1793 год. Говорит дух Революции
Девяносто третий год. Наверное для француза это звучит также, как для русского 1918-й. Год самого яростного накала гражданской войны, год когда решалась судьба Республики и Революции.
Одноименный роман Виктора Гюго об этом.
Это второй французский роман XIX века, обсужденный нами на нашем литклубе «Восхождение», первый, напомню «Утраченные иллюзии» Бальзака. Очень хорошо, что так получилось. Мне кажется, почти параллельное прочтение Бальзака и Гюго позволяет лучше увидеть реальность Франции XIX века. Конечно, главное в этой реальности - Великая Французская Революция, с которой связано буквально все.
К сюжету романа. Эпизод французской гражданской войны. Борьба республики против монархической Вандеи. На арене непримиримые противники и одновременно близкие родственники - маркиз де Лантенак, предводитель восставшей Вандеи и виконт де Говэн, командир республиканского отряда. Как мне видится, все повествование ведет читателя к финальному диалогу этих двух героев, суть которого дуэль старого и нового и в котором Лантенак проигрывает, ведь, по сути единственный его серьезный аргумент к племяннику против Революции в том, что старая Франция - это Франция чести и благородства, а новая Франция - это грядущий хам, низость и пошлость. Заявляет он это находясь в заключении, куда попал, совершив действительно благородный поступок - спасая детей из огня, для этого он пожертвовал своей свободой и жизнью. Что ж, Говэн отвечает на благородство дяди - он отпускает его из темницы, снабдив своим плащом, и остается ожидать за это неминуемой казни. Старый мир благороден, новый мир благороден не менее.
Затем Говэн должен выдержать еще одну битву, на этот раз со своим учителем и наставником детства Симурденом, который теперь, как республиканский коммисар, становится его судьей. И в этом диалоге мы видим подлинный дух Революции, дух, который только отчасти реализовался во Франции 1793 и так же отчасти в России 1918, дух, чье время еще не пришло и по сей день. Думаю, стоит привести этот диалог полностью.
- Назревают великие события. То, что творит в настоящее время революция, покрыто таинственным смыслом. Позади видимых дел кроятся дела невидимые; одно скрывает другое. Видимые дела - суровы, невидимые - величественны. В настоящую минуту все для меня как нельзя более ясно. Все это странно, но прекрасно. По необходимости пришлось воспользоваться материалом, оставшимся от прошлого. Вот почему и явился этот странный девяносто третий год: под лесами варварства созидается храм цивилизации.
- Да, - подтвердил Симурдэн, - временное пройдет, останется вечное. Вечное - это права и обязанности, пропорциональные и прогрессивные налоги, всеобщая воинская повинность, равенство, устранение привилегий, и, превыше всего, - закон. Республика абсолюта.
- Я, со своей стороны, предпочел бы республику идеала, - сказал Говэн и, помолчав немного, продолжил: - Ну, дорогой наставник, а во всем, на что вы только что указали, какое же вы отведете место самопожертвованию, самоотречению, преданности, великодушному сплетению симпатий, любви? Восстановить равновесие - хорошо; но восстановить гармонию - еще лучше. Лира должна стоять выше весов. Ваша республика отмеривает, взвешивает и направляет человека, моя же - уносит его в высь, в небесную лазурь. Между ними та же разница, какая существует между математиком и орлом.
- Да, но, уносясь вверх, ты рискуешь исчезнуть в облаках.
- А вы, оставаясь на земле, рискуете запутаться в мелочах.
- Гармония - не что иное, как мечта.
- Да ведь и алгебра не что иное, как фикция.
- Я бы желал, чтобы человек создан был Эвклидом{419}.
- А я, - сказал Говэн, - предпочел бы гомеровского человека.
Строгая улыбка Симурдэна остановилась на Говэне, как бы желая остановить полет этой души.
- Все это - одна поэзия. Не верь поэтам.
- Да, это слово мне знакомо. Не верь веяниям, не верь лучам, не верь благоуханию, не верь цветам, не верь звездам.
- Но ведь все, что ты только что перечислил, не накормит тебя.
- А почему вам это известно? Ведь и мысль - та же пища. Мыслить - значит питаться.
- Это все абстракции. А республика - это дважды два четыре. Если я дал всякому, что ему следует…
- То вам остается еще дать ему то, чего ему не следует.
- Что ты под этим понимаешь?
- Я под этим понимаю взаимные уступки всех каждому и каждого всем, составляющие основу общественной жизни.
- Вне незыблемого права ничего не существует.
- Нет, существует многое.
- Я признаю одно только право.
- А я смотрю выше и вижу нечто, стоящее над правом, - справедливость.
Иногда оба они останавливались, точно озаряемые внутренним светом.
- Объясни мне свою мысль точнее, - проговорил Симурдэн.
