Поэтическое
Когда-то, когда я был совсем молодым и когда еще не придумали ЖЖ, тогдашняя любимая девушка порекомендовала поэта. Я его стихи периодически перечитывал, потом потерял... Но в интернете же ничего не теряется! Итак, Константин Рупасов.
МОЛИТВА
Вождь в смешном балахоне вспомнит, куда идти,
шаманы в ушанках вспомнят, зачем.
Их лохматые кони, рассупонив хозяев, скажут "Не полетим"
и останутся в стойлах до утренних палачей.
А костерок под елкой мало чем хуже дня.
А для сидящих вокруг он светел вдвойне.
Если копать ночами яму, то очень просто дойти до дна
и увидеть себя на дне.
Возьми меня с собой
туда, где мелочен прибой.
Возьми меня с собой
туда, где светло-голубой
небесный свод. Туда, где белый снег велик как боль.
Туда, где я буду один...
Желтое да на черном, серое на голубом -
вот и вся наша осень, вот и весь маскарад.
Яблоки замочёны, скоро первый снег, но я говорю о другом,
надевая свой маскхалат.
Хохолки попугаев, челюсти черепов,
равновесье дневных и ночных могил.
Мертвому не помогает память о том, что он стал жилищем грибов,
и любил или не любил.
Возьми меня туда,
где неба мутная слюда.
Возьми меня туда,
где спят столбы и провода
по всей земле. И где горит, горит твоя звезда
среди белого дня...
1994
* * *
Хозяин полной луны,
смотритель серебрянной башни и сторож сна,
напившись, поют на своем
смешном языке о собаке по кличке Весна.
Вошедшие прямо в окно
немногие гости из разных миров
внимательно слушают их,
пытаясь понять, в чем смысл и каков пароль.
Наследник спит этажом
выше, а за стеной молчит Госпожа.
Потрескивает свеча
под тяжестью света, под блеском ее ножа.
Бездонные колчаны
колодцев, хранившие звезды до темноты,
опустев до утра,
ждут непонятно чего и тихо скрипят: "Воды".
Не разбудив солдат,
мимо пьяных гостей и несмелых слуг
Он пронесет наверх
лестницу из пеньки, тишину и ивовый лук.
И приснится гостям
утренняя погоня, топот белых коней,
и хозяин в слезах,
и колодец с мертвым ребенком на дне...
1994
ДОКТОР N
Различные возможности жизни
радуют меня белизной и присутствием изнутри.
Я сажусь на стул, надеваю очки, говорю "Ложитесь"
и считаю до трех: "Раз, два, три".
Происходят события и дамы высшего света.
Кардебалет тянет ножку, вертится вокруг оси.
Все равны, но утро равнее ветра.
Я встаю со стула и говорю: "Выноси".
Порой наступает ночь, но чаще мы отступаем.
Приходят люди, жалуются на немоту,
аденоиды, андрогины и слишком хорошую память.
Я встаю со стула и молчу в темноту.
Еще раздаются звуки. Это в глухом подполье
работают крысы. Их теорема легка:
не бывает светло или нет, но бывает больно.
Стоит нажать курок, как дуло уже у виска.
1994
ВОЛШЕБНИК
Волшебник изумрудного горя
ходит пешком под Богом, как босиком по стерне.
Дождь, текущий по крышам из самого синего горла,
тянет меня к нему, а его ко мне.
При чем здесь рождение звуков и смерть пожаров?
Совесть чиста, как надраенный унитаз.
Волшебник любит цепочки и хруст кожанок,
и не любит прощаться, когда пора улетать.
Вечером в воскресенье, коротая похмелье
за пустым разговорцем, за книгами из песка,
он любит устало вспомнить звон поверженных мельниц
или сквозняк из дула у чужого виска.
Колченогая память не выносит мясного.
Несваренье сомнений, праздная бирюза
под изогнутой бровью. Крови было немного.
Из всего остального были только глаза.
