Сегодня Ему двести пятьдесят
16 декабря 1770, Бонн - 26 марта 1827, Вена
*
. Я никогда не был в Бонне. Буду обязательно - прежде всего и, пожалуй, исключительно, чтобы прикоснуться, побывать, увидеть дом места рождения, ныне музей. А Вена была тридцать два года назад для меня и моей мамы первой западной столицей, и Австрия первой такой страной. Автобусный тур Варшава-Вена с милейшим пожилым экскурсоводом, от которого я впервые узнал, что в Австрии и южной Германии приветствие друг друга, как "здравствуйте", это Grüß Gott, грюсс Готт, "будь прославлен Бог". Приехали вечером, гостиница "Принц Ойген" на Ринге (так улица называется, примерно соответствует московскому Бульварному кольцу), группа регистрировалась и размещалась не быстро, и мы отправились с планом центра города в руках ближе к десяти часам. В такое время по Кэртнерштрассе прямёхонько дошли только до Кафедрального собора Святого Стефана. Будний поздний ноябрьский вечер, в Старом городе пустовато. У закрытого входа в собор - на узорном металлическом каркасе стеклянный ящик высотой от земли до груди, с коронами. По-немецки и английски надпись: опустите пожертвование на реставрации в Старом городе. Бросаю в щель с крышечкой монетку два шиллинга, на это ящик вдруг голосом молвит человечьим: Vielen Dank, "большое спасибо", громко, меня прямо отбросило. Обойдя высоченный собор, мы пошли обратно в тёплую гостиницу.
А на следующий день после экскурсии с группой мы отправились в сумерках, купив букет роз, на площадь Бетховена к памятнику.
И ещё на следующий день, засветло, снова с цветами:
Шли последние числа ноября, и в Вене тогда порошил первый снег.
.
~
. Бетховен является для меня тем, перед кем из всех авторов мирового искусства, любого, всех времён, я преклоняюсь ниже всего. B католичестве так лежат перед алтарём, лицом вниз, раскинув крестом руки. Для меня это один из высших представителей человеческого рода вообще. В таких категориях непросто написать что-то складное.
В Бетховене, как явлении, потрясают равные по значимости и масштабу с одной стороны величайший музыкальный гений, один из высших в когда-либо звучавшей мировой музыке, а с другой неотрывные от него пронзительный трагизм биографии и, несмотря на это, монолитная незыблемость души: её феноменальная сила, красота, безбрежная доброта и человечность.
Это если пытаться сказать кратко; настолько точно, насколько могу.
Что касается музыки, её восприятие, как любого искусства, индивидуально. Во мне произведения Бетховена вызывают абсолютный резонанс и не умолкающее эхо. Может быть, философия и психология музыки, коими не владею совсем, могли бы что-то объяснить.
Естественно - космос. Он прозрачен, кристально чист, как родниковая вода, и бесконечен, при этом своею бесконечностью не удивляет, просто так должно быть. Цвета́ - синий и серебряный. Это абсолютный и чистый гений. Он проходит через тебя всего, в нём и с ним ты летишь, потрясающая красота кажется чем-то совершенно естественным. Гений предельно ясен и понятен.
Я далеко не до всех произведений Бетховена дорастаю. Может быть, точнее будет сказать: далеко не все абсолютно мои. Но немалое число - абсолютно мои, единственный и неповторимый мой бесконечный сине-серебряный космос.
.~
. Людвиг ван Бетховен родился в Бонне и 17 декабря 1770 года был крещён в католической церкви Святого Ремигиуса. Сегодня считается почти доказанным, что дата его рождения - 16 декабря. Дед по мужской линии, Людвиг (Лодевейг) ван Бетховен старший, был голландцем, переехавшим, как двадцатилетний музыкант, в немецкий Бонн и женившийся на немке. Родители - Иоганн ван Бетховен, певец в архиепископской капелле, в отличие от своего отца не имел особого музыкального дарования, но подрабатывал частными уроками музыки, и Мария Магдалена урожденная Кеверих, до супружества служанка при архиепископском дворе. Из их семерых детей младенчество и детство пережили трое: Людвиг и два его младших брата Каспар Карл и Николаус Иоганн. Отец жил, к сожалению, с периодическими запоями, но учил Людвига музыке примерно с шести лет, поначалу силой, из-под ремня. В десять появляется первый талантливый учитель, музыкант Христиан Готлоб Нефе, в одиннадцать мальчик впервые играет на публике в оркестре городского театра, под руководством Нефе делает первые попытки композиции и в двенадцать выходят его первые изданные произведения: вариации для клавира и три клавирные (фортепианные) сонаты.
