Джордж Орвелл: "Гуманист всегда лицемер"
(Отрывки из эссе о Киплинге 1942 г. Перевод мой.
Опубликовано в "Вестях" в 2007 г.)
Оригинал: http://gaslight.mtroyal.ab.ca/Orwell-B.htm
http://www.george-orwell.org/Rudyard_Kipling/0.html)
Жаль, что господину Элиоту в его пространном предисловии к избранным стихотворениям Киплинга пришлось занять столь оборонительную позицию. Но это было неизбежно, потому что прежде чем вообще говорить о Киплинге, нужно сначала выйти из-под власти легенды, созданной двумя категориями людей, которые его не читали. Участь Киплинга своеобразна: на протяжении пятидесяти лет он был притчей во языцех. В пяти литературных поколениях его презирал каждый просвещенный человек; к концу же этого срока девять десятых тех просвещенных забыты, а Киплинг в каком-то смысле до сих пор жив. Господин Элиот не дает этому удовлетворительного объяснения, потому что, отвечая на привычное и поверхностное обвинение Киплинга в «фашизме», он впадает в противоположную ошибку: защищает его там, где защищать его не следует. Бесполезно притворяться, будто взгляды Киплинга в целом могут быть приемлемы или даже простительны в глазах любого цивилизованного человека. Бессмысленно, например, заявлять, что когда Киплинг пишет о британском солдате, избивающем «ниггера» шомполом, чтобы отобрать у него деньги, то он действует только как репортер и не обязательно одобряет то, что описывает. Нигде в произведениях Киплинга нет ни малейшего намека на то, чтобы он осуждал такое поведение - напротив, у него отчетливо слышится нота садизма, помимо той жестокости, которая неизбежна для писателя этого типа. Нет, Киплинг действительно был шовинистом и империалистом, морально бесчувственным и эстетически отвратительным. Лучше начать с того, чтобы признать это, а затем попробовать понять, почему же он остался, а утонченные люди, фыркавшие над ним, так безвозвратно выцвели.
И все-таки на обвинение в «фашизме» нужно ответить, потому что первый ключ к какому бы то ни было пониманию Киплинга, моральному или политическому, состоит в том, что фашистом он как раз не был. От фашизма он был более далек, чем даже самый гуманный или самый «прогрессивный» человек сегодня. Интересным примером того, как бессмысленно повторяют цитаты, не пытаясь проверить их контекст или выяснить их значение, служит строка из «Завершающей молитвы»: «Lesser breeds without the Law». Над этой строкой всегда легко зубоскалить в голубовато-левой компании: «Меньшие племена без прав»! Предполагается, как нечто само собой разумеющееся, что «меньшие племена» - это туземцы, и в воображении сразу же возникает сагиб в пробковом шлеме, пинающий бесправного кули. А смысл этой строки почти прямо противоположен. Выражение «меньшие племена» почти несомненно относится к немцам (и, в частности, к писателям-пангерманистам), а «without the Law» означает здесь не «бесправные», а «беззаконные». В этом стихотворении обычно видят разнузданное бахвальство, в действительности же оно представляет собой осуждение правящих политиков, британских и немецких. Две строфы достойны того, чтобы их процитировать (я сейчас имею в виду не поэтическую, а политическую сторону):
Коль, мощью призрачной хмельны,
Собой хвалиться станем мы,
Как варварских племен сыны,
Как многобожцы, чада тьмы,
Бог Сил! Нас не покинь! - внемли,
Дабы забыть мы не смогли!
За то, что лишь болванки чтим,
Лишь к дымным жерлам знаем страх
И, не припав к стопам Твоим,
На прахе строим, сами прах,
За похвальбу дурацких од,
Господь, прости же Свой народ!
(Перевод О. Юрьева)
Фразеология Киплинга большей частью взята из Библии; без сомнения, во второй строфе он имел в виду текст 126 (127) псалма: «Если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его; если Господь не охранит города, напрасно бодрствует страж». На людей, повидавших Гитлера, этот текст не производит большого впечатления. В наше время никто не верит, что может быть что-то выше военной силы; никто не верит, что силу можно одолеть иначе как большей силой. Нет Закона, есть только сила. Я не утверждаю, что эта вера правильна, а только констатирую, что это вера, которую разделяют все современные люди. Кто делает вид, что это не так, - те либо интеллектуальные трусы, либо те же поклонники силы, только слегка замаскированные, либо просто не понимают, в каком веке они живут. А точка зрения Киплинга - дофашистская. Он еще верит, что гордыня до добра не доводит и что боги наказывают спесивцев. Он не предвидит танков, самолетов-бомбардировщиков, радио и тайной полиции, и психологических результатов всего этого.
