(no subject)
Текст этот я написала в субботу, но сегодня он обрел неожиданную актуальность - мы с Кириллом, не сговариваясь, решили, что неплохо бы прикупить гречи и муки (и таки он сходил в магазин и купил).
... Я сейчас продолжаю много размышлять о том, как в семье формируется даже не столько пищевое поведение (практический аспект), сколько сами отношения с едой, восприятие ее. Понятно, что еда давным-давно несет смыслы, выходящие за рамки, собственно, питания тела. Но вчера вот наткнулась на статью Петрановской про травму поколений (в статье-то речь шла совсем даже не о еде), но у меня в голове сложились несколько информационных потоков и выкристаллизовалась мысль о травме поколений в аспекте еды.
Флешбек из моего детства.
Мне лет 7-8. Я сижу на пустой кухне перед тарелкой остывшего, кажется, борща. В тарелке плавает жареный лук, хуже которого для меня только непосредственно рвотный порошок. Все давно поели и даже посуду уже успели помыть. Мне сказано, что пока я не съем суп, о втором могу даже не мечтать (а на второе греча с котлетой, которые я очень люблю), и, мало того, из-за стола я не встану. Чувство одиночество и безнадежности полной. Я высиживаю, наверное, полчаса, потом тихонько выливаю борщ в туалет и пытаюсь незаметно спустить воду. Потом зову бабушку, она накладывает мне второе, и все счастливы: она - что настояла на своем, борщ не пропал, а ребенок поел; я - что "ловко" выкрутилась из ситуации (которая потом раскрылась, но это уже история про другое). Это повторялось не раз и не два; меня так кормили лет до десяти. Потом бабушка умерла, приблизились девяностые и стало не до того, чтобы заталкивать в детей еду. Стало легче.
Бабушка моя, про которую тут речь - плоть от плоти своей дворянской семьи, при этом максималистка и сталинистка (моя мама потом часто говорила в перестройку - не представляю, мама бы не пережила все, что сейчас раскрылось о Сталине) - пережила блокаду, похоронив собственную маму и бабушку на Пискаревском кладбище зимой 41-42 года. Умерли они обе, понятно, от голода. Бабушкин муж, мой дедушка Всеволод, был с гипотрофией крайней степени вывезен по Дороге жизни в самый последний момент, жизнь его висела на волоске. Сама она тоже еле выжила, но были какие-то рабочие карточки, по которым удалось поддержать жизнь все-таки. Поэтому понятно, что в моей родительской семье еда была огромной ценностью и средством выживания. Как можно не доесть или не хотеть чего-то из приготовленного - это было выше понимания. Само мое кручение носом перед тарелкой еды и наличие собственного "хочу-не хочу" воспринималось как опасный для жизни каприз, который пресекался жестко и сразу.
В эту же кассу - хранение все корочек и остатков, изготовление шарлоток из булочных корок, хлебные сухарики в мешочках, огромные запасы варенья, сахара, круп. Еда должна была быть всегда, какая - вопрос второй. Лишь бы какая-нибудь, капризы тут неуместны. И обязательно любую еду надо заедать хлебом, хлеб это вообще святое, еда без хлеба - пустая трата времени и места в желудке.
Так что в наследство от этой ветви моей семьи мне досталась установка: "Отсутствие еды это смерть; съедать нужно все, что дают, потом будет поздно - еда может закончиться, и это, обратно, смерть. Нужно, чтобы всегда были запасы еды, тогда - жизнь".
И еще, пожалуй, уже как результат воспитательных экзерсисов моей бабушки на кухне - что я не могу иметь своего правильного мнения о том, что мне есть или не есть. ТО есть что не надо мне себе доверять в этом вопросе, кто-то знает лучше: раз дают - надо съесть во избежание проблем.
Ах да, чуть не забыла самое главное. "Хорошие девочки не капризничают за столом". По сути, это можно перевести как "если не будешь есть, что дают, будешь плохая, не буду тебя любить".
В целом, история про ветку Сапожниковых-Кази была мне понятна и раньше. Но сегодня я задумалась и о другой своей бабушке, папиной маме, на первый взгляд, полной противоположности первой. Если первая бабушка была строгой и требовательной, то вторая - такая классическая принимающая бабушка, океан любви к внучке, все для нее-красавицы (инкарнацию той моей бабушки я сейчас вижу в собственной свекрови). Естественно, она готовила все специально для меня, откладывала лучшие кусочки, все было по специальным кружечкам и мисочкам, с салфеточками, только любимые мною блюда - всякие там сырники, пирожки, компот домашних из слив, котлетки... не какой-то там невкусный борщ. Я даже супы у нее ела хорошо. Конечно, в родительской семье все это осуждалось, считалось, что она меня балует и портит (и отсюда, до кучи, пошла установка что баловать значит портить, и что МЕНЯ баловать нельзя). То есть тут, у этой бабушки (она была того же 1913 года и тоже очень тяжело пережила войну, голодала, попала в плен в Пушкине, когда рыла окопы, потом ее вывезли в Латвию в концлагерь, там ее одна латышка спасла) тоже отношение к еде было искажено - она в еде выражала свою ко мне любовь. Чем огромнее была любовь, тем затейливее и вкуснее была еда. И если первая бабушка ругала и не принимала меня, когда я не ела, то вторая наслаждалась, когда я ела - могла прямо сесть рядом, подкладывать и умиляться. То есть там было так: "Кушай, деточка, и я тебя буду любить еще больше". (Когда я вдруг чего-то не хотела, или не лезло уже, она расстраивалась очень).
То есть если в первом случае было "Еда - это жизнь", тот тут еще прибавилось "Еда - это любовь".
То есть просто вот буквально получается, что коллективный результат жизни двух родов, это что еда - это ВСЕ. Как будто бы даже можно, чтобы больше ничего и не было.
Интересно также проследить, как это все передается уже следующему, четветрому по счету поколению - моим детям. А оно передается. и я уже вижу, как. Но об этом попозже.
... Я сейчас продолжаю много размышлять о том, как в семье формируется даже не столько пищевое поведение (практический аспект), сколько сами отношения с едой, восприятие ее. Понятно, что еда давным-давно несет смыслы, выходящие за рамки, собственно, питания тела. Но вчера вот наткнулась на статью Петрановской про травму поколений (в статье-то речь шла совсем даже не о еде), но у меня в голове сложились несколько информационных потоков и выкристаллизовалась мысль о травме поколений в аспекте еды.
Флешбек из моего детства.
Мне лет 7-8. Я сижу на пустой кухне перед тарелкой остывшего, кажется, борща. В тарелке плавает жареный лук, хуже которого для меня только непосредственно рвотный порошок. Все давно поели и даже посуду уже успели помыть. Мне сказано, что пока я не съем суп, о втором могу даже не мечтать (а на второе греча с котлетой, которые я очень люблю), и, мало того, из-за стола я не встану. Чувство одиночество и безнадежности полной. Я высиживаю, наверное, полчаса, потом тихонько выливаю борщ в туалет и пытаюсь незаметно спустить воду. Потом зову бабушку, она накладывает мне второе, и все счастливы: она - что настояла на своем, борщ не пропал, а ребенок поел; я - что "ловко" выкрутилась из ситуации (которая потом раскрылась, но это уже история про другое). Это повторялось не раз и не два; меня так кормили лет до десяти. Потом бабушка умерла, приблизились девяностые и стало не до того, чтобы заталкивать в детей еду. Стало легче.