На следующих изображениях Бонн: дом на улице Боннгассе, где родился Людвиг ван Бетховен, вид тогда и ныне, церковь Святого Ремигиуса, место крещения, и памятник на Мюнстерплац:
Бетховен, как художник и личность, рождён Германией, культурой немецкого классицизма, знаменитой долиной Рейна, на котором стоит Бонн. Основную часть жизни, с двадцати двух лет постоянно, он прожил в Вене.
"Unser Vater Rhein! - Наш отец Рейн! Родина моя, чудесный край, где я увидел свет, она всё так же прекрасна для меня и всё так же явственно стоит перед моими глазами, как в тот день, когда навсегда я покинул её". - Людвиг ван Бетховен, 29 июня 1801 года, письмо Францу Вегелеру. Автору тридцать.
Доктор Франц Герхард Вегелер и его жена Элеонора - с детства и на всю жизнь одни из самых близких друзей композитора.
А в шестнадцать Людвиг теряет мать, она умирает от чахотки.
"Она была так добра ко мне, так достойна любви, была лучшим моим другом! Я чувствовал себя счастливее всех на свете, когда я мог произнести это единственное несравнимое слово "мама" и когда она слышала его". - Из письма другу покойной в ответ на полученные от него соболезнования. Автору шестнадцать.
Ниже - родители Людвига и долина Рейна.
Иоганн и Мария Магдалена ван Бетховен, 1740-1792 и 1746-1787.
Цветная гравюра Петера Рудольфа Брандта "Вид со стороны Бонна на Драхенфельс" (это пригород), конец XVIII века.
Замок Райнштайн, один из самых живописных в долине Рейна, рисунок неизвестного автора начала XIX века -
вполне в стиле бури и натиска, Sturm und Drang.
И ныне.
.
~
. Сегодня по планам последних нескольких лет я должен был быть в Бонне - в доме-музее и у святого Ремигиуса, далеко гулять вдоль Рейна, который я видел пока единожды севернее, в Дюссельдорфе в шумный воскресный летний день. А затем перебраться и посетить Вену. Большие букеты к боннскому и венскому памятникам. Но обстоятельства объективны. В юбилейный день склонение до самой-самой земли и крупица дани памяти от рядового слушателя-почитателя принимает форму очень медленно идущей попытки рассказать что-то, чтобы было хоть в меру интересно - при том, что о биографии и творчестве композитора написаны тома признанных в мире авторов. Часы за часами у компьютера в наушниках с Его музыкой.
1790-е годы, Людвигу ван Бетховену за двадцать;
портрет по гравюре Эрнста Штайнхаузера.
Первый раз Людвиг прибыл в Вену шестнадцатилетним по усиленной рекомендации своего учителя Христиана Готлоба Нефе и, как скажем сегодня, спонсорству гостившего в Бонне поклонника и мецената искусства графа Фердинанда Эрнста Вальдштайна. Спустя несколько недель срочно возвращается в Бонн на весть о тяжёлой болезни матери (застаёт её при смерти). Спустя шесть лет, имея уже на родине признание, как исполнитель и начинающий композитор, едет снова. У талантливого, но не аристократического юноши совсем чужие артистичной Вене манеры и резкий северонемецкий акцент. Он никогда не полюбил этот город. Но современная ему Вена - музыкальная столица мира, он же чётко знал, что его задача - завоевать этот мир и признание в нём. Он остаётся там навсегда.
Улица Katzensteig, Каценштайг, буквально "Кошачий подъём";
где-то здесь было первое венское пристанище Бетховена.
Музей Бетховена в Вене на улице Mölker Bastei, Мёлькер Бастай, в светлом здании на переднем плане на последнем этаже;
в этой квартире он жил в 1804-1808 и 1810-1814 годах.
В наш тот приезд музей на Мёлькер Бастай был закрыт на ремонт. Зато мы поехали в Хайлигенштадт, сейчас это окраинный район Вены, а во времена композитора был тихим живописным пригородом. Ныне там тоже бетховенский музей. Хайлигенштадт имеет особое значение.
