности для самочувствия такого взгляда на вещи. Совершенно не могла она представить и альтернативного взгляда на «правильность». «Но самое ужасное, - говорила она, перечисляя внуку пороки его матери, - что он (т.е. я) при этом счастлив!». Десятилетний сын смеялся («так чего тебе еще надо?»), но она была твердо убеждена, что человек должен быть счастлив только живя единственно правильным образом. Было очень жаль ее, но ничего поделать было невозможно: в ее глазах я сам был «неправильным», и мои аргументы не имели веса.
Но если в частной жизни и в отношении близких людей такие представления могут вызывать огорчение и сожаление, то, встречая их при описаниях исторических событий и в сопутствующих рассуждениях, можно только потешаться. Особенно доставляют рассуждения о «духовных кризисах» (недостатка в которых нет). Таким авторам очень нравится представление о существовавшем некогда «духовном рае», впоследствии (по наиболее частой версии - в результате происков враждебных сил) утраченном. Они исходят из того, что люди, если им сверху что-то было сказано, должны непременно в это верить и слушаться.
Отсюда всякие огорчительные недоумения: люди должны были что-то защищать - а они разбежались, должны были хранить верность - а они перешли к конкуренту, должны были блюсти благонравие - а они учинили буйство или казну разграбили. Но с какой бы стати людям вести себя «как надо» (тем более - надо не им самим, а еще кому-то)? Даже самый тупой человек способен соотнести свой «низкий» интерес с тем «высоким», что ему внушается, и ведет себя «хорошо» ровно до тех пор, пока условия не соблазнят реализовать интерес (всегда предпочтительный перед чем-либо еще).
Конечно, всегда были те, кто действовал вполне из идеалистических побуждений, но сие всегда было результатом сравнительно редкого индивидуального выбора, и оно есть подвиг, а не норма. Равно как и понятие чести, также предполагающее нестандартное поведение, есть явление крайне специфическое, могущее возникнуть лишь в определенной среде, в определенных условиях и на определенном этапе ее развития.
Но если и в традиционных обществах никакого воображаемого «благолепия» никогда не было (особенно забавно слушать рассуждения о нем в 17-й «бунташный век»), то тем более смешно было ожидать его по мере приближения к эпохе «массового общества» в условиях демографического взрыва, технологического прогресса, роста благосостояния, урбанизации и т.д. Т.е. то, что кому-то представляется чем-то ненормальным (и обзывается «духовным кризисом») - самый что ни на есть естественный процесс, ставший следствием перечисленных явлений, бороться с которыми едва ли было по силам земной власти.
Ожидать в этих условиях желаемого «правильного» поведения не было ни малейших оснований. Оставалось, что называется, «работать с людьми»: мотивировать, агитировать, обманывать, подкупать, отвлекать, стращать и т.д. (что и есть политика). Это было, конечно, трудно, т.к. средств, сопоставимых с теми, которыми располагали позже тоталитарные режимы, тогда еще не было (впрочем, даже и эти режимы, в т.ч. соввласть, обладая небывалым по возможностям идеологическим аппаратом, не полагались на него настолько, чтобы не задействовать мощную репрессивную машину). В тех случаях, когда государство в лице традиционных элит, столкнувшись с реалиями «массового общества» умело вовремя найти адекватный ответ (как в ряде европейских стран), оно с большими или меньшими потерями продолжало существовать, если нет (как в России), то оно гибло.
Человек, верящий, что люди должны вести себя каким-то образом просто потому что ДОЛЖНЫ, причиняет неприятности лишь себе, но власть, верящая в то, что ее любят потому что должны любить, губит при своем крушении и вполне здравомыслящих людей, которые в такие глупости не верят (а иной раз и пытаются объяснить власти ее заблуждения). И о них я бываю склонен сожалеть гораздо больше, чем о наивной, глупой или ленивой власти.