Рецензия на книгу Гудрун Перссон
Persson, Gudrun. Learning from Foreign Wars: Russian Military Thinking, 1859-73. (Helion and Company, 2010)
Деятельность военных атташе, специальных представителей и наблюдателей хорошо разобраны для основных европейских стран XIX века, если не считать России. Работа Перссон восполняет этот пробел. Ее задача посмотреть, как русское правительство собирало информацию о войнах середины XIX века, как эта информация обрабатывалась и интерпретировалась, вызывала дискуссии и влияла на принятие стратегических решений.
Книгу Перссон отличает широкое использование русских архивных материалов. Даже такая фоновая для основной темы книги проблема, как взгляды Милютина на военное развитие России, разобрана по архивным материалам. Автор часто идет против устоявшихся шаблонных оценок и суждений. Она отмечает, в частности, что Милютин не был таким уж франкофилом, как принято считать, отнюдь не отрицал и не упускал из виду прусского опыта.
Военные атташе и наблюдатели из России часто обращали внимание на социально-политические моменты, которые, как им казалось, определяли победу той или другой стороны. Исследовательница не исключает, что тем самым они проводили скрытые параллели с русской действительностью. Информация, добытая русскими военными, вызывала дискуссии в кругах военных. Интеллектуальная жизнь в армии развивалась столь же бурно, как и в других сферах жизни пореформенной России. Острейшие и актуальнейшие на тот момент вопросы, прежде всего, влияние возросшей мощности огня на тактику войск, свободно дебатировались лучшими умами Русской армии.
Важно, что Перссон смотрит на эти дебаты не с высоты прошедших с тех пор полутора веков, а как бы находясь внутри дискуссии. Эта точка зрения позволяет ей видеть всю неоднозначность полученного русскими военными мыслителями опыта, видеть их сомнения и оберегает ее от скороспелых выводов:
«Почему Драгомиров и другие так не хотели снизить акцент на штык в пользу огня? Это не потому, что, как иногда считается, что русские тактики не были в курсе возросшей важности огня на поле боя или недооценивали ее. Одной из причин было убеждение, что уменьшение акцента на штыке негативно повлияет на волю солдат сражаться. Потенциально это может привести к тому, что солдат будет более обеспокоенным своей безопасностью, чем сконцентрированным на задаче, которая заключается в том, чтобы двигаться вперед, несмотря на град пуль. Другими словами, огневая мощь виделась как нечто потенциально способное парализовать солдат».
Перссон отрицает тенденцию разделять русскую военную мысль на два крыла, получавших у разных исследователей разные названия: русская и академическая школы, "технологи" и "маги" и т.п. "На мой взгляд, - пишет исследовательница, - этот конфликт во многом преувеличен и создал искусственное противопоставление между, например, Д.А. Милютиным и М.И. Драгомировым или Драгомировым и Леером. На самом деле, у Драгомирова и Леера больше общего, чем различного". Важная тема для русской военной истории, а именно культ Суворова, поворачивается под пером автора под неожиданным углом: Перссон предполагает, что очень часто Суворов был нужен Милютину и Драгомирову для того, чтобы осветить его авторитетом идеи, почерпнутые из опыта Запада, и тем самым сделать их более приемлемыми для русского общества, не уязвляя его национальной гордости, чуткой к иностранным заимствованиям. Эта мысль перекликается с предположением Брюса Меннинга о том, что классический образ Суворова формируется как раз в середине XIX века и вмещает в себя многие тогдашние идеи, приписанные Суворову.
Вывод Перссон в том, что русская армия предстает открытой к новым знаниям и желающей учиться. Милютин понимал всю драматичность перемен, происходящих в военном деле, еще до поражения французов при Седане. Оно только позволило ему продавить необходимые реформы. То же самое можно сказать о других ключевых фигурах военного мира. Русская армия реагировала на новое так же быстро как и остальные армии, за исключением прусско-германской. Изменения в стратегию и оценку технологий вносились быстро, но тактические уроки были слишком неоднозначными. Выходя на более общий уровень, Перссон предполагает, что армии в принципе слишком сложные организмы, чтобы перестраиваться достаточно быстро. Кроме того, риск сделать неправильные выводы слишком велик, а исправить ошибку довольно трудно. Разумеется, сказывались чувства национальной гордости: русским военным не хотелось слепо копировать европейский опыт, были чувства недоверия к немцам, было живо воспоминание (м.б. даже скорее их интерпретация) о пруссофильских реформах Павла. К этому выводу Перссон хочется добавить замечание Уиткрофта, высказанное им в его статье об австрийской армии той же эпохи: военные могут противиться переменам еще и потому, что они наносят явный вред их институциональным ценностям, влияют на их борьбу с политиками за бюджет и влияние.
Конечно, не все уроки были выучены. Милютин обвинял в неполноте реформ Александра II. Понятно, что контрреформы Александра III подорвали многое, начатое в 1860-1870-е годы. В итоге, интеллектуальный климат в армии не был здоровым к 1914 году.