Общеизвестна болезнь Бетховена, прогрессирующая глухота, ставшая причиной неотступной трагичности его жизни. На тему его заболевания ныне тоже написаны книги, современные врачи считают причиной возможные врожденные дефекты слухового аппарата, общее некрепкое здоровье композитора, которое он наследовал от матери, а также его невероятную нервность и возбудимость. Он начал ощущать проблемы в возрасте двадцати шести лет. Последние десять лет жизни он не слышал вообще ничего, кроме непрерывного звенящего шума в ушах. Насколько возможно восстановить диагноз, считается, что даже сегодня излечение и улучшение стояло бы под вопросом. Тогда отчаянные попытки и процедуры не давали ничего. В его зрелые годы, под сорок и далее, его друзья видели, как он, сочиняя у рояля, держал в зубах металлическую палку, опускаемую другим концом под деку инструмента, чтобы как-то воспринимать звук. Известны ужасные сцены, когда он, дирижируя оркестром, играющим его симфоническую музыку, должен был в полном и безудержном отчаянии сойти с эстрады, ибо, не слыша, расходился с оркестром, который под его управлением был не в состоянии играть. В его произведениях, особенно в Шестой симфонии, "Пасторальной", явно слышны переливы пения птиц, пастуший рожок, кукушка. Только так, своею музыкой, он мог воспроизвести для себя навсегда пропавшие звуки нежно и горячо любимой им природы.
А Хайлигенштадт - ему тридцать один. Лето 1802 года он по настоянию врачей проводит в тихом живописном пригороде. Свежий воздух, отдых, прописанные на уши масла и припарки - ничего не помогает. Добавилось сознание, что союз с любимой женщиной невозможен как по причине глухоты, так и разного социального уровня. В начале октября он пишет ставшее знаменитым в его биографии Хайлигенштадское завещание.
О люди! вы, которые меня ославили и сами считаете меня озлобленным, сумасшедшим или человеконенавистником, о, как вы несправедливы! Вы не знаете той скрытой причины, по которой я кажусь вам таким. И сердцем и умом я с детства был склонен к нежным и добрым чувствам, я даже всегда ощущал в себе готовность совершать великие дела. Но подумайте только - вот уже шесть лет я пребываю в таком ужасном состоянии, а несведущие лекари еще ухудшают его, обманывая меня из года в год надеждой на улучшение, и, наконец, теперь я вынужден примириться с тем, что это болезнь длительная, на излечение коей, быть может, понадобятся годы, а возможно и вовсе неизлечимая. По природе пылкий и деятельный, даже не чуждый светских развлечений, я еще почти юношей вынужден был отказаться от людского общества и вести одинокую жизнь. Если иной раз я и пытался преодолеть это, каким жестоким испытанием было для меня всякий раз новое подтверждение моего увечья. И ведь мне невозможно было сказать людям: "Говорите со мной громче, кричите, потому что я глухой!" Как я мог открыться, что у меня поражен орган чувства, который у меня должен быть более совершенным, нежели у других; а ведь когда-то я поистине отличался таким исключительным совершенством слуха, каким обладают немногие из моих собратьев. ... Я вынужден сторониться всех, меж тем как мне хотелось бы быть среди вас. ... Мне не дано находить отдохновение в обществе людей, в тонкой беседе, во взаимной откровенности. Один, совершенно один! Я не решаюсь появляться на людях, пока меня не вынуждает к тому крайняя необходимость. Я должен жить, как отверженный. Едва только я попадаю в какое-нибудь общество, как меня охватывает чувство мучительного страха, я боюсь себя выдать, боюсь, что люди заметят мое несчастье.
... Какое унижение, если случалось, что кто-нибудь рядом со мной слышит издалека флейту, а я ничего не слышу, или он слышит, как поёт пастух, а я опять-таки ничего не слышу. Такие испытания доводили меня чуть не до отчаяния, я был недалек от того, чтобы наложить на себя руки. - Искусство! Только оно одно и удерживало меня. Мне казалось немыслимым покинуть этот мир прежде, чем я не выполню того, к чему я чувствовал себя призванным. Я продолжал влачить свою несчастную жизнь, поистине несчастную, ибо организм мой до такой степени чувствителен, что малейший пустяк может повлиять на меня, и мое состояние из прекрасного сразу переходит в самое скверное. ... Надеюсь, что стойкость моя не ослабнет до тех пор, пока неумолимые Парки не пожелают прервать нить моей жизни. Быть может, мне станет лучше, а может быть, и нет: я готов к этому. ...