Не перечеркивает ли это мои слова о шовинизме и жестокости Киплинга? Нет, это просто значит, что точка зрения империалиста XIX века и точка зрения современного бандита - две разные вещи. Киплинг совершенно четко принадлежит к периоду 1885-1902 гг. Англо-бурская война и ее последствия наполнили его горечью, но редко заметно, чтобы его чему-то научили более поздние события. Он был пророком британского империализма в его экспансионистской фазе (даже больше, чем его стихи, атмосферу того времени передает его единственный роман «Свет погас»), а также неофициальным историком Британской Армии, старой наемной армии, которая в 1914 году стала менять свой облик. Недостатки, из которых произрастала вся его самоуверенность, его грубая и хвастливая энергия, никоим образом не роднят его с фашистами или с людьми, близкими к фашизму.
... Последние свои годы Киплинг прожил в тоске, причиной которой, несомненно, было политическое разочарование, а не литературное тщеславие. История пошла не тем путем, как он предполагал. После величайшей из всех своих побед английская держава оказалась слабее, чем была до того, и Киплинг был достаточно зорок, чтобы увидеть это. Из слоев, которые он идеализировал, ушла доблесть; молодежь стала либо распутной, либо неблагонамеренной; стремление выкрасить карту в красный цвет испарилось. Он не мог понять, что происходит, потому что никогда не разбирался в экономических силах, лежащих в основе имперских захватов. Примечательным образом, нигде не видно, чтобы Киплинг осознавал лучше среднего солдата или колониального администратора, что империя - это в первую очередь финансовое предприятие. Империализм в его понимании - это что-то вроде насильственного миссионерства: направляешь пулемет Гатлинга на толпу невооруженных «туземцев», а затем устанавливаешь «Закон», включающий в себя железные дороги, шоссе и суды. Поэтому он не видел, что те же самые причины, которые создали Империю, в конце концов ее и разрушат. Например, по одной и той же причине вначале вырубали малайские джунгли под каучуковые плантации, а теперь эти плантации нетронутыми отдают японцам. Современные тоталитаристы знают, что делают, а англичане XIX века не знали, что они делают. Оба подхода имеют свои преимущества, но Киплинг никогда не мог перейти от одного к другому. Его точка зрения, с поправкой на то, что он все-таки был человеком искусства, была точкой зрения бюрократа, который презирает торговца и часто проживает всю жизнь, не замечая, что торговец заказывает музыку.
Но поскольку он отождествляет себя с правящим классом, то приобретает нечто, что «просвещенные» люди имеют редко или никогда: чувство ответственности. Левый фланг среднего класса ненавидит его за это не меньше, чем за его жестокость и вульгарность. Все левые партии в развитых промышленных странах по существу лицемерны, потому что cделали своей профессией борьбу против того, чего они на самом деле не хотят разрушать. Они провозглашают интернационалистские цели и в то же самое время борются за то, чтобы поддерживать уровень жизни, с которым эти цели несовместимы. Все мы живем за счет того, что грабим азиатских кули. Все «просвещенные» среди нас выступают за то, чтобы освободить этих кули. Но наш уровень жизни и вытекающая из него наша «просвещенность» требуют, чтобы этот грабеж продолжался. Гуманист всегда лицемер; в том, что Киплинг понимал это, и заключается, вероятно, главный секрет его силы и выразительности. Близорукий пацифизм англичан трудно выразить метче и короче, чем строкой: «Высмеивая мундиры, охраняющие ваш сон». Верно, что Киплинг не понимает экономического аспекта отношений между интеллектуалами и «мундирами». Он не видит, что карта выкрашена в красный цвет в основном для того, чтобы можно было эксплуатировать кули. Вместо кули он видит индийца на государственной службе; но на этом уровне он очень здраво понимает, кто кого защищает. Он ясно видит, что люди могут быть высоко цивилизованными только тогда, когда другие люди, неизбежно менее цивилизованные, кормят их и охраняют.
