(no subject)
Сигнал бедствия
Ч.1. До сих пор так и не удалось выяснить, появилось раньше: курица или яйцо? Однако еще реже мы задаемся вопросом, кто кому предшествовал: читатель или писатель? Вопрос этот не так прост, каким кажется на первый взгляд. Используя известную методу, можно было бы найти компромиссное решение и сказать, что писатель и читатель появились одновременно в процессе общественного разделения труда. Но все равно проблема понимания оставалась бы, поскольку прежде чем что-то написать, нужно уметь читать и наоборот. И для кого писал самый первый писатель? Неужто тоже «в стол»?
Еще одним нерешенной проблемой является вопрос от том, когда читатели стали писать письма писателям. До сих пор не установлено, писали ли читатели письма Гомеру, Данте, Сервантесу, Шекспиру, а если писали, то о чем именно?
Впрочем, не презиравший сонета суровый Дант едва ли получал от своих читателей эпистолы: биографы рассказывают, что прохожие, встречавшие его на улицах Вероны, говорили: «Вот человек, который побывал в аду».
Не менее затемнен вопрос и о том, становились ли герои литературных произведений объектом подражания для молодежи. Действительно, стремился ли обдумывавший житье английский юноша, решавший, делать бы жизнь с кого, делать ее с Ричарда Третьего, а трепетная юница с леди Макбет? Или юный гишпанец с Дон Кихота, а то и Санчо Пансы?
Остаются неисследованными и вопрос о том, проводились ли в те времена читательские конференции, на которых обсуждались темы, поднимавшиеся в произведениях Гомера, Овидия, Сервантеса и Шекспира.
И не известно, организовывались ли в Смольном институте диспуты на тему сравнительного анализа образов Анны Карениной и Бетси Тверской, а в Пажеском корпусе -о «лишних людях» на примере Стивы Облонского, Николая Ставрогина и Петра Верховенского.
Лишь об одном можно сказать с достаточной долей вероятия: ни Пушкину, ни Лермонтову, ни Гоголю, ни даже Достоевскому писем от читателей, просивших прояснить поведение их героев, практически не поступало. И уж тем более, никому и в голову не могло прийти просить их поучить жизни или дать совет, как правильно поступить в той или иной ситуации.
В этом отношении граф стал первопроходимцем. Порой все же он получал письма, авторы которых просили его прояснить отношение к тем или иным героям, включая Холстомера или Фру-Фру. Так, сестра Софьи Андреевны Т.А. Кузьминская спросила однажды своего зятя Льва Николаевича, был ли Вронский кавалергард или лейб-гусар. Ответ из первых рук понадобился ее сыну - флотскому лейтенанту, заспорившему со своими друзьями и сослуживцами на эту животрепещущую тему.
«Милая Таня, не могу сказать, какого именно полка был Вронский, - отвечал свояченице граф. - Только, наверное, не лейб-гусар. Желал бы, чтобы твой милый Вася интересовался бы узнать от меня вещи более нужные для жизни».
В. Кузминский мог и сам многое поведать дядюшке. Как-никак, в качестве младшего штурманского офицера броненосного фрегата «Адмирал Нахимов» он участвовал в Цусиме и побывал в японском плену.
В другой раз кто-то полюбопытствовал у их сиятельства, в каком чине вышел в отставку Вронский. «Какие вопросы интересуют петербургскую молодежь!» - сказал по этому случаю граф.
Но то были редчайшие исключения.
К началу века граф приобрел устойчивый статус махатмы, инженера-проектировщика человеческих душ, став одновременно поп-идолом и авторитетом во всем. Безусловно, звание махатмы граф приобрел благодаря борьбе с православием, церковью и самодержавием и своему пониманию народности, а его литературная слава была «стартовым капиталом». «Репутация установлена, - сказал однажды граф, - можно говорить что попало, и придают этому глубокий смысл, а его нет». Сказано это было, между прочим, о Гёте.