Божественный промысел! Ты проникаешь в глубь моего сердца, ... ты видишь, что оно полно любви к людям и желания делать добро. О люди! Если вы когда-нибудь прочтёте это, подумайте, как вы были несправедливы ко мне - и пусть страдалец утешится, видя такого же страдальца, как он сам, который, вопреки всем преградам, воздвигнутым самой природой, сделал всё, что было в его силах, дабы удостоиться звания художника и войти в число избранных.
Вы, братья мои, Карл и Иоганн, ... я объявляю вас обоих наследниками моего маленького состояния. ... Разделите его между собой по-хорошему, живите в согласии и помогайте друг другу. То что вы мне сделали дурного, вы знаете, я вам это давно уже простил. ... Желаю вам жизни более счастливой, более свободной от забот, чем моя. Растите детей ваших в добродетели: только она одна и может дать счастье, а совсем не деньги. Говорю это по личному опыту. ... Прощайте! Любите друг друга! ... И не забывайте меня совсем после моей кончины. ... Я при жизни часто думал о вас и старался, чтобы вы были счастливы. Будьте же счастливы!
Людвиг ван Бетховен
Хайлигенштадт, 6 октября 1802 года
Братьям моим, Карлу и Иоганну - прочесть и исполнить после моей смерти.
Полный текст занимает в книге четыре страницы.
Рукою писателя, лауреата Нобелевской премии Ромена Роллана: "Это похоже на предсмертное стенание. Минуты страшного отчаяния, единственный период его жизни, когда он был на краю гибели. И тем не менее Бетховен проживёт ещё двадцать пять лет. Слишком могучая это была натура, чтобы сдаться и пасть под бременем испытаний".
Дом, где написано Хайлигенштадское завещание - со стороны улицы Пробосгассе в Хайлигенштадте и со стороны двора. Здесь Бетховен жил летом и осенью 1802 года. Ныне музей.
Бетховен в Хайлигенштадте, современная картина.
Предстоящие двадцать пять лет жизни, чуть меньше второй половины, о которых пишет Ромен Роллан, принесут бóльшую часть наиболее значимых произведений Бетховена. Через год после Хайлигенштадта он пишет другу детства Францу Герхарду Вегелеру:
Мои физические силы растут и прибывают больше, чем когда-либо, вместе с силой духовной. Да, юность моя только начинается, я чувствую это. Каждый день приближает меня к цели. Если бы я освободился от моего недуга, я бы обнял весь мир! Судьбу должно хватать за горло. Ей не удастся согнуть меня. О! как было бы прекрасно прожить тысячу жизней!
Этот портрет художника Христиана Хорнеманна 1803 года - года, когда написано письмо доктору Вегелеру с цитирвованным в предыдущим абзаце фрагментом, пожалуй, мне ближе всего. Бетховену скоро тридцать три.
А тем часом день 16 декабря 2020 года, когда ему двести пятьдесят, близок к концу. Написана, может быть, треть того, что хочу. Но так же хочу, чтобы было с сегодняшней юбилейной датой.
Завтра двести пятьдесят лет крещения композитора. Но завтра мне целый день переводить синхронно. К счастью, с польским, что легче всего. Но всё равно надо в разумное время лечь спать. Попробую дописать в ближайшие выходные. О Бетховене если писать, то только абсолютно и до конца с нервами наружу, а это непросто. Попробую хоть чуть представить мои наиболее любимые произведения и их исполнителей. Если вообще нужно. Эта музыка нетривиальна. Я ею ослушан свыше четверти столетия, для меня она чистый прозрачный космос, абсолютный чистый гений, высшая красота, нынче уже второй день я слушаю её долгими часами подряд без перерыва. В Бонне, Вене и Варшаве сейчас девять вечера, в Вильно десять, в Москве и Минске одиннадцать.
Время позднее. На полпути рассказанного, сейчас без всякой хронологии и дальнейших изложений - три вещи, от более простого к более развёрнутому и насыщенному. Фортепиано, симфонический оркестр и фортепиано, четыре, восемь и двадцать одна минута, этюд "К Элизе", увертюра "Эгмонт" и двадцать третья соната фа минор "Аппассионата"; аппассионата от слова пассия.
~
В Восточной Европе 16 декабря 2020 года лежит снег.
