АНТОН ЧЕХОВ. ДЯДЯ ВАНЯ. ТЕАТР НАЦИЙ. РЕЖИССЕР СТЕФАН БРАУНШВЕЙГ
Дорн. Как все нервны! Как все нервны! И сколько любви... О, колдовское озеро!
Это из «Чайки». А центральным «объектом» «Дяди Вани» Брауншвейга (он же художник-сценограф) станет купальня/бассейн в центре сцены/усадьбы/мира. И лес. На видеопроекции замыкающий/окаймляющий этот мир в начале спектакля - могучий, стройный и высокий, и погубленный - только пни, поваленные стволы, валежник - в конце (опять же, как не вспомнить ту же «Чайку». Шамраев. Пала сцена, Ирина Николаевна! Прежде были могучие дубы, а теперь мы видим одни только пни). И раз в центре экспозиции - водный объект, то вместо кабинетов, веранд, спален и конторы имения (Серебряков. Не люблю я этого дома. Какой-то лабиринт. Двадцать шесть громадных комнат, разбредутся все, и никого никогда не найдешь.) весь спектакль пройдет вокруг этого маленького озера, формирующего, что называется, повестку и подчиняющего себе всё происходящее.
Но буквально несколько слов, чтобы очертить происходящее на сцене.
Жарко и душно - не то от жары, не то от любви, не то от болезни или душевного состояния (в амплитуде от подагры до наркотической ломки, похмелья и неврастении). Действие вне времени и эпохи (но с гаджетами - без смартфонов, но с ноутбуком и студийным микрофоном), одежда современная, летняя, легкая. Речь как в «Современнике» 1956 года (кстати, оказался поражен, насколько можно было очистить словесно-речевой рисунок от патины времени, не изменив ничего в тексте (только поменяв тысячи на миллионы, когда объяснялась покупка-продажа имения), 1896-й год (125 лет «Дяде Ване» в этом году!) не слышен, интонационный строй - «из сейчас»). Неслыханно простое, минималистское начало (да и всё действие - ничего лишнего): без музыки, световых эффектов, видеоэкранов, интерактивов. Слева просто сидит, почти как роденовский мыслитель, Астров (Анатолий Белый), справа - нянька (Ирина Гордина). Просто перебрасываются репликами, но колесо судьбы с мертвой точки уже сдвинулось, и ты, в зале, это чувствуешь…
«Мне важно войти этим спектаклем в общую экологическую повестку», - заявил режиссер. А кто у нас в «Дяде Ване» «заведует» экологией? Ясное дело - Астров, Михал Львович. Поэтому, что вполне логично, у Брауншвейга в центре внимания - Астров, он главный. И это смещение акцентов, этот измененный ракурс, трансформирует и всю картину. Как будто первый раз смотришь эту пьесу. Будто другими глазами смотришь на Чехова. По-моему, здорово!
Итак, озеро. Первое действие вполне можно назвать «Водяным перемирием» (это когда в засуху звери (даже хищники) в Африке ведут себя на водопое как овечки и ни на кого не нападают). Благостная картина. Прекрасный жаркий день. Озерцо. Шезлонги вокруг. Дядя Ваня (Войницкий - Евгений Миронов) сначала в легком халате, а потом, в купальных шортах, бросается освежиться… И так происходящее обдает теплом, лаской жаркого, по-настоящему африканского дня, что прямо самому хочется окунуться… Магия театра в прямом смысле. А потом, по ходу спектакля через эту «купель» пройдут и все остальные мужские персонажи, включая, что совсем уж неожиданно, причем во всем своем сюртучно-церемониальном облике, и сам профессор Серебряков (Виктор Вержбицкий). Он, представляете, со всей своей застарелой подагрой сиганет в прудик, спасаясь от выстрела Войницкого. И смешно, и очень точно по смыслу пьесы и спектакля - попробуй попади в нырнувшего на глубину человека! Отменный кульминационный ход. (Еще одна чудесная реприза, мини-спектакль будет сыгран в последней сцене. Уцепившись за реплику Елены Андреевны (Юлия Пересильд), которая берет со стола Астрова карандаш - «Этот карандаш [в спектакле - ручка] я беру себе на память», перед нами разыгрывается целая драма. Когда мать Войницкого (Людмила Трошина) просит Серебрякова подписать ей фотографию, профессор, так поучается, забирает эту ручку у жены - другой рядом не оказалось, ставит Марии Васильевне автограф и - отдает ручку владельцу, Астрову! А у него уже нет возможности вернуть «память» Елене. Всё возвращается на круги своя, будущего не будет - nihil и всё как раньше, без всяких надежд… Прямо весь Чехов без слов… Мастерски придумано.)