...Любой солдат, способный вообще читать стихи, сразу же заметил бы, что Киплинг почти не видит классовой войны, которая идет в армии, как и в любом другом месте. Мало того, что он считает солдата комичным, - он считает его верноподданным патриотом, который счастлив служить королеве и искренне восхищается своими офицерами. Конечно, отчасти это верно, иначе никто бы не сражался в боях. Но вопрос «Что я сделал для тебя, Англия моя?» - это типичный вопрос среднего класса, тогда как почти всякий рабочий человек сразу же спросит: «А что Англия сделала для меня?» В той степени, в какой Киплинг это замечает, он просто относит это на счет «острого эгоизма низших классов» (его собственное выражение). Когда он пишет не об англичанах, а о верноподданных индийцах, то раздувает мотив «Салам, сагиб» прямо-таки до тошнотворных размеров. И все-таки он намного более внимателен к простому солдату и намного более обеспокоен тем, чтобы с ним обращались по справедливости, чем большинство «либералов» его или нашего времени. Он видит, что солдата игнорируют, бесчестно обирают и лицемерно презирают те самые люди, которым он обеспечивает доходы. «Я обнаружил, - пишет он в посмертно изданных воспоминаниях, - как ужасна жизнь рядового солдата и какие ненужные муки он выносит».
...Киплинг, помимо своего простонародного здравого смысла и умения утрамбовать в два-три слова много дешевой живописности («пальма и сосна», «к востоку от Суэца», «на дороге в Мандалай»), еще и говорит, как правило, о вещах в высшей степени важных и животрепещущих. В этом смысле неважно, что мыслящие и порядочные люди обычно оказываются не на его стороне. «Бремя белых» мгновенно напоминает о реально существующей проблеме, даже если кто-то думает, что надо изменить эти слова на «бремя черных». Можно до глубины души не соглашаться с политической позицией, выраженной в «Островитянах», но никто не скажет, что эта позиция несерьезна. Мысли, высказываемые Киплингом, примитивны и при этом вечны. Это поднимает вопрос о его особом статусе как поэта или стихотворца.
Господин Элиот пишет, что метрические произведения Киплинга суть «стихи, но не поэзия», однако добавляет, что это «великие стихи». Далее он уточняет, что автор может быть назван лишь «великим стихотворцем», если среди его произведений есть такие, «о которых мы не можем сказать, стихи это или поэзия». (…) Но беда в том, что, когда требуется эстетическое суждение о произведениях Киплинга, господин Элиот занимает слишком оборонительную позицию, чтобы выражаться ясно и откровенно. Он не говорит о том, с чего, по-моему, нужно начинать любой разговор о Киплинге: что большая часть стихов Киплинга ужасающе вульгарна и вызывает приблизительно такое же ощущение, как когда актер третьеразрядного мюзик-холла в малиновом свете прожектора декламирует «Косичку Ву-Фанг-Фу» - и, несмотря на это, многими его стихами все-таки наслаждаются люди, знающие, что такое поэзия. Самые плохие (и при этом самые живые) из стихов Киплинга, такие, как «Ганга Дин» или «Денни Дивер», доставляют какое-то чуть ли не постыдное наслаждение, вроде того, как некоторые люди тайно проносят во взрослую жизнь любовь к дешевым сладостям. Но и лучшие его строки оставляют то же самое ощущение - будто вы очарованы чем-то фальшивым, и все-таки очарованы безоговорочно. Только лживый сноб может сказать, что человеку с хорошим литературным вкусом никогда не понравятся, например, такие строки:
Да, недаром поговорка у сверхсрочников была:
Тем, кто слышит зов Востока, мать-отчизна не мила.
Не отчизна им мила -
Пряный дух, как из котла,
Той земли, где плещут пальмы и звенят колокола
На дороге в Мандалай...
(Перевод И. Грингольца)
- и все-таки эти строки нельзя назвать поэзией в том же смысле, в каком поэзией являются «Феликс Рэндал» Джерарда Хопкинса или «Когда в сосульках сеновал…» Шекспира. Может быть, можно точнее определить место Киплинга, если говорить не о «стихах» в отличие от «поэзии», а просто назвать его «хорошим плохим поэтом». Он настолько же поэт, насколько Гарриет Бичер-Стоу была романисткой. И то, что произведения такого рода существуют - при том, что поколение за поколением видит их низкопробность и все же продолжает их читать, - говорит что-то о времени, в котором мы живем.
...Большое достоинство Киплинга - в том, что он не «остроумный», не «дерзкий», не старается «эпатировать обывателей». Он писал в основном банальности, а так как мы живем в мире банальностей, то многое из сказанного им держится долго. Даже худшие его глупости все же кажутся не такими мелкими и не так раздражают, как «просвещенные» высказывания того же времени - такие, как эпиграммы Уайльда или набор трескучих лозунгов в конце «Человека и сверхчеловека» Шоу.