*
Продолжение в ч.2.
*
. Я никогда не был в Бонне. Буду обязательно - прежде всего и, пожалуй, исключительно, чтобы прикоснуться, побывать, увидеть дом места рождения, ныне музей. А Вена была тридцать два года назад для меня и моей мамы первой западной столицей, и Австрия первой такой страной. Автобусный тур Варшава-Вена с милейшим пожилым экскурсоводом, от которого я впервые узнал, что в Австрии и южной Германии приветствие друг друга, как "здравствуйте", это Grüß Gott, грюсс Готт, "будь прославлен Бог". Приехали вечером, гостиница "Принц Ойген" на Ринге (так улица называется, примерно соответствует московскому Бульварному кольцу), группа регистрировалась и размещалась не быстро, и мы отправились с планом центра города в руках ближе к десяти часам. В такое время по Кэртнерштрассе прямёхонько дошли только до Кафедрального собора Святого Стефана. Будний поздний ноябрьский вечер, в Старом городе пустовато. У закрытого входа в собор - на узорном металлическом каркасе стеклянный ящик высотой от земли до груди, с коронами. По-немецки и английски надпись: опустите пожертвование на реставрации в Старом городе. Бросаю в щель с крышечкой монетку два шиллинга, на это ящик вдруг голосом молвит человечьим: Vielen Dank, "большое спасибо", громко, меня прямо отбросило. Обойдя высоченный собор, мы пошли обратно в тёплую гостиницу.
А на следующий день после экскурсии с группой мы отправились в сумерках, купив букет роз, на площадь Бетховена к памятнику.
И ещё на следующий день, засветло, снова с цветами:
Шли последние числа ноября, и в Вене тогда порошил первый снег.
.
~
. Бетховен является для меня тем, перед кем из всех авторов мирового искусства, любого, всех времён, я преклоняюсь ниже всего. B католичестве так лежат перед алтарём, лицом вниз, раскинув крестом руки. Для меня это один из высших представителей человеческого рода вообще. В таких категориях непросто написать что-то складное.
В Бетховене, как явлении, потрясают равные по значимости и масштабу с одной стороны величайший музыкальный гений, один из высших в когда-либо звучавшей мировой музыке, а с другой неотрывные от него пронзительный трагизм биографии и, несмотря на это, монолитная незыблемость души: её феноменальная сила, красота, безбрежная доброта и человечность.
Это если пытаться сказать кратко; настолько точно, насколько могу.
Что касается музыки, её восприятие, как любого искусства, индивидуально. Во мне произведения Бетховена вызывают абсолютный резонанс и не умолкающее эхо. Может быть, философия и психология музыки, коими не владею совсем, могли бы что-то объяснить.
Естественно - космос. Он прозрачен, кристально чист, как родниковая вода, и бесконечен, при этом своею бесконечностью не удивляет, просто так должно быть. Цвета́ - синий и серебряный. Это абсолютный и чистый гений. Он проходит через тебя всего, в нём и с ним ты летишь, потрясающая красота кажется чем-то совершенно естественным. Гений предельно ясен и понятен.
Я далеко не до всех произведений Бетховена дорастаю. Может быть, точнее будет сказать: далеко не все абсолютно мои. Но немалое число - абсолютно мои, единственный и неповторимый мой бесконечный сине-серебряный космос.
.~
. Людвиг ван Бетховен родился в Бонне и 17 декабря 1770 года был крещён в католической церкви Святого Ремигиуса. Сегодня считается почти доказанным, что дата его рождения - 16 декабря. Дед по мужской линии, Людвиг (Лодевейг) ван Бетховен старший, был голландцем, переехавшим, как двадцатилетний музыкант, в немецкий Бонн и женившийся на немке. Родители - Иоганн ван Бетховен, певец в архиепископской капелле, в отличие от своего отца не имел особого музыкального дарования, но подрабатывал частными уроками музыки, и Мария Магдалена урожденная Кеверих, до супружества служанка при архиепископском дворе. Из их семерых детей младенчество и детство пережили трое: Людвиг и два его младших брата Каспар Карл и Николаус Иоганн. Отец жил, к сожалению, с периодическими запоями, но учил Людвига музыке примерно с шести лет, поначалу силой, из-под ремня. В десять появляется первый талантливый учитель, музыкант Христиан Готлоб Нефе, в одиннадцать мальчик впервые играет на публике в оркестре городского театра, под руководством Нефе делает первые попытки композиции и в двенадцать выходят его первые изданные произведения: вариации для клавира и три клавирные (фортепианные) сонаты.