...Он прилетит во вторник в голубом вертолете
и подарит мне пулю теплую, как в кино,
и последнее небо из опустевших легких,
и разноцветный полдень, и пятьсот эскимо...
1994
СУМЕРКИ
1
Сумерки смысла в мозгу сливаются с синевою
над головой. Согласные рвутся на волю -
встать после гласных. Злятся, силятся слиться
с чем-нибудь столь же глухим. То же самое лица -
прячутся в тень, стесняясь теней под глазами.
Или слова. Что бы вы ни сказали
или подумали - все сольется с молчаньем.
Все бесконечней зима, все темней и печальней.
Снег под ногами делает неотличимым
шаг в темноту от шага к краю пучины.
Лик и личина путаются корнями,
как причинное место и тоска без причины.
Всякая тварь стремится прикинуться дверью.
Всякая дверь норовит обернуться твердью,
просто стеной. Просто местом, где бродит эхо
независимо от молчанья и криков "Верю!"
Сумерки смысла. Вечность страшней, чем зараза.
В моде житье наугад - одноразовый праздник.
"Все бы тебе притворяться не знающим меры" -
скажешь своим зеркалам, вспоминая о смерти.
Кстати, о смерти. (Вот уж, действительно, кстати.)
Память о ней не значится в аттестате
зрелости в качестве одного из предметов
лишь потому, что ее не измерить в метрах.
Кстати, о памяти. Давешних лиц неизбывность -
вот что не спутать ни с чем. Как говаривал в бытность
Екклезиастом один из моих знакомых:
"Все - суета". Но пока ни одно не забылось.
Все растворяется - страсть, старательность, старость,
как стратостат в вышине. Брести ли со стадом
или звенеть колокольчиком чуть в отдаленьи -
все растворится. Смирись. Преклони колени
перед величьем взаимного перетеканья.
Время молиться. Время расспрашивать камни
об обрастании мхом, о стремленьи воды просочиться.
Время складывать числа и время у них учиться
древней науке - слиться, но не смешаться.
Время ума занимать и время - его лишаться,
чтоб, наконец-то, пусть пока неумело,
слиться с тобой, чей бы облик ты не имела.
1993
МОЛИТВА
Вождь в смешном балахоне вспомнит, куда идти,
шаманы в ушанках вспомнят, зачем.
Их лохматые кони, рассупонив хозяев, скажут "Не полетим"
и останутся в стойлах до утренних палачей.
А костерок под елкой мало чем хуже дня.
А для сидящих вокруг он светел вдвойне.
Если копать ночами яму, то очень просто дойти до дна
и увидеть себя на дне.
Возьми меня с собой
туда, где мелочен прибой.
Возьми меня с собой
туда, где светло-голубой
небесный свод. Туда, где белый снег велик как боль.
Туда, где я буду один...
Желтое да на черном, серое на голубом -
вот и вся наша осень, вот и весь маскарад.
Яблоки замочёны, скоро первый снег, но я говорю о другом,
надевая свой маскхалат.
Хохолки попугаев, челюсти черепов,
равновесье дневных и ночных могил.
Мертвому не помогает память о том, что он стал жилищем грибов,
и любил или не любил.
Возьми меня туда,
где неба мутная слюда.
Возьми меня туда,
где спят столбы и провода
по всей земле. И где горит, горит твоя звезда
среди белого дня...
1994
* * *
Хозяин полной луны,
смотритель серебрянной башни и сторож сна,
напившись, поют на своем
смешном языке о собаке по кличке Весна.
Вошедшие прямо в окно
немногие гости из разных миров
внимательно слушают их,
пытаясь понять, в чем смысл и каков пароль.
Наследник спит этажом
выше, а за стеной молчит Госпожа.
Потрескивает свеча
под тяжестью света, под блеском ее ножа.
Бездонные колчаны
колодцев, хранившие звезды до темноты,
опустев до утра,
ждут непонятно чего и тихо скрипят: "Воды".