Опубликовано в "Вестях" в 2007 г.)
Оригинал: http://gaslight.mtroyal.ab.ca/Orwell-B.htm
http://www.george-orwell.org/Rudyard_Kipling/0.html)
Жаль, что господину Элиоту в его пространном предисловии к избранным стихотворениям Киплинга пришлось занять столь оборонительную позицию. Но это было неизбежно, потому что прежде чем вообще говорить о Киплинге, нужно сначала выйти из-под власти легенды, созданной двумя категориями людей, которые его не читали. Участь Киплинга своеобразна: на протяжении пятидесяти лет он был притчей во языцех. В пяти литературных поколениях его презирал каждый просвещенный человек; к концу же этого срока девять десятых тех просвещенных забыты, а Киплинг в каком-то смысле до сих пор жив. Господин Элиот не дает этому удовлетворительного объяснения, потому что, отвечая на привычное и поверхностное обвинение Киплинга в «фашизме», он впадает в противоположную ошибку: защищает его там, где защищать его не следует. Бесполезно притворяться, будто взгляды Киплинга в целом могут быть приемлемы или даже простительны в глазах любого цивилизованного человека. Бессмысленно, например, заявлять, что когда Киплинг пишет о британском солдате, избивающем «ниггера» шомполом, чтобы отобрать у него деньги, то он действует только как репортер и не обязательно одобряет то, что описывает. Нигде в произведениях Киплинга нет ни малейшего намека на то, чтобы он осуждал такое поведение - напротив, у него отчетливо слышится нота садизма, помимо той жестокости, которая неизбежна для писателя этого типа. Нет, Киплинг действительно был шовинистом и империалистом, морально бесчувственным и эстетически отвратительным. Лучше начать с того, чтобы признать это, а затем попробовать понять, почему же он остался, а утонченные люди, фыркавшие над ним, так безвозвратно выцвели.
И все-таки на обвинение в «фашизме» нужно ответить, потому что первый ключ к какому бы то ни было пониманию Киплинга, моральному или политическому, состоит в том, что фашистом он как раз не был. От фашизма он был более далек, чем даже самый гуманный или самый «прогрессивный» человек сегодня. Интересным примером того, как бессмысленно повторяют цитаты, не пытаясь проверить их контекст или выяснить их значение, служит строка из «Завершающей молитвы»: «Lesser breeds without the Law». Над этой строкой всегда легко зубоскалить в голубовато-левой компании: «Меньшие племена без прав»! Предполагается, как нечто само собой разумеющееся, что «меньшие племена» - это туземцы, и в воображении сразу же возникает сагиб в пробковом шлеме, пинающий бесправного кули. А смысл этой строки почти прямо противоположен. Выражение «меньшие племена» почти несомненно относится к немцам (и, в частности, к писателям-пангерманистам), а «without the Law» означает здесь не «бесправные», а «беззаконные». В этом стихотворении обычно видят разнузданное бахвальство, в действительности же оно представляет собой осуждение правящих политиков, британских и немецких. Две строфы достойны того, чтобы их процитировать (я сейчас имею в виду не поэтическую, а политическую сторону):
Коль, мощью призрачной хмельны,
Собой хвалиться станем мы,
Как варварских племен сыны,
Как многобожцы, чада тьмы,
Бог Сил! Нас не покинь! - внемли,
Дабы забыть мы не смогли!
За то, что лишь болванки чтим,
Лишь к дымным жерлам знаем страх
И, не припав к стопам Твоим,
На прахе строим, сами прах,
За похвальбу дурацких од,
Господь, прости же Свой народ!
(Перевод О. Юрьева)
Фразеология Киплинга большей частью взята из Библии; без сомнения, во второй строфе он имел в виду текст 126 (127) псалма: «Если Господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его; если Господь не охранит города, напрасно бодрствует страж». На людей, повидавших Гитлера, этот текст не производит большого впечатления. В наше время никто не верит, что может быть что-то выше военной силы; никто не верит, что силу можно одолеть иначе как большей силой. Нет Закона, есть только сила. Я не утверждаю, что эта вера правильна, а только констатирую, что это вера, которую разделяют все современные люди. Кто делает вид, что это не так, - те либо интеллектуальные трусы, либо те же поклонники силы, только слегка замаскированные, либо просто не понимают, в каком веке они живут. А точка зрения Киплинга - дофашистская. Он еще верит, что гордыня до добра не доводит и что боги наказывают спесивцев. Он не предвидит танков, самолетов-бомбардировщиков, радио и тайной полиции, и психологических результатов всего этого.