На следующих изображениях Бонн: дом на улице Боннгассе, где родился Людвиг ван Бетховен, вид тогда и ныне, церковь Святого Ремигиуса, место крещения, и памятник на Мюнстерплац:
Бетховен, как художник и личность, рождён Германией, культурой немецкого классицизма, знаменитой долиной Рейна, на котором стоит Бонн. Основную часть жизни, с двадцати двух лет постоянно, он прожил в Вене.
"Unser Vater Rhein! - Наш отец Рейн! Родина моя, чудесный край, где я увидел свет, она всё так же прекрасна для меня и всё так же явственно стоит перед моими глазами, как в тот день, когда навсегда я покинул её". - Людвиг ван Бетховен, 29 июня 1801 года, письмо Францу Вегелеру. Автору тридцать.
Доктор Франц Герхард Вегелер и его жена Элеонора - с детства и на всю жизнь одни из самых близких друзей композитора.
А в шестнадцать Людвиг теряет мать, она умирает от чахотки.
"Она была так добра ко мне, так достойна любви, была лучшим моим другом! Я чувствовал себя счастливее всех на свете, когда я мог произнести это единственное несравнимое слово "мама" и когда она слышала его". - Из письма другу покойной в ответ на полученные от него соболезнования. Автору шестнадцать.
Ниже - родители Людвига и долина Рейна.
Иоганн и Мария Магдалена ван Бетховен, 1740-1792 и 1746-1787.
Цветная гравюра Петера Рудольфа Брандта "Вид со стороны Бонна на Драхенфельс" (это пригород), конец XVIII века.
Замок Райнштайн, один из самых живописных в долине Рейна, рисунок неизвестного автора начала XIX века -
вполне в стиле бури и натиска, Sturm und Drang.
И ныне.
.
~
. Сегодня по планам последних нескольких лет я должен был быть в Бонне - в доме-музее и у святого Ремигиуса, далеко гулять вдоль Рейна, который я видел пока единожды севернее, в Дюссельдорфе в шумный воскресный летний день. А затем перебраться и посетить Вену. Большие букеты к боннскому и венскому памятникам. Но обстоятельства объективны. В юбилейный день склонение до самой-самой земли и крупица дани памяти от рядового слушателя-почитателя принимает форму очень медленно идущей попытки рассказать что-то, чтобы было хоть в меру интересно - при том, что о биографии и творчестве композитора написаны тома признанных в мире авторов. Часы за часами у компьютера в наушниках с Его музыкой.
1790-е годы, Людвигу ван Бетховену за двадцать;
портрет по гравюре Эрнста Штайнхаузера.
Первый раз Людвиг прибыл в Вену шестнадцатилетним по усиленной рекомендации своего учителя Христиана Готлоба Нефе и, как скажем сегодня, спонсорству гостившего в Бонне поклонника и мецената искусства графа Фердинанда Эрнста Вальдштайна. Спустя несколько недель срочно возвращается в Бонн на весть о тяжёлой болезни матери (застаёт её при смерти). Спустя шесть лет, имея уже на родине признание, как исполнитель и начинающий композитор, едет снова. У талантливого, но не аристократического юноши совсем чужие артистичной Вене манеры и резкий северонемецкий акцент. Он никогда не полюбил этот город. Но современная ему Вена - музыкальная столица мира, он же чётко знал, что его задача - завоевать этот мир и признание в нём. Он остаётся там навсегда.
Улица Katzensteig, Каценштайг, буквально "Кошачий подъём";
где-то здесь было первое венское пристанище Бетховена.
Музей Бетховена в Вене на улице Mölker Bastei, Мёлькер Бастай, в светлом здании на переднем плане на последнем этаже;
в этой квартире он жил в 1804-1808 и 1810-1814 годах.
В наш тот приезд музей на Мёлькер Бастай был закрыт на ремонт. Зато мы поехали в Хайлигенштадт, сейчас это окраинный район Вены, а во времена композитора был тихим живописным пригородом. Ныне там тоже бетховенский музей. Хайлигенштадт имеет особое значение.
