Рассказик. Жутковатый. А когда я другие писала?
Теперь уже можно не бояться, теперь со мной ничего не случится, теперь я доживу. Раньше мне казалось, что можно жить или выживать. Выяснилось, что можно еще доживать. Для меня это самое лучшее сейчас. Самое подходящее. Я не думала что так всё закончится. Я не верила, не смела надеяться, что всё так удачно выйдет. Доживание - это когда всё теряет значение, ничто не беспокоит и не раздражает. Возможно, я и не заслуживаю такой удачи. А возможно, это и сказывается: доживание, это ведь, в сущности, медленное умирание. Медленное, продолжительное, детально проходящее умирание. Иногда я думаю об этом. Иногда я просто начинаю это ощущать, и думаю я о том, разве можно ощущать собственное умирание. Кто-то трясет меня за голову, хлопает по лицу, кричит: «Не отключайся, смотри на меня. Будь здесь».
А я не здесь. Я на маленькой пустой станции, сижу на холодной металлической скамейке, смотрю не отрываясь на часы. Я хочу заметить, как минутная стрелка перескочит на следующее деление, и наступит десять часов четырнадцать минут. Я не знаю, когда придет поезд, но сижу и смотрю на часы. Рядом со мной плачет женщина, она не воет, как покинутые жены, и не всхлипывает, как девушки потерявшие телефон, она одержимая отчаянием почти беззвучно рыдает. Она плачет о смерти. А я сижу рядом и слежу за стрелкой часов. Я не хочу ничего говорить ей, я не хочу даже ничего сделать для неё. Я хочу быть ангелом, положить руку ей на голову и просто забрать у неё всю её скорбь. И я перевожу взгляд на свои руки, и со всей непререкаемой ясностью принимаю своё бессилие. Когда я снова смотрю на часы, вожделенное мною деление, минутной стрелкой уже достигнуто. Прибывает поезд.
Пассажиров почти нет, при желании, каждый из них мог бы ехать в отдельном вагоне. Я выявляю такое желание. Я больше не вижу и не слышу ту женщину. Но я продолжаю думать о ней. И думаю о том, почему я не плачу о смерти. И вспоминаю почему. Одновременно с этим, я понимаю, почему я не ангел, и почему эта женщина скоро обязательно перестанет плакать. Я ставлю сумку и сажусь к окну. Поезд быстро и бесшумно везет меня в Волшебную Страну.
Все поезда, автомобили и автобусы, троллейбусы и трамваи мира, особенно трамваи всегда везли меня в Волшебную Страну. И вот я опять туда направляюсь. С вещами. В моей большой спортивной сумке ворох всего самого необходимого, одежда, обувь, зубная щетка, плеер, бумага, ручка, плоскогубцы, маникюрные ножницы, калькулятор и прочая сложенная в отдельный кармашек всякая мелкоразмерная ерунда. Беда лишь в том, что всё это не мои вещи. Все они совершенно новые, в магазинной упаковке, с ярлыками и ценниками, все, включая карандашный огрызок и талисманчик, на удачу, не имеют ко мне никакого отношения. Мои вещи никогда не бывают новыми, мои вещи всегда отмечены жизнью, а эти - не мои, хоть и не чужие тоже. Мне пришлось взять их, та как мои собственные потеряли для меня весь смысл. Как копировальная бумага, использованная столько раз, что она перестает оставлять след, как фраза написанная двух-трех буквенными сокращениями, так, что ничего уже не разобрать. Вечерние крики ласточек для меня были связаны со спокойствием и наступающей прохладой летней ночи, потом - с разбитым сердцем, потом - с несвободой, и наконец, со свободой. Что связывает меня с ними сейчас, я не могу разобрать. Это какое-то невразумительное беспокойство. Мне пришлось от него избавиться. Как и от многого другого.
Поезд не довезший меня до Волшебной Страны остановился на конечной станции. Пора выходить из него идти дальше.
Уже очень поздний вечер, фактически ночь. Мимо проезжает трамвай, почти пустой, и ярко освещенный. Он прекрасен, как виноградное фруктовое мороженое в июльский день, он манит. Но мне почему-то совершенно очевидно, что этот трамвай в Волшебную Страну сегодня не идет. Сегодня он везет трех усталых городских жителей в их дома на окраине, где им давно уже пора бы пить чай с бубликами и брынзой.
Я иду и разглядываю дома на противоположной стороне улицы. В окнах горит свет, за каждым из этих окон живут люди. Они едят котлеты с картошкой, смотрят телевизор, гладят кота. Вот там девочка готовится к завтрашнему экзамену, а там женщина после ухода гостей моет посуду. В следующем доме всё совершенно по-другому, здесь в съемных квартирах с неудобной мебелью живут одинокие люди, подростки устроили вечеринку по поводу отъезда родителей, в одной из квартир спят на полу пятнадцать приезжих рабочих, а в другой бездетный больной старик доживает свои дни. Я знаю, что дома не делятся на те, в которых живут благополучные люди, и те, в которых жизнь ненастоящая, неудавшаяся и пустая, что на самом деле все перемешано. Но в Волшебной Стране ведь есть такой дом, где живут счастливые люди, где за одним из светящихся вечером окон живу я.
И я бреду дальше. Я осознаю, что я не в Волшебной Стране, и доберусь до неё еще нескоро. Вдалеке, на освещенном переходе, я вижу, да-да, я вижу тебя. Мне обязательно, совершенно необходимо сейчас тебя догнать, ты быстро шагаешь своей дорогой, и мне теперь надо бежать, чтобы сказать тебе то, что мне так хочется тебе сказать. Все слова о любви, которая была так давно и так недолго, что уже стерлась из памяти, о том, что место оставленное когда-то для тебя в моём сердце давно уже подверглось уплотнению, что мне всё равно, чем ты живешь, и я очень надеюсь, что ты никогда не вспоминаешь обо мне. Что ко всему вранью, которое я сочинила, будучи с тобой я так привыкла, что повторись с нами, не дай боже, что-нибудь подобное, я повторю его слово в слово, что я бегу за тобой, и говорю все эти слова, просто потому что мне абсолютно больше нечем заняться, и в сущности, даже не помню как ты выглядишь, ты ли это вообще. Бежать мне мешает сумка и боязнь, что из кармана куртки выпадет полупустая сигаретная пачка. Я решаю, что сумку я не выпущу ни за что - там вся моя теперешняя жизнь, а о трех оставшихся сигаретах я буду сожалеть больше, чем о том, что не догоню тебя. И я решаю пойти на компромисс, я не буду догонять тебя, и выскажу всё то, что так хочу тебе сказать первому встреченному мной человеку. Быстро пробубнив свою пламенную речь, я получаю ту реакцию, которую ожидаю, которую ожидаю от тебя. Мы незнакомы, мы никогда раньше не встречались, мы ничего друг другу не должны, ничего никогда не было, ничего из вышеперечисленного не имеет никакого значения. Какое облегчение.
При этом кто-то настойчиво продолжает хлопать меня по лицу и трясет за волосы. Осипший голос продолжает умолять не отключаться: «Всё будет хорошо, смотри на меня, смотри мне в глаза. Ты узнаешь меня?» И я всматриваюсь в эти глаза. Я определенно знаю это лицо. Да, совершенно точно я знаю это лицо. Это моё собственное лицо.