Не перечеркивает ли это мои слова о шовинизме и жестокости Киплинга? Нет, это просто значит, что точка зрения империалиста XIX века и точка зрения современного бандита - две разные вещи. Киплинг совершенно четко принадлежит к периоду 1885-1902 гг. Англо-бурская война и ее последствия наполнили его горечью, но редко заметно, чтобы его чему-то научили более поздние события. Он был пророком британского империализма в его экспансионистской фазе (даже больше, чем его стихи, атмосферу того времени передает его единственный роман «Свет погас»), а также неофициальным историком Британской Армии, старой наемной армии, которая в 1914 году стала менять свой облик. Недостатки, из которых произрастала вся его самоуверенность, его грубая и хвастливая энергия, никоим образом не роднят его с фашистами или с людьми, близкими к фашизму.
... Последние свои годы Киплинг прожил в тоске, причиной которой, несомненно, было политическое разочарование, а не литературное тщеславие. История пошла не тем путем, как он предполагал. После величайшей из всех своих побед английская держава оказалась слабее, чем была до того, и Киплинг был достаточно зорок, чтобы увидеть это. Из слоев, которые он идеализировал, ушла доблесть; молодежь стала либо распутной, либо неблагонамеренной; стремление выкрасить карту в красный цвет испарилось. Он не мог понять, что происходит, потому что никогда не разбирался в экономических силах, лежащих в основе имперских захватов. Примечательным образом, нигде не видно, чтобы Киплинг осознавал лучше среднего солдата или колониального администратора, что империя - это в первую очередь финансовое предприятие. Империализм в его понимании - это что-то вроде насильственного миссионерства: направляешь пулемет Гатлинга на толпу невооруженных «туземцев», а затем устанавливаешь «Закон», включающий в себя железные дороги, шоссе и суды. Поэтому он не видел, что те же самые причины, которые создали Империю, в конце концов ее и разрушат. Например, по одной и той же причине вначале вырубали малайские джунгли под каучуковые плантации, а теперь эти плантации нетронутыми отдают японцам. Современные тоталитаристы знают, что делают, а англичане XIX века не знали, что они делают. Оба подхода имеют свои преимущества, но Киплинг никогда не мог перейти от одного к другому. Его точка зрения, с поправкой на то, что он все-таки был человеком искусства, была точкой зрения бюрократа, который презирает торговца и часто проживает всю жизнь, не замечая, что торговец заказывает музыку.
Но поскольку он отождествляет себя с правящим классом, то приобретает нечто, что «просвещенные» люди имеют редко или никогда: чувство ответственности. Левый фланг среднего класса ненавидит его за это не меньше, чем за его жестокость и вульгарность. Все левые партии в развитых промышленных странах по существу лицемерны, потому что cделали своей профессией борьбу против того, чего они на самом деле не хотят разрушать. Они провозглашают интернационалистские цели и в то же самое время борются за то, чтобы поддерживать уровень жизни, с которым эти цели несовместимы. Все мы живем за счет того, что грабим азиатских кули. Все «просвещенные» среди нас выступают за то, чтобы освободить этих кули. Но наш уровень жизни и вытекающая из него наша «просвещенность» требуют, чтобы этот грабеж продолжался. Гуманист всегда лицемер; в том, что Киплинг понимал это, и заключается, вероятно, главный секрет его силы и выразительности. Близорукий пацифизм англичан трудно выразить метче и короче, чем строкой: «Высмеивая мундиры, охраняющие ваш сон». Верно, что Киплинг не понимает экономического аспекта отношений между интеллектуалами и «мундирами». Он не видит, что карта выкрашена в красный цвет в основном для того, чтобы можно было эксплуатировать кули. Вместо кули он видит индийца на государственной службе; но на этом уровне он очень здраво понимает, кто кого защищает. Он ясно видит, что люди могут быть высоко цивилизованными только тогда, когда другие люди, неизбежно менее цивилизованные, кормят их и охраняют.