Общеизвестна болезнь Бетховена, прогрессирующая глухота, ставшая причиной неотступной трагичности его жизни. На тему его заболевания ныне тоже написаны книги, современные врачи считают причиной возможные врожденные дефекты слухового аппарата, общее некрепкое здоровье композитора, которое он наследовал от матери, а также его невероятную нервность и возбудимость. Он начал ощущать проблемы в возрасте двадцати шести лет. Последние десять лет жизни он не слышал вообще ничего, кроме непрерывного звенящего шума в ушах. Насколько возможно восстановить диагноз, считается, что даже сегодня излечение и улучшение стояло бы под вопросом. Тогда отчаянные попытки и процедуры не давали ничего. В его зрелые годы, под сорок и далее, его друзья видели, как он, сочиняя у рояля, держал в зубах металлическую палку, опускаемую другим концом под деку инструмента, чтобы как-то воспринимать звук. Известны ужасные сцены, когда он, дирижируя оркестром, играющим его симфоническую музыку, должен был в полном и безудержном отчаянии сойти с эстрады, ибо, не слыша, расходился с оркестром, который под его управлением был не в состоянии играть. В его произведениях, особенно в Шестой симфонии, "Пасторальной", явно слышны переливы пения птиц, пастуший рожок, кукушка. Только так, своею музыкой, он мог воспроизвести для себя навсегда пропавшие звуки нежно и горячо любимой им природы.
А Хайлигенштадт - ему тридцать один. Лето 1802 года он по настоянию врачей проводит в тихом живописном пригороде. Свежий воздух, отдых, прописанные на уши масла и припарки - ничего не помогает. Добавилось сознание, что союз с любимой женщиной невозможен как по причине глухоты, так и разного социального уровня. В начале октября он пишет ставшее знаменитым в его биографии Хайлигенштадское завещание.
О люди! вы, которые меня ославили и сами считаете меня озлобленным, сумасшедшим или человеконенавистником, о, как вы несправедливы! Вы не знаете той скрытой причины, по которой я кажусь вам таким. И сердцем и умом я с детства был склонен к нежным и добрым чувствам, я даже всегда ощущал в себе готовность совершать великие дела. Но подумайте только - вот уже шесть лет я пребываю в таком ужасном состоянии, а несведущие лекари еще ухудшают его, обманывая меня из года в год надеждой на улучшение, и, наконец, теперь я вынужден примириться с тем, что это болезнь длительная, на излечение коей, быть может, понадобятся годы, а возможно и вовсе неизлечимая. По природе пылкий и деятельный, даже не чуждый светских развлечений, я еще почти юношей вынужден был отказаться от людского общества и вести одинокую жизнь. Если иной раз я и пытался преодолеть это, каким жестоким испытанием было для меня всякий раз новое подтверждение моего увечья. И ведь мне невозможно было сказать людям: "Говорите со мной громче, кричите, потому что я глухой!" Как я мог открыться, что у меня поражен орган чувства, который у меня должен быть более совершенным, нежели у других; а ведь когда-то я поистине отличался таким исключительным совершенством слуха, каким обладают немногие из моих собратьев. ... Я вынужден сторониться всех, меж тем как мне хотелось бы быть среди вас. ... Мне не дано находить отдохновение в обществе людей, в тонкой беседе, во взаимной откровенности. Один, совершенно один! Я не решаюсь появляться на людях, пока меня не вынуждает к тому крайняя необходимость. Я должен жить, как отверженный. Едва только я попадаю в какое-нибудь общество, как меня охватывает чувство мучительного страха, я боюсь себя выдать, боюсь, что люди заметят мое несчастье.
... Какое унижение, если случалось, что кто-нибудь рядом со мной слышит издалека флейту, а я ничего не слышу, или он слышит, как поёт пастух, а я опять-таки ничего не слышу. Такие испытания доводили меня чуть не до отчаяния, я был недалек от того, чтобы наложить на себя руки. - Искусство! Только оно одно и удерживало меня. Мне казалось немыслимым покинуть этот мир прежде, чем я не выполню того, к чему я чувствовал себя призванным. Я продолжал влачить свою несчастную жизнь, поистине несчастную, ибо организм мой до такой степени чувствителен, что малейший пустяк может повлиять на меня, и мое состояние из прекрасного сразу переходит в самое скверное. ... Надеюсь, что стойкость моя не ослабнет до тех пор, пока неумолимые Парки не пожелают прервать нить моей жизни. Быть может, мне станет лучше, а может быть, и нет: я готов к этому. ...
