Профессиональный ущерб. На пол-миллиона («А не спеши ты нас хоронить, а у нас еще есть дела 2...»).
Анализируя результаты своих судебных разбирательств, мы стараемся извлечь и выделить из них то, на что нужно указать для улучшения качества медицинской помощи или контроля за ней. Т.е. конкретные дефекты организации здравоохранения. И очень часто находим подтверждение/поддержку нашей принципиальной позиции, сформулированной ранее. В последнее время все чаще речь идет о том, насколько необходимо привлечение к медико-страховой экспертизе высококлассных специалистов, которыми (сейчас я могу говорить об этом более открыто) на самом деле не располагают медицинские страховщики. Дело это абсолютно необходимое, особенно - когда рассматриваются сложные дела против крупных больниц, укомплектованных специализированными отделениями. Пока же сторона, выступающая в защиту прав пациента неминуемо сталкивается с недостатком компетенции своих штатных экспертов (и без того, как мы постоянно отмечаем, склонных к конформизму в оценке работы своих коллег, см., «из последнего» - Свердловчанка отсудила у медиков 200 тысяч рублей ,).
Вот и здесь, если бы нам не удалось убедить профильного Главного специалиста МЗ Свердловской области объективно подойти к оценке данного дела, то его исход, несмотря на очевидный ущерб здоровью пациентки, мог быть иным. Не столь внушительным по компенсации (если судить из практики, складывающейся в судах, а не «чисто человеческого» мнения, по которому суммы взыскания с больниц являются «копеечными»). Так Врачебная комиссия больницы, созванная после нашей претензии по качеству медицинской помощи, никаких ошибок, кроме дефектов ведения документации, не нашла. Традиционно «обтекаемым» было и заключение Областного БСМЭ. А их эксперты, отвечая на вопрос суда, причинен ли вред здоровью пострадавшей и какой тяжести, умудрились на первую половину вопроса не ответить.
Суть дела кратко: у «Киселевой Нины Валерьевны» (ФИО изменено), поступившей в отделение челюстно-лицевой хирургии ЦГКБ №23, при проведении плановой (!) операции была сломана челюсть, повреждена гайморова пазуха, что обусловило необходимость нового оперативного вмешательства, в свою очередь повлекшего поражение нервных стволов и, в итоге, дефект профессиональных навыков (музыканта).
Еще: как выяснилось из доводов защиты ЦГКБ №23, больница, являясь МО (медицинской организацией) 5 (высшего) уровня аккредитации и специализируясь на челюстно-лицевой хирургии, не обладает ресурсами для полноценного предоперационного обследования больных в целях применения оптимальной тактики хирургического вмешательства: в отделении ЧЛХ (челюстно-лицевой хирургии) не проводится онтопантограмма (обзорный снимок зубов), хотя аналогичная аппаратура есть в травмпункте больницы и использовалась для оказания платных услуг той же К-ой; нет томографа, хотя особенности строения костей лица можно установить достоверно только из КТ-исследования; нет ресурсов (не было на момент лечения К-ой) для проведения остеосинтеза переломов костей челюсти. В частности «...при попытке вывихнуть зуб произошел перелом нижней челюсти... Возможности для использования других способов удаления таких зубов (распиливание и удаление зуба частями) в данном лечебном учреждении не имеется....Обнаружив перелом, врач хотел произвести операцию остеосинтеза, но в больнице не было необходимых материалов - пластин» (из выступления представителя больницы). Таким образом в поведении докторов вырисовывается «чисто наполеоновская» («военно-полевая», нет?) логика (вынужденно ли, по собственному выбору ли - оставим «за скобками»): «главное ввязаться в дело, а там посмотрим». Не факт, что это оптимальный выбор поведения в мирное время.
Итак, Нина Валерьевна поступила в отделение челюстно-лицевой хирургии ЦГКБ №23 в плановом порядке в апреле 2011г. для проведения операции по удалению трех зубов. Перед госпитализацией она, по требованию консультантов больницы, за свой счет провела необходимый ряд диагностических исследований, в том числе компьютерную томографию лицевого скелета и ортопантограмму (ОПТГ). Результат КТ был ей выдан на электронном носителе (CD-диске), который она отдала в больницу примерно за месяц до операции. Однако ни в день поступления в стационар, ни позже врач так и не ответил на ее вопросы о результатах КТ, каждый раз ссылаясь на то, что диск еще не открывал и не смотрел.
При удалении верхнего зуба произошла гайморотомия - проникновение в верхнечелюстную (гайморову) пазуху с необоснованным удалением хирургом слизистой оболочки пазухи. При удалении нижнего зуба произошел перелом угла нижней челюсти. Наложив на перелом шины, врач объяснил ей, что «такое иногда случается», и сказал, что «челюсть, возможно, срастется после трехнедельного ношения шин».
Состояние К-вой после операции было ужасным. Половина лица у нее отекла настолько, что её даже не узнали родственники. Из за сильной боли она не могла полноценно питаться, спать, разговаривать. Более того, Нина Валерьевна оказалась раздавлена и уничтожена морально, поскольку, во-первых, не могла даже предположить таких последствий от обыденной, как ей было сказано, операции; во-вторых, любые заболевания и травмы челюстно-лицевого аппарата влекли для нее существенный риск утраты профессиональной трудоспособности и, естественно, очень пугали. Традиционно отношение медицинского персонала к случившемуся было абсолютно равнодушным. На следующий после операции день её никто не осматривал, за всё время нахождения в шинах ни разу не менялись резиновые тяги, не проверялась правильность прикуса (хотя в своей мед.карте она позже с удивлением увидела записи о том, что прикус проверялся, а у нее «не было жалоб»). Чуть позже ей, в той же в ЦГКБ №23, сделали рентгеновский снимок шинированной челюсти, однако его качество было настолько низким, что врач ничего не смог разглядеть. Тогда, уже в травмпункте ЦГКБ №23 за свой счет ей пришлось делать обзорный снимок (ОПТГ), но при этом больной не выдали ни чека, ни квитанции, а добиваться получения этих документов у неё не было сил. На снимке стало заметно смещение отломков кости челюсти, однако лечащий врач не придал этому значения, сказав: «Ну ладно, сойдет и так…».
