В Ожидании Года
- ПА-ТА-МУ, ПА-ТА-МУ ЧТО МЫ ПИЛОТКИ!.. - будит меня своей безудержно веселой песней доносящийся из телевизора хор ВВС Израиля и оккупированных им территорий. Разлепив сонные веки и титаническим усилием воли заставив себя подняться с кровати, я внезапно осознаю, что сегодня не просто очередной запредельно враждебный день - сегодня самый настоящий, Новый (как это принято писать - с большой буквы) год. Год, в котором мне стукнет 24, в котором цены на жилье вырастут еще больше, а вожделенная дата 23.12.2012 станет еще ближе…
Год Кота. Мой год.
В воздухе разносится тошнотворный аромат захлебнувшегося собственной рвотой праздника: запах тающего в заливном желатина, мандариновой кожуры и недопитой вчера «Кровавой Мэри» (теперь скорее обескровленной и уж точно убийственно прокисшей). Звонит телефон, - наверняка кто-то из не успевших поздравить, - но мне так неохота поднимать трубку… Причем скорее из сострадания к самому звонящему, которому в похмельном ступоре сейчас придется подыскивать слова то ли недоумения, то ли оправдания, наткнувшись на холодный голос незнакомца.
- Почему ты не взял трубку? - спрашивает меня выходящая из ванной мама.
Я виновато улыбаюсь. Быть может, просто потому, что я очень редко бываю дома.
Я люблю своих родителей. Наверное, только они могут испытывать удовольствие от обсуждения концертных дуэтов и пластических операций наших горе-знаменитостей, а произносимые в телевизоре президентские новогодние банальности всегда носят для них исключительно важное значение. Хотя смысла в них не больше, чем в матерной ругани, имплицитно заложенный призыв «Ergo, bibamus!» (нашему народу больше и не надо) создает пассионарное напряжение такого накала, которое не снилось ни Гумилеву, ни Дергачеву, ни Дугину, однажды воткнувшим все свои пальцы в одну православную розетку.
Над праздничным столом возвышается новогодняя искусственная елка, купленная еще в те времена, когда наша страна не ведала о существовании демократии, свободы слова и мирных цитрусовых собраний. Тусклые советские игрушки (сплошь фаллические сосульки да шишки двусмысленных очертаний) тут и там проглядывают сквозь обильную мишуру. Они еще помнят похороны Брежнева и, наверное, потому навевают эту тихую грусть, отражаясь в кислотном сверкании пожароопасных китайских лампочек.
Я ем конфеты в новогоднем доме, забытом временем.
Год Кота. Мой год.
В воздухе разносится тошнотворный аромат захлебнувшегося собственной рвотой праздника: запах тающего в заливном желатина, мандариновой кожуры и недопитой вчера «Кровавой Мэри» (теперь скорее обескровленной и уж точно убийственно прокисшей). Звонит телефон, - наверняка кто-то из не успевших поздравить, - но мне так неохота поднимать трубку… Причем скорее из сострадания к самому звонящему, которому в похмельном ступоре сейчас придется подыскивать слова то ли недоумения, то ли оправдания, наткнувшись на холодный голос незнакомца.
- Почему ты не взял трубку? - спрашивает меня выходящая из ванной мама.
Я виновато улыбаюсь. Быть может, просто потому, что я очень редко бываю дома.
Я люблю своих родителей. Наверное, только они могут испытывать удовольствие от обсуждения концертных дуэтов и пластических операций наших горе-знаменитостей, а произносимые в телевизоре президентские новогодние банальности всегда носят для них исключительно важное значение. Хотя смысла в них не больше, чем в матерной ругани, имплицитно заложенный призыв «Ergo, bibamus!» (нашему народу больше и не надо) создает пассионарное напряжение такого накала, которое не снилось ни Гумилеву, ни Дергачеву, ни Дугину, однажды воткнувшим все свои пальцы в одну православную розетку.
Над праздничным столом возвышается новогодняя искусственная елка, купленная еще в те времена, когда наша страна не ведала о существовании демократии, свободы слова и мирных цитрусовых собраний. Тусклые советские игрушки (сплошь фаллические сосульки да шишки двусмысленных очертаний) тут и там проглядывают сквозь обильную мишуру. Они еще помнят похороны Брежнева и, наверное, потому навевают эту тихую грусть, отражаясь в кислотном сверкании пожароопасных китайских лампочек.
Я ем конфеты в новогоднем доме, забытом временем.