Город, в котором я больше не живу (3)
"В Ленинграде-городе у Пяти Углов получил по морде Саня Соколов."
У японцев есть специальное слово 懐かしい (натцкаши), которое очень трудно перевести на другие языки. Оно обозначает чувство горько-сладкой ностальгии, когда, например, возвращаешься в дом к постаревшим родителям и в кладовке натыкаешься на любимую детскую игрушку. Или когда идешь вдоль океана по длинному пляжу, где когда-то бегал на пару с давно умершей собакой. Или даже вкус шоколадного мороженного с орехами за 28 копеек. Поэтому город, в котором я больше не живу, так и называется Натцкаши. По странному обстоятельству моего рождения некоторые из его улиц сейчас находятся в России.
Если выйти из парадного, повернуть направо и пойти по Рубинштейна, то выйдешь на Невский, как раз напротив ЗАГСа, где расписывался БГ. Тут надо повернуть налево, и мимо туристов, фотографирующих яйца коней Клодта, перейти через Фонтанку. На углу с другой стороны - булочная. Из нее пахнет бородинским хлебом, но сейчас некогда, да и денег нет. До Дворцовой площади еще минут двадцать ходьбы. Можно, конечно, продолжать идти по Невскому, но там на стене большая надпись: "При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна." Я не помню, откуда взялась эта традиция обстреливать Невский. Говорят, она была всегда и сохраняется до сих пор. Люди привыкли и ходят, не обращая внимания. Я не буду рисковать и сверну в проходные дворы; через Капеллу проскочу к Зимнему. Там, в Эрмитаже у меня свидание с голой женщиной.
Если бы я в школьной тетрадке нарисовал голую женщину, то наша классная - учительница русского и литературы - вырвала бы страницу и вызвала бы в школу моих родителей. "Ваш сын рисует пахабные картинки," выговаривала бы она маме со своим московским акцентом. Она говорила "пахабные" через "А" и морщилась, как будто бы у картинки был ужасный запах.
А в Эрмитаже было много голых женщин. На них никто не морщился, и даже мне мальчишке-шестикласснику разрешалось на них свободно смотреть. Весь Эрмитаж был территорией свободы пространства и времени. Там можно было наткнуться на средневековых конных рыцарей в кованных латах; на гробницу фараона; на любительницу абсента Пикассо; на экзотических туземцев Гогена. Но больше всего мне нравилась женщина с картины Питерa Пауля Рубенса "Союз Земли и Воды." Во-первых, она была голая и красивая. Во-вторых, меня поражало, что серую, грязную землю можно придумать нарисовать телесно-розовой, полнокровной женщиной. Старый козел Нептун стоял рядом с ней и откровенно хотел жениться.
В заэрмитажном Ленинграде иногда тоже случался союз воды и земли. В июне-июле было несколько жарких дней, и жители вылезали на узкий пляж возле Невы погреть свои сине-белые тела. Девушки в купальниках сидели на берегу, и я представлял себе, что выскочу из воды, как Нептун, и напугаю их так, что они сразу выйдут за меня замуж. Но по сравнению с картиной, ленинградское солнце оставалось каким-то вялым, девушки были скорее ближе к земле Питера, чем к Земле Рубенса, да и сам я понимал, что мне далеко до загорелого козла Нептуна. Зато в Эрмитаже все было настоящим и красивым. Я ходил туда при первой возможности и наслаждался свободой.
И только через много-много лет, совсем в другом месте, в кафе на ратушной площади немецкого города Аахена я встретил ту женщину с картины Питера Пауля Рубенса. Она сидела напротив меня через несколько столиков. Рядом с ней стояла ваза с фруктами и бокал красного вина. Она улыбалась своему приятелю, который немного загораживал ее от меня спиной. Я смотрел на нее, как Штирлиц на свою жену из Семнадцати Мгновений Весны. Только она не была моей женой, и не смотрела с любовью мне в глаза. Наверное, это было настоящее свидание в Натцкаши, городе где я больше не живу.