Не разбудив солдат,
мимо пьяных гостей и несмелых слуг
Он пронесет наверх
лестницу из пеньки, тишину и ивовый лук.
И приснится гостям
утренняя погоня, топот белых коней,
и хозяин в слезах,
и колодец с мертвым ребенком на дне...
1994
ДОКТОР N
Различные возможности жизни
радуют меня белизной и присутствием изнутри.
Я сажусь на стул, надеваю очки, говорю "Ложитесь"
и считаю до трех: "Раз, два, три".
Происходят события и дамы высшего света.
Кардебалет тянет ножку, вертится вокруг оси.
Все равны, но утро равнее ветра.
Я встаю со стула и говорю: "Выноси".
Порой наступает ночь, но чаще мы отступаем.
Приходят люди, жалуются на немоту,
аденоиды, андрогины и слишком хорошую память.
Я встаю со стула и молчу в темноту.
Еще раздаются звуки. Это в глухом подполье
работают крысы. Их теорема легка:
не бывает светло или нет, но бывает больно.
Стоит нажать курок, как дуло уже у виска.
1994
ВОЛШЕБНИК
Волшебник изумрудного горя
ходит пешком под Богом, как босиком по стерне.
Дождь, текущий по крышам из самого синего горла,
тянет меня к нему, а его ко мне.
При чем здесь рождение звуков и смерть пожаров?
Совесть чиста, как надраенный унитаз.
Волшебник любит цепочки и хруст кожанок,
и не любит прощаться, когда пора улетать.
Вечером в воскресенье, коротая похмелье
за пустым разговорцем, за книгами из песка,
он любит устало вспомнить звон поверженных мельниц
или сквозняк из дула у чужого виска.
Колченогая память не выносит мясного.
Несваренье сомнений, праздная бирюза
под изогнутой бровью. Крови было немного.
Из всего остального были только глаза.
...Он прилетит во вторник в голубом вертолете
и подарит мне пулю теплую, как в кино,
и последнее небо из опустевших легких,
и разноцветный полдень, и пятьсот эскимо...
1994
СУМЕРКИ
1
Сумерки смысла в мозгу сливаются с синевою
над головой. Согласные рвутся на волю -
встать после гласных. Злятся, силятся слиться
с чем-нибудь столь же глухим. То же самое лица -
прячутся в тень, стесняясь теней под глазами.
Или слова. Что бы вы ни сказали
или подумали - все сольется с молчаньем.
Все бесконечней зима, все темней и печальней.
Снег под ногами делает неотличимым
шаг в темноту от шага к краю пучины.
Лик и личина путаются корнями,
как причинное место и тоска без причины.
Всякая тварь стремится прикинуться дверью.
Всякая дверь норовит обернуться твердью,
просто стеной. Просто местом, где бродит эхо
независимо от молчанья и криков "Верю!"
Сумерки смысла. Вечность страшней, чем зараза.
В моде житье наугад - одноразовый праздник.
"Все бы тебе притворяться не знающим меры" -
скажешь своим зеркалам, вспоминая о смерти.
Кстати, о смерти. (Вот уж, действительно, кстати.)
Память о ней не значится в аттестате
зрелости в качестве одного из предметов
лишь потому, что ее не измерить в метрах.
Кстати, о памяти. Давешних лиц неизбывность -
вот что не спутать ни с чем. Как говаривал в бытность
Екклезиастом один из моих знакомых:
"Все - суета". Но пока ни одно не забылось.
Все растворяется - страсть, старательность, старость,
как стратостат в вышине. Брести ли со стадом
или звенеть колокольчиком чуть в отдаленьи -
все растворится. Смирись. Преклони колени
перед величьем взаимного перетеканья.
Время молиться. Время расспрашивать камни
об обрастании мхом, о стремленьи воды просочиться.
Время складывать числа и время у них учиться
древней науке - слиться, но не смешаться.
Время ума занимать и время - его лишаться,
чтоб, наконец-то, пусть пока неумело,
слиться с тобой, чей бы облик ты не имела.
1993