Так граф стал агитатором и пропагандистом, авторитет которого определялся и поддерживался славой писателя. Сталину с его пониманием роли и задач литературы и писателя в общественно-политической жизни страны не нужно было ничего выдумывать - достаточно было взять пример графа Толстого. Правда, калибр сталинских писателей был несравнимо меньше, однако литературные гении - товар штучный и запустить их в серию весьма затруднительно. «Других же писателей» под рукой вождя не было, а с теми, что были, приходилось работать и работать. И все же К.П. Победоносцеву такая власть над «властителями дум» не могла и присниться.
К концу XIX века сложилась ситуация, когда для успешного ведения агитации и пропаганды занятие собственно литературой стало для графа совершенно излишним - он и без них превратился в «медийную персону». Даже такие «события», как спор его дочери с мебельщиками по поводу починки кресла в московском доме в Хамовниках становился предметом газетных публикаций.
Граф окончательно перешел на дидактику, что в ярчайшем виде проявилось в его детских сказках. Сказки графа были зачастую заимствованными, но «усеченными», «деревянными» и любви к детям в них не ощущалось.
Зато ему мешками стали приходить письма от людей, испрашивавших совета по житейской части. Этим граф также опередил свое время, предвосхитив одну из функций советских писателей, а также отделов писем газет, журналов, радио и телевидения будущего.
«Дорогая редакция! Пишет тебе...»
Помнится, действие весьма недурного фильма С.А. Герасимова «Журналист» (1967 г.) начиналось в отделе писем одной из центральных газет, судя по виду из окна, в «Правде». Сотрудники редакции зачитывают своим коллегам «выбранные места» из полученных писем. В одном таком, присланном учительницей русского языка, говорилось: «Внутри - вакуум».
Но если «письма в редакцию» в советское время были следствием отсутствия духовника, то роль духовника, взятая на себя графом, была во многом следствием глубокого общественного нездоровья.
Разумеется, любители писать письма с целью излить душу, были во все времена, включая каменный век, однако весь вопрос в том, письма какого именно содержания писались графу, и мыслимо ли было представить себе, чтобы подобного рода эпистолы отправлялись Пушкину, Лермонтову, Гоголю, Достоевскому?
... Письмо О.Е. Добротиной из Ярославля от 28 апреля 1909: «Я требую от Вас, чтобы Вы сказали, нужны ли женщинам права, чтобы бороться со злом. Если Вы не ответите на этот раз, то я буду знать, что мне нужно самой приехать к Вам и сидеть на Вашем крыльце в ожидании ответа. Или Вы должны будете прибегнуть к помощи полиции, чтобы выпроводить меня».
На конверте этого письма Добротиной Толстой пометил: H. Н. ответить.
Письмо Е. И. фон Зек (20 лет, Петербург) от 16 октября 1903 г. В нем говорилось, что под влиянием сочинений Толстого она решила изменить жизнь, порвать со своей средой, но удерживал ее от этого шага интерес к естественным наукам, для изучения которых она поступила на курсы. Просила дать ей совет, как поступить.
Вопрос, кот[орый] вы мне ставите, ответствовал ей граф, вы можете решить только сами. Вы знаете, что можете умереть всякую минуту, и потому никакие соображения о будущем не могут, не должны руководить нашими поступками в настоящем, если мы хотим служить не себе, а Богу. И потому загляните поглубже в свою душу и решите искренно вопрос: хотите ли вы для себя или для Бога, откладывая деятельность в настоящем, готовиться для более полной деятельности в будущем. Если, как вы не можете не найти, вы хотите этого для себя, то так и знайте и скажите себе, что вы слабы, не отдаетесь вполне воле Бога, и если не можете отказаться от желания медиц[инских] курсов, то поступайте на них, но с сознанием, что вы делаете нехорошее дело. Это необманывание себя важнее всего. Этой правдивости перед собой, перед богом от души желаю вам.
Г.С. Рябов - сын мелкого торговца-лесопромышленника, в 1903 г. гимназист спрашивал в письме от 28 сентября 1903 г., стоит ли ему кончать гимназию и поступать в высшее учебное заведение.
«Вопрос, который вы мне задаете, - отвечал граф, - может быть решен только вами.
Вы не находите удовлетворяющего вас ответа только п[отому], ч[то] вам не ясна та цель, кот[орую] вы ставите для своей жизни.