- Извольте. Вы желаете всеобщей воинской повинности. Против кого? Против других людей. Я же не желаю никакой военной службы: я желаю мира. Вы желаете, чтобы бедным помогало государство, а я желаю, чтобы вовсе не было бедных. Вы желаете пропорционального налога, а я не желаю никакого налога.
- Но как же ты обойдешься без налогов?
- А вот как! Во-первых, уничтожьте всяческий паразитизм. Во-вторых, постарайтесь как следует воспользоваться вашим богатством. Вы бросаете удобрение в помойные ямы, - вывозите его на поля. Три четверти французской почвы не возделываются, - возделайте их. Пусть каждый человек имеет участок земли, и всякий клочок земли имеет своего работника, - и вы увеличите во сто раз производство страны. В настоящее время французский крестьянин ест мясо только четыре раза в год; при рациональной обработке земли Франция могла бы прокормить триста миллионов людей, то есть всю Европу. Используйте природу, эту могучую союзницу, которой вы теперь пренебрегаете. Заставьте работать себе во благо ветер, воду, магнетические токи. Земной шар имеет целую подземную сеть, в которой вы найдете и масло, и воду, и огонь; пробуравьте земную кору и заставьте выйти наружу эту воду для ваших фонтанов, это масло для ваших ламп, этот огонь для ваших очагов. Подумайте над движением морских волн, над приливами и отливами, над громадной силой морской пучины. Что такое океан? Гигантская неиспользуемая сила! Разве не глупо, что люди не пользуются океаном?
- Мне кажется, у тебя просто бред.
- Нисколько, все это вполне реально, - возразил Говэн и прибавил: - А что вы делаете из женщины?
- То, чем ей и подобает быть, - ответил Симурдэн: - Служанкой мужчины.
- Это прекрасно; но только с тем условием, чтобы и мужчина стал слугой женщины.
- Что за вздор! - воскликнул Симурдэн. - Мужчина - слуга женщины! Да это немыслимо! Мужчина - властелин. Я допускаю один только вид неограниченной власти - власть мужчины у домашнего очага.
- Да, но только с одним условием: чтобы женщина была царицей в доме.
- Значит, ты желаешь для мужчины и для женщины…
- Равенства.
- Равенства? Да ведь это немыслимо! Это два существа, совершенно различные даже по своей природе.
- Я ведь сказал: равенство, я не говорил: тождество.
Снова наступило молчание, как бы передышка в этом умственном поединке.
- А ребенок? Кому ты его отдаешь? - спросил, наконец, Симурдэн.
- Во-первых, отцу, который его зачал, затем матери, которая его родила, далее учителю, который его воспитывает, затем городу, который его вскармливает, потом родине - его духовной матери и, наконец, человечеству - его прабабке.
- Но ты ничего не упомянул о Боге.
- Все, о чем я говорил, - отец, мать, учитель, город, отечество, человечество, - все это только ступени лестницы, ведущей к Богу.
Симурдэн молчал, а Говэн продолжал:
- Когда человек дошел до конца лестницы, он дошел до Бога. Дверь открывается, и ему остается только войти.
- Говэн, спустись на землю, - проговорил Симурдэн, маня его к себе рукою. - Постараемся осуществить возможное.
- Начните с того, чтобы не делать его невозможным.
- Возможное всегда осуществимо.
- Ну, не всегда. Когда поступают сурово с утопией, ее убивают. Нет ничего более хрупкого, чем яйцо.
- Нужно, однако, схватить утопию, наложить на нее ярмо действительности и вставить ее в рамку факта. Абстрактная идея должна превратиться в идею конкретную. То, что она потеряет в красоте, она выиграет в пользе; она станет меньше, но здоровее. Право должно найти доступ в закон; когда право делается законом, оно становится безусловным. Вот что я называю возможным.
- Нет, возможное - нечто большее.
- А-а, ты опять вернулся в область мечтаний.
- Возможное - это таинственная птица, постоянно парящая над человеком.
- Нужно ее поймать.
- Да, но только живой, - сказал Говэн и продолжал: - Мой девиз - всегда вперед! Если бы Бог желал, чтобы человек шел назад, Он дал бы ему глаза на затылке. Нам следует всегда смотреть в сторону зари, зарождения, распускания. То, что падает, служит на пользу тому, что возвышается. Треск старого дерева служит призывом новому. Каждый век должен совершить свое дело, сегодня гражданственное, завтра человеческое; сегодня вопрос о праве, завтра вопрос о заработке; а право и заработок это, в сущности, одно и то же слово. Человек не для того живет, чтобы ему не платили; Бог, даруя ему жизнь, берет на Себя, так сказать, некоторое обязательство; право - это врожденная заработная плата; заработная плата - это приобретенное право.