Бабушка моя, про которую тут речь - плоть от плоти своей дворянской семьи, при этом максималистка и сталинистка (моя мама потом часто говорила в перестройку - не представляю, мама бы не пережила все, что сейчас раскрылось о Сталине) - пережила блокаду, похоронив собственную маму и бабушку на Пискаревском кладбище зимой 41-42 года. Умерли они обе, понятно, от голода. Бабушкин муж, мой дедушка Всеволод, был с гипотрофией крайней степени вывезен по Дороге жизни в самый последний момент, жизнь его висела на волоске. Сама она тоже еле выжила, но были какие-то рабочие карточки, по которым удалось поддержать жизнь все-таки. Поэтому понятно, что в моей родительской семье еда была огромной ценностью и средством выживания. Как можно не доесть или не хотеть чего-то из приготовленного - это было выше понимания. Само мое кручение носом перед тарелкой еды и наличие собственного "хочу-не хочу" воспринималось как опасный для жизни каприз, который пресекался жестко и сразу.
В эту же кассу - хранение все корочек и остатков, изготовление шарлоток из булочных корок, хлебные сухарики в мешочках, огромные запасы варенья, сахара, круп. Еда должна была быть всегда, какая - вопрос второй. Лишь бы какая-нибудь, капризы тут неуместны. И обязательно любую еду надо заедать хлебом, хлеб это вообще святое, еда без хлеба - пустая трата времени и места в желудке.
Так что в наследство от этой ветви моей семьи мне досталась установка: "Отсутствие еды это смерть; съедать нужно все, что дают, потом будет поздно - еда может закончиться, и это, обратно, смерть. Нужно, чтобы всегда были запасы еды, тогда - жизнь".
И еще, пожалуй, уже как результат воспитательных экзерсисов моей бабушки на кухне - что я не могу иметь своего правильного мнения о том, что мне есть или не есть. ТО есть что не надо мне себе доверять в этом вопросе, кто-то знает лучше: раз дают - надо съесть во избежание проблем.
Ах да, чуть не забыла самое главное. "Хорошие девочки не капризничают за столом". По сути, это можно перевести как "если не будешь есть, что дают, будешь плохая, не буду тебя любить".
В целом, история про ветку Сапожниковых-Кази была мне понятна и раньше. Но сегодня я задумалась и о другой своей бабушке, папиной маме, на первый взгляд, полной противоположности первой. Если первая бабушка была строгой и требовательной, то вторая - такая классическая принимающая бабушка, океан любви к внучке, все для нее-красавицы (инкарнацию той моей бабушки я сейчас вижу в собственной свекрови). Естественно, она готовила все специально для меня, откладывала лучшие кусочки, все было по специальным кружечкам и мисочкам, с салфеточками, только любимые мною блюда - всякие там сырники, пирожки, компот домашних из слив, котлетки... не какой-то там невкусный борщ. Я даже супы у нее ела хорошо. Конечно, в родительской семье все это осуждалось, считалось, что она меня балует и портит (и отсюда, до кучи, пошла установка что баловать значит портить, и что МЕНЯ баловать нельзя). То есть тут, у этой бабушки (она была того же 1913 года и тоже очень тяжело пережила войну, голодала, попала в плен в Пушкине, когда рыла окопы, потом ее вывезли в Латвию в концлагерь, там ее одна латышка спасла) тоже отношение к еде было искажено - она в еде выражала свою ко мне любовь. Чем огромнее была любовь, тем затейливее и вкуснее была еда. И если первая бабушка ругала и не принимала меня, когда я не ела, то вторая наслаждалась, когда я ела - могла прямо сесть рядом, подкладывать и умиляться. То есть там было так: "Кушай, деточка, и я тебя буду любить еще больше". (Когда я вдруг чего-то не хотела, или не лезло уже, она расстраивалась очень).
То есть если в первом случае было "Еда - это жизнь", тот тут еще прибавилось "Еда - это любовь".
То есть просто вот буквально получается, что коллективный результат жизни двух родов, это что еда - это ВСЕ. Как будто бы даже можно, чтобы больше ничего и не было.
Интересно также проследить, как это все передается уже следующему, четветрому по счету поколению - моим детям. А оно передается. и я уже вижу, как. Но об этом попозже.