Цель эта есть только одна: стремиться к тому совершенству, к[оторое] указал нам Христос, сказав: будьте совершенны, как отец ваш небесный. Эта единственная достойная человека цель жизни, достигаемая не стоянием на столбу, не аскетизмом, а выработкой в себе любовного общения со всеми людьми. Из стремления к этой правильно понимаемой цели вытекают все полезные человеческие деятельности и соответственно этой цели решаются все вопросы, равно и те, к[оторые] вы мне ставите. Желаю вам успеха в этом стремлении. Лев Толстой».
Неизвестный (Е. Т.), уже писавший однажды Толстому, в письме от 12 января 1910 г. говорил, что желает учиться, но его отец с этим не соглашается, поэтому он собирается убежать из дому, если Толстой одобрит это намерение.
Ответ графа был таков: «Советую жить, где живете, и ничего не затевать. Учиться доброй жизни можно везде. А только это одно учение нужно».
15-го января 1910 г. Ясная Поляна».
Л.Н. Ляпина (1896 г.р.) - в то время ученица Пятигорской женской гимназии, отправила 12 января 1910 г. письмо, в котором писала, что, «разуверившись в жизни» и не найдя ответа на вопрос «зачем жить», она решила отравиться. Перед тем как принять яд, она вошла проститься со своим маленьким братом, который в это время читал «Азбуку» Толстого. Ее вдруг осенила мысль, что, может быть, один Толстой мог бы сказать такое слово, чтобы спасти ее жизнь, и тут же написала ему, прося в конце письма ответить не позже как через неделю, иначе «будет поздно».
Благодаря графу, Л.Н. Ляпина окончила гимназию и историко-филологический факультет Высших Бестужевских курсов в Петербурге. В 1929 г. она преподавала русскую литературу в Ташкенте.
Мария фон Малер - молодая девушка из дворянской семьи, обратилась к Толстому с письмом от 21 января 1910 г., в котором просила посоветовать ей, как выйти из затруднительного положения. Ее тяготит нетрудовая, роскошная жизнь, она хочет жить своим трудом, но семья ее не понимает и считает «психопаткой». Она полюбила молодого человека мещанского происхождения, но родители препятствуют браку. Просила Толстого помочь ей своим советом.
Граф откликнулся из своей Ясной Поляны на другой же день: «Добровольный переход от положения более богатого, обеспеченного чужим трудом, к положению, требующему больших лишений и большого труда, всегда желателен и нравственно хорош. Нарушение же добрых отношений в семье с родителями, заботами которых вы взрощены и воспитаны, всегда нежелательно и безнравственно. Лучше вам постараться достигнуть первого, не нарушая второго. Если же необходимо одно из двух, то, не зная ни вас, ни того человека, с которым вы хотите соединиться, я не могу дать определенного совета. Только вы сами можете решить вопрос».
Некая С. Ф. из Харькова описывала в письме от 19 января 1910 г. свою тяжелую семейную жизнь с разбитым параличом стариком-мужем. Просила Толстого помочь ей найти выход из создавшегося для нее затруднительного положения, усугубленного еще тем, что она любит другого.
Граф ответил ей весьма оперативно: «Как ни тяжело ваше положение, вам надо остаться дома с мужем и детьми, о которых вы мало говорите в своем письме. Думаю, что вы найдете спокойствие и утешение, посвятив все свои силы на воспитание их. Для меня нет никакого сомнения, что если вы не останетесь дома, вы сделаете свою жизнь еще несравненно более тяжелою».
Воспитанник 2-го класса Кишиневской семинарии П. Будьян писал Толстому: «Вы принадлежите к классу таких же лиц, которые обладают громадным состоянием. Вы великий человек!.. Так войдите в мое положение и по Вашему честному усмотрению пришлите мне деньгами хоть незначительно».
На другой день граф ответствовал нахальному семинаристу: «Вы находитесь в большом заблуждении, предполагая меня владеющим большими богатствами. Я не только не имею больших богатств, но не имею ничего, и не так, как это говорят и пишут мои враги, что я как-то перевел свое имущество на жену, а просто потому, что в 82 году я сделал распоряжение о том, чтобы всё, что я имею, перешло к моