Пара февральских записей
Дней десять назад Сережа сказал: "Поехали в "Ла Скала". А то так и жизнь пройдет без "Ла Скала". Сережа любит оперу. А я не люблю. Чувствую себя Наташей Ростовой в театре, глядя на полуголых взвывающих дурным голосом теток. Когда-то и где-то я прочла, что высокие женские голоса угнетающе действуют на женскую гормональную систему, и с тех пор чувствую законное право не любить оперу громко и открыто. Нет, Марию Каллас, конечно, можно слушать бесконечно. Но в ту оперу, в которой она теперь поет, все мы попадем раньше или позже, и это не "Ла Скала".
"Твоя жизнь, может, пройдет без "Ла Скала", -- ответила я, -- а моя -- без мюнхенской Пинакотеки (слезинка картинно покатилась у меня по щеке), и без Прадо, и без галереи Тейт, и без музея "Метрополитен"... -- я довольно долго перечисляла разные художественные музеи мира, и вопрос о "Ла Скала" был заныкан.
На следующий день Сережа сказал: "Нас зовут на мюнхенский танго-фестиваль. Едем?" И конечно, конечно, я бы ответила: "Ты свихнулся? Я не сдала январский номер, в редакции сумасшедший дом, куча дел, спать не успеваю, какой еще фестиваль, только не сейчас". Ясное дело, я бы ответила так, если бы накануне не лила картинные слезы по мюнхенской Пинакотеке.
Чего только не происходило за эти десять дней. Я общалась с несчетным количеством людей из разных мест -- пора составлять список стран, в которых хотят комплекты "Искусства", боюсь всех перепутать. Чувствую неожиданно, что мне надо было работать в рекламном отделе, -- глядишь, нас бы и не закрыли. Доделывала материал. Расписывала гонорарки. Опять училась два полных дня с утра до вечера "немассажу", и опять, конечно, произошел этот трюк: сидишь себе тихо, людей трогаешь, а выходишь на улицу и выяснешь, что свою кольчужку, привычный защитный панцирь, ты где-то позабыл. Прочла Дашин текст и почуствовала, как коробочки металлических сейфов (сплав карбида вольфрама, крабида титана и кобольтовая связка, суперпрочная штука, мама такую принесла мне когда-то с работы) матрешкой смыкают переборки вокруг сердца: один, второй, третий, и так до самой поверхности, гладкой поверхности, не морщи лоб, выпрями спину. Ходила нормальной с виду тетечкой, функционировала всеми функциями и все время чувствовала хрупкость этой конструкции, заденьте меня плечом и блызнет. Счастье из меня. Ядерным грибом. Я училась еще летать. Что это отрастает, что трасформируется? Кто я сейчас и где я? Глина в огне? Настраиваемый инструмент? Я ничего не чувствовала, кроме своей оболочки, а потом вдруг оказалось, что я чувствую себя и другого одновременно, а теперь вдруг выяснилось, что я чувствовую объем дома вокруг, его опоры и перегородки, его пустоты, человека напротив, тополь за спиной, ворону, садящуюся на тополь -- опять, опять, наконец-то. Из-за этого же люди рисуют и пишут стихи, да? Из-за невозможности ответить на вопрос "Что ты чувствуешь?" как нормальный человек -- "страх" или "тоску". Что ты чувствешь? -- Я чувствую воздух этого дня, это небо, взрывчатку, лежащую за переборками твоих сейфов. Я иногда рисовала еще в эти дни, если не падала к ночи замертво. Уголь мне никак не дается, ну никак. И мы успели еще со Снорри завезти журналы в хоспис. Мужская палата обещала копить котлеты до следующего Снориного визита. Женщина в палате сразу у холла на Снорри не смотрела и ничего уже не говорила, она все время смотрела мне в глаза, не отрываясь. У нее был такой светлый и открытый взгляд, как будто она уже отчасти не здесь. Ее взгляд все время со мной теперь. Он не "преследует" меня, как обычно говорят про такую историю, -- нет, это счастье, встретиться с таким взглядом и помнить его. Я сдала вчера номер, и через десять дней сдам следующий.
Вчера мне дали визу. На год. На четырехдневную поездку. Немцы, которые, по слухам, никому лишнего не дают. Я им в сопроводительном письме написала, что не могу жить без европейской культуры. И что через полгода Зальцбургский музыкальный фестиваль, и неужели тогда опять получать визу. (При сравнении репертуара Зальцбург выиграл у Ла Скалы, да.) Я пришла вчера домой в одиннадцатом часу, и вся моя подготовка к танго-уикенду выражалась в сделанном маникюре. Усы, лапы и хвост -- вот мои документы, у меня не было никакого оружия, кроме прыща. Я почти не танцевала целый год и не успела взять ни одного урока. Я скачала немецкий аудио-курс, но не успела загрузить его на телефон. Gott der Vater, Gott der Sohn und Gott der Heilige Geist -- вот все, что я знаю по-немецки, и то из "Братьев Карамазовых". Что там будет, в этом Мюнхене? Etwas besonderes -- отвечает голос в моей голове. Откуда он знает эти слова?
Мы едем на такси из аэропорта, тут никакого снега, вон желтое поле, а только что проехали поле с зеленым салатом. Подвязанные деревья ровными рядами, чисто, асфальт мягко шуршит под быстрыми колесами, и земля вокруг до горизонта ухоженная, рабочая, никакого борщевика по обочинам. Ах, старушка Европа, в какие же щечки тебя расцеловать?
Я люблю тебя, жизнь. И ни на что не надеюсь.
----------------------------------------
Между танго
Первую танду, в пятницу, я танцевала с Гуннаром. «Гуннар, - призналась я после первой мелодии, - я не могу смотреть на тебя спокойно: ты ужасно похож на моего прадедушку и вообще на моих латышских родственников». Гуннар засмеялся: «Ты угадала! Мой прадедушка был из Риги». Наши прадедушки и прабабушки могли жить на одной улице, даже в одном доме. Гуннар немец, а я русская, и мы говорим друг с другом по-английски.
Потом мы пили лимонад, и Гуннар рассказывал, что в детстве главным страхом для них были русские. Их пугали так: «Вот придут русские, и тогда…» А мы ему рассказывали, что в нашем детстве самыми страшными людьми были немцы.
Последнюю танду, в воскресенье, я танцевала с Войко. После первой мелодии он спросил, откуда я. «О, из Москвы? И ты приехала только ради танго?» - «Нет, еще ради Пинакотеки». - «Пинакотека, ну конечно!» - «Знаешь, ты третий человек тут, которому знакомо слово "Пинакотека"». - «Ну еще бы оно было мне незнакомо! Я же историк искусства!» - «Не может быть! А я главный редактор журнала по искусству». - «Вот это да!» - Началась музыка. - «В Мюнхене же три Пинакотеки, ты знаешь? И моя любимая - Пинакотека Модерна». - Разговаривать было трудно. Это был чудесный танец, очень точный и сосредоточенный, когда важен каждый миллиметр, когда дышишь вместе. И мелодия была проникновенная, из тех, в которые заныриваешь с головой. Что это было, я не знаю. Yo no sé. Yo no sé porque te quiero - кажется, вот что. «В Пинакотеке Модерне немецкие экспрессионисты… Я их обожаю… Отто Дикс… Баухауз…» - «Фридл, - сказала я, - ты знаешь Фридл Дикер?» - И… у него сбилось дыхание. - «Да, - ответил он через несколько тактов, - да, конечно, я знаю Фридл».
И дальше мы танцевали молча.
Фейсбук,
февраль 2016