В «кабинете реабилитации» ЦГКБ №23, где К-ва наблюдалась до конца мая 2011г., её уверяли, что все идет нормально, несмотря на то, что не восстанавливалась чувствительность в левой половине лица. На что была дана устная рекомендация «показаться неврологу» по месту жительства, но без письменного направления. Напомню, ЦГКБ №23 является многопрофильной больницей, где работает не мало неврологов. А вот в связи с большой загруженностью врачей поликлиники «по месту жительства» (ЦГБ №3) и сложным порядком оказания специализированной мед.помощи (невролог без направления не принимает), плюс тяжелым физическим и психическим состоянием пациентки она долго не могла попасть на прием к нужному доктору.
За время ношения шин из-за сильных переживаний и невозможности полноценно питаться К-ва похудела до 38 кг. В конце мая 2011г. контрольный рентгеновский снимок, снова сделанный ей платно, показал, что срастания отломков челюсти не происходит и она опять была направлена к оперировавшему ее врачу для изменения тактики лечения. Очередную операцию для остеосинтеза нижней челюсти металлопластинами назначили на июнь. Операция проводилась под общим наркозом с наружным разрезом тканей лица. Но после нее симптомы поражения нервов левой половины лица стали еще заметнее - врач заметил, что «нижняя губа ушла влево» и, очевидно, осознав, что произошло повреждение лицевого нерва, поспешно заявил К-вой, что «нерв он не пересекал». Нижняя губа и подбородок больной оказались фактически обездвижены, что повлекло явную асимметрию лица и существенные нарушения дикции, фатальные для профессии пациентки. Только терпение, поддержка мужа и старших членов семьи помогали ей сохранить желание жить. И действительно - после выписки из стационара К-вой было выдано направление к психологу ЦГКБ №23, где она наблюдалась с диагнозом «посттравматическая депрессия». Все дальнейшие лечебные и диагностические процедуры, лекарства и изделия мед.назначения рекомендованные для лечения амбулаторно К-ва вынуждена была приобретать за свой счет, в т.ч. оплачивать физиолечение (иглорефлексотерапия и миостимуляция). Но это не помогало, поэтому Нина Валерьевна самостоятельно обратитилась за консультацией в Клинику нервных болезней и нейрохирургии УГМА при МУ «ГКБ №40». По результатам исследований (электромиографии) ей установили снижение проводимости по 3-ей ветви лицевого нерва с отрицательной динамикой. Только через месяц невролог ЦГКБ №23 направил ее на лечение в неврологическое отделение с «нейропатией лицевого нерва слева рефлекторного (постоперационного) генеза». Общий срок нетрудоспособности К-ой после первой операции составил 190 дней.
В августе 2011г. К-ва обратилась с жалобой к нам. Мы, по результатам своей экспертизы признали жалобу обоснованной. В частности, по заключению главного внештатного специалиста Минздрава Свердловской области, профессора, заведующего кафедрой УГМА, были подтверждены наличие дефектов качества медицинской помощи: например неправильное (неполное) установление диагноза в отношении удаленных зубов, неправильная тактика оперативного вмешательства, неправильная тактика лечения одного из осложнений.
На досудебную претензию направленную в больницу, распоряжением главного врача ЦГКБ №23 была назначена служебная проверка, где единственным основанием для дисциплинарного взыскания оказалось «незначительное нарушение» правил ведения медицинской документации в виде отсутствия в ней описания компьютерной томографии. Но это и не удивительно - качество выводов подобных врачебных комиссий объясняется их служебной и финансовой зависимостью от работодателя, заинтересованного в исходе данного дела и т.н. корпоративной солидарностью врачебного сообщества.
Позже больница предложила К-вой частично возместить затраты на лечение в обмен на письменный отказ от предъявления в будущем любых других требований к ЦГКБ №23. Но посчитав мировое соглашение на таких условиях неприемлемым и ограничивающим её законные права, Нина Валерьевна от него отказалась.
В итоге суд, где мы обеспечивали ее интересы, «...с учетом конкретных обстоятельств дела, принимая во внимание профессию истца, требующую адекватной работы мышц и нервов губ, подбородка и нижней челюсти, где и имелись повреждения, а также степени вины ответчика, ... определил ко взысканию с ответчика в пользу истца в счет компенсации морального вреда 500 000 руб.». Также подлежат возмещению истцу за счет ответчика, подтвержденные им расходы на лечение на общую сумму 29 594,80 руб., расходы по оплате судебно-медицинской экспертизы 12 988,71 руб., всего 542 583,51 руб.
Р.s. К слову: как-то этим летом Обл.ТВ привлекло меня для дискуссии на тему инициативы питерских депутатов по поводу расширения полномочий врачей в случаях, когда под угрозой стоит жизнь и здоровье пациента. (См. Пациенты поневоле? , 13.10.2012 в программе «Что делать?»). Так вот, теперь дополнительным примером моей аргументации служит позиция из вышеприведенного процесса: слова доктора, оперировавшего К-ву: «согласие на проведение остеосинтеза во время первой операции было получить невозможно, поскольку пациентка находилась под наркозом».
Впрочем, не смотря на некоторые «нюансы», в том споре я и так «выиграл».