...Любой солдат, способный вообще читать стихи, сразу же заметил бы, что Киплинг почти не видит классовой войны, которая идет в армии, как и в любом другом месте. Мало того, что он считает солдата комичным, - он считает его верноподданным патриотом, который счастлив служить королеве и искренне восхищается своими офицерами. Конечно, отчасти это верно, иначе никто бы не сражался в боях. Но вопрос «Что я сделал для тебя, Англия моя?» - это типичный вопрос среднего класса, тогда как почти всякий рабочий человек сразу же спросит: «А что Англия сделала для меня?» В той степени, в какой Киплинг это замечает, он просто относит это на счет «острого эгоизма низших классов» (его собственное выражение). Когда он пишет не об англичанах, а о верноподданных индийцах, то раздувает мотив «Салам, сагиб» прямо-таки до тошнотворных размеров. И все-таки он намного более внимателен к простому солдату и намного более обеспокоен тем, чтобы с ним обращались по справедливости, чем большинство «либералов» его или нашего времени. Он видит, что солдата игнорируют, бесчестно обирают и лицемерно презирают те самые люди, которым он обеспечивает доходы. «Я обнаружил, - пишет он в посмертно изданных воспоминаниях, - как ужасна жизнь рядового солдата и какие ненужные муки он выносит».
...Киплинг, помимо своего простонародного здравого смысла и умения утрамбовать в два-три слова много дешевой живописности («пальма и сосна», «к востоку от Суэца», «на дороге в Мандалай»), еще и говорит, как правило, о вещах в высшей степени важных и животрепещущих. В этом смысле неважно, что мыслящие и порядочные люди обычно оказываются не на его стороне. «Бремя белых» мгновенно напоминает о реально существующей проблеме, даже если кто-то думает, что надо изменить эти слова на «бремя черных». Можно до глубины души не соглашаться с политической позицией, выраженной в «Островитянах», но никто не скажет, что эта позиция несерьезна. Мысли, высказываемые Киплингом, примитивны и при этом вечны. Это поднимает вопрос о его особом статусе как поэта или стихотворца.
Господин Элиот пишет, что метрические произведения Киплинга суть «стихи, но не поэзия», однако добавляет, что это «великие стихи». Далее он уточняет, что автор может быть назван лишь «великим стихотворцем», если среди его произведений есть такие, «о которых мы не можем сказать, стихи это или поэзия». (…) Но беда в том, что, когда требуется эстетическое суждение о произведениях Киплинга, господин Элиот занимает слишком оборонительную позицию, чтобы выражаться ясно и откровенно. Он не говорит о том, с чего, по-моему, нужно начинать любой разговор о Киплинге: что большая часть стихов Киплинга ужасающе вульгарна и вызывает приблизительно такое же ощущение, как когда актер третьеразрядного мюзик-холла в малиновом свете прожектора декламирует «Косичку Ву-Фанг-Фу» - и, несмотря на это, многими его стихами все-таки наслаждаются люди, знающие, что такое поэзия. Самые плохие (и при этом самые живые) из стихов Киплинга, такие, как «Ганга Дин» или «Денни Дивер», доставляют какое-то чуть ли не постыдное наслаждение, вроде того, как некоторые люди тайно проносят во взрослую жизнь любовь к дешевым сладостям. Но и лучшие его строки оставляют то же самое ощущение - будто вы очарованы чем-то фальшивым, и все-таки очарованы безоговорочно. Только лживый сноб может сказать, что человеку с хорошим литературным вкусом никогда не понравятся, например, такие строки:
Да, недаром поговорка у сверхсрочников была:
Тем, кто слышит зов Востока, мать-отчизна не мила.
Не отчизна им мила -
Пряный дух, как из котла,
Той земли, где плещут пальмы и звенят колокола
На дороге в Мандалай...
(Перевод И. Грингольца)
- и все-таки эти строки нельзя назвать поэзией в том же смысле, в каком поэзией являются «Феликс Рэндал» Джерарда Хопкинса или «Когда в сосульках сеновал…» Шекспира. Может быть, можно точнее определить место Киплинга, если говорить не о «стихах» в отличие от «поэзии», а просто назвать его «хорошим плохим поэтом». Он настолько же поэт, насколько Гарриет Бичер-Стоу была романисткой. И то, что произведения такого рода существуют - при том, что поколение за поколением видит их низкопробность и все же продолжает их читать, - говорит что-то о времени, в котором мы живем.
...Большое достоинство Киплинга - в том, что он не «остроумный», не «дерзкий», не старается «эпатировать обывателей». Он писал в основном банальности, а так как мы живем в мире банальностей, то многое из сказанного им держится долго. Даже худшие его глупости все же кажутся не такими мелкими и не так раздражают, как «просвещенные» высказывания того же времени - такие, как эпиграммы Уайльда или набор трескучих лозунгов в конце «Человека и сверхчеловека» Шоу.