Итак, героев пьесы вы знаете, а теперь, продолжая «водные» аналогии - Впервые на арене! Только у нас! Спешите видеть! - вас ждет встреча с дельфином (дядя Ваня), морским львом и водяным (Астров), тюленем (Серебряковым), пингвином (Телегин/«Вафля» - Дмитрий Журавлев) и, разумеется, русалками… И никаких натяжек здесь нет. Всё строго по пьесе:
Войницкий. Что томитесь? (Живо.) Ну, дорогая моя, роскошь, будьте умницей! В ваших жилах течет русалочья кровь, будьте же русалкой! Дайте себе волю хоть раз в жизни, влюбитесь поскорее в какого-нибудь водяного по самые уши - и бултых с головой в омут, чтобы герр профессор и все мы только руками развели!..
Елена Андреевна. Дядя Ваня говорит, будто в моих жилах течет русалочья кровь. «Дайте себе волю хоть раз в жизни»... Что ж? Может быть, так и нужно...
И вообще, надо сказать, в «Дяде Ване» очень много живности: Елена Андреевна (в недоумении). Хищница? Ничего не понимаю. Астров. Красивый, пушистый хорек... Вам нужны жертвы!// Войницкий. Двадцать пять лет я вот с этою матерью, как крот, сидел в четырех стенах...// Марина. Ничего, деточка. Погогочут гусаки - и перестанут... Погогочут - и перестанут...
Но дело, конечно, не в надерганных цитатах. Миронов, безжалостной рукой режиссера отодвинутый на второй план, в неожиданном облике - хиппистским, даже хипстерским, с длинными волосами, чуть-чуть обдолбанный и навеселе, как всегда сражает своим неслыханным обаянием. А тут ведь у его образа с корнем вырвано самое существенное, суть сути: он не! страдающий!, без! внутреннего! разлада! Он просто влюблен и чуть-чуть несчастен - всего лишь. Вся эта мерехлюндия, муки и стенания переданы Астрову, и тут действительно нужен был большой и несомненный талант. Вот, например, Анатолий Белый. И, если не верите, что здесь Миронов - дельфин, то я вам расскажу. Вы в дельфинарии были? На первых рядах сидели? Так вот, во время своих купаний герой Миронова обязательно и очень красиво выплескивает воду на первые ряды партера! (Шутка, но правда))
А второе действие условно можно назвать «Битва у водопоя». Та самая сцена, где Серебряков предлагает продать имение и получает «ответку»: две пули (мимо, но не шутка), от одной из которых, спасаясь в чем мать отправляла на выпускной вечер в университете, он прыгает в воду. Вот тут и появляется микрофон (как его обыгрывают и используют его возможности: когда самое тихое - громко озвучивается, а самое громкое и пафосное приглушается). Сцена сделана как «тим билдинг», заседание садоводческого товарищества, ну или… или ну… «Кооператива «Озеро». И тоже без всяких натяжек, послушайте:
Серебряков. Иван Петрович, почем же я знал? Я человек не практический и ничего не понимаю. Ты мог бы сам прибавить себе, сколько угодно.
Войницкий. Зачем я не крал? Отчего вы все не презираете меня за то, что я не крал? Это было бы справедливо, и теперь я не был бы нищим!
Мария Васильевна (строго). Жан!
Телегин (волнуясь). Ваня, дружочек, не надо, не надо... я дрожу... Зачем портить хорошие отношения? (Целует его.) Не надо.
Что сказать в заключение? Таким удивительным образом удивительно прочитанная пьеса (причем в свой юбилейный год), да еще и с таким актерским составом (обязательно нужно упомянуть и Соню - Надежда Лумпова), думаю, большая удача театра. А от себя скажу: ну, теперь-то вам ясна самая таинственная и как только не трактуемая финальная реплика Астрова: «А, должно быть, в этой самой Африке теперь жарища - страшное дело!»?
Р.S. А вот слова актера Дмитрия Прокофьева, которого не обманешь, и под которыми я с удовольствием подпишусь: «И посвежело, и задышалось свободнее, и проснулась душа, завибрировала, и радость разлилась... Как дома побывал… Очнулся с дурацкой радостной улыбкой, впервые за сто лет кричавшим "Браво!"»
Фото: Ира Полярная