Божественный промысел! Ты проникаешь в глубь моего сердца, ... ты видишь, что оно полно любви к людям и желания делать добро. О люди! Если вы когда-нибудь прочтёте это, подумайте, как вы были несправедливы ко мне - и пусть страдалец утешится, видя такого же страдальца, как он сам, который, вопреки всем преградам, воздвигнутым самой природой, сделал всё, что было в его силах, дабы удостоиться звания художника и войти в число избранных.
Вы, братья мои, Карл и Иоганн, ... я объявляю вас обоих наследниками моего маленького состояния. ... Разделите его между собой по-хорошему, живите в согласии и помогайте друг другу. То что вы мне сделали дурного, вы знаете, я вам это давно уже простил. ... Желаю вам жизни более счастливой, более свободной от забот, чем моя. Растите детей ваших в добродетели: только она одна и может дать счастье, а совсем не деньги. Говорю это по личному опыту. ... Прощайте! Любите друг друга! ... И не забывайте меня совсем после моей кончины. ... Я при жизни часто думал о вас и старался, чтобы вы были счастливы. Будьте же счастливы!
Людвиг ван Бетховен
Хайлигенштадт, 6 октября 1802 года
Братьям моим, Карлу и Иоганну - прочесть и исполнить после моей смерти.
Полный текст занимает в книге четыре страницы.
Рукою писателя, лауреата Нобелевской премии Ромена Роллана: "Это похоже на предсмертное стенание. Минуты страшного отчаяния, единственный период его жизни, когда он был на краю гибели. И тем не менее Бетховен проживёт ещё двадцать пять лет. Слишком могучая это была натура, чтобы сдаться и пасть под бременем испытаний".
Дом, где написано Хайлигенштадское завещание - со стороны улицы Пробосгассе в Хайлигенштадте и со стороны двора. Здесь Бетховен жил летом и осенью 1802 года. Ныне музей.
Бетховен в Хайлигенштадте, современная картина.
Предстоящие двадцать пять лет жизни, чуть меньше второй половины, о которых пишет Ромен Роллан, принесут бóльшую часть наиболее значимых произведений Бетховена. Через год после Хайлигенштадта он пишет другу детства Францу Герхарду Вегелеру:
Мои физические силы растут и прибывают больше, чем когда-либо, вместе с силой духовной. Да, юность моя только начинается, я чувствую это. Каждый день приближает меня к цели. Если бы я освободился от моего недуга, я бы обнял весь мир! Судьбу должно хватать за горло. Ей не удастся согнуть меня. О! как было бы прекрасно прожить тысячу жизней!
Этот портрет художника Христиана Хорнеманна 1803 года - года, когда написано письмо доктору Вегелеру с цитирвованным в предыдущим абзаце фрагментом, пожалуй, мне ближе всего. Бетховену скоро тридцать три.
А тем часом день 16 декабря 2020 года, когда ему двести пятьдесят, близок к концу. Написана, может быть, треть того, что хочу. Но так же хочу, чтобы было с сегодняшней юбилейной датой.
Завтра двести пятьдесят лет крещения композитора. Но завтра мне целый день переводить синхронно. К счастью, с польским, что легче всего. Но всё равно надо в разумное время лечь спать. Попробую дописать в ближайшие выходные. О Бетховене если писать, то только абсолютно и до конца с нервами наружу, а это непросто. Попробую хоть чуть представить мои наиболее любимые произведения и их исполнителей. Если вообще нужно. Эта музыка нетривиальна. Я ею ослушан свыше четверти столетия, для меня она чистый прозрачный космос, абсолютный чистый гений, высшая красота, нынче уже второй день я слушаю её долгими часами подряд без перерыва. В Бонне, Вене и Варшаве сейчас девять вечера, в Вильно десять, в Москве и Минске одиннадцать.
Время позднее. На полпути рассказанного, сейчас без всякой хронологии и дальнейших изложений - три вещи, от более простого к более развёрнутому и насыщенному. Фортепиано, симфонический оркестр и фортепиано, четыре, восемь и двадцать одна минута, этюд "К Элизе", увертюра "Эгмонт" и двадцать третья соната фа минор "Аппассионата"; аппассионата от слова пассия.
Click to view~
В Восточной Европе 16 декабря 2020 года лежит снег.
*
Продолжение в ч.2.