Говэн говорил с пророческим вдохновением. Симурдэн слушал его. Роли переменились, и теперь казалось, будто ученик превратился в учителя.
- Ты, однако, быстро шагаешь, - проговорил вполголоса Симурдэн.
- Как же иначе, ведь мне нельзя терять времени, - сказал Говэн, улыбаясь. И затем он продолжал: - О, дорогой мой учитель, вот какая разница между моими и вашими утопиями. Вы стремитесь к обязательной казарме, я желаю школы. Вы мечтаете о человеке-солдате, я мечтаю о человеке-гражданине. Вы желаете человека-страшилища, я желаю человека-мыслителя. Вы основываете республику мечей, я основываю… я основал бы, - поправился он, - республику умов.
Симурдэн посмотрел на пол темницы и сказал:
- Ну а пока чего бы ты желал?
- Того, что есть.
- Ты, значит, извиняешь настоящий момент? Но почему же?
- Потому что это - буря. Буря всегда знает то, что она делает. Сломленный дуб оздоровляет лес. Цивилизация заболела чумой, этот сильный ветер развеял заразу. Быть может, он недостаточно разборчив; но разве он и может быть иным? Ему ведь предстоит произвести радикальную чистку. Ввиду густоты миазмов понятна сила дуновения. А что мне за дело до бури, - продолжал Говэн, - если у меня есть компас; что мне за дело до событий, если у меня есть совесть? - и он прибавил грудным, торжественным голосом: - И, наконец, есть Некто, Которому невозможно действовать наперекор.
- Кто же это? - спросил Симурдэн.
Говэн поднял над головою указательный палец. Симурдэн следил взором за направлением этого поднятого пальца, и ему показалось, будто сквозь свод темницы виднеется звездное небо. Они помолчали, после чего Симурдэн продолжал:
- По-твоему, общество должно стоять выше природы? Я тебе говорю, что это не возможность, а мечта.
- Нет, это цель. Иначе на что бы годилось общество? Оставайтесь в лоне природы. Будьте дикарями. Отойти - рай, но только в этом раю не мыслят. Я предпочел бы разумный ад глупому раю. Но к чему тут ад? Будем просто человеческим обществом - и мы будем выше природы. Да! Если вы ничего не можете прибавить к природе, то почему вы выходите из нее? В таком случае лучше довольствуйтесь медом, как пчела, и трудом, как муравей. Оставайтесь рабочим скотом, вместо того чтобы быть разумным царем природы. Если вы что-нибудь прибавите к природе, вы по необходимости станете выше ее; прибавлять - значит увеличивать; увеличивать - значит возвышаться. Общество - это возвышенная природа. Я желаю всего того, чего недостает ульям, всего того, чего недостает муравейникам, - искусства, поэзии, памятников, героев, гениев. Вечно носить тяжести, - не в этом призвание человека. Я желаю, чтобы каждый из атрибутов человечества являлся одним из символов цивилизации и одним из двигателей прогресса; я желаю свободы духа, равенства сердец, братства душ. Нет, прочь всякое иго! Человек создан не для того, чтобы влачить за собой цепи, а для того, чтобы расправлять крылья. Долой пресмыкающегося человека! Я желаю превращения куколки в насекомое; я желаю, чтобы земляной червь превратился в крылатую бабочку и упорхнул. Я желаю…
Он остановился. Глаза его горели. Губы продолжали двигаться, но из них не вылетало никакого звука.
Дверь оставалась полуотворенною, и в темницу доносились кое-какие звуки извне. Слышны были звуки рожков: то трубили, по всей видимости, утреннюю зорю; затем послышался стук ружейных прикладов о землю: это, очевидно, сменялись караулы; затем, довольно близко от башни, насколько можно было различить в темноте, послышались звуки, указывавшие как бы на передвижение бревен и досок, перемежавшиеся глухими звуками, похожими на стук молотков.
Симурдэн, страшно бледный, прислушивался к этим звукам; Говэн их не слышал. Он становился все задумчивее и задумчивее. Он, казалось, даже не дышал, - до того внимательно он следил за видениями, возникавшими в его мозгу. Он ощущал приятную и сладостную дрожь. В глазах его становилось все светлее и светлее.
Так прошло довольно много времени. Наконец Симурдэн спросил его:
- О чем ты думаешь?
- О будущем, - ответил Говэн и снова погрузился в задумчивость.
Симурдэн поднялся с соломенного ложа, на котором они оба сидели, но Говэн этого даже не заметил. Симурдэн, не спуская глаз с погруженного в свои мысли молодого человека, медленными шагами приблизился к двери и вышел. Дверь темницы снова заперлась.
Можно ли сказать о Революции лучше? Может быть можно, но Гюго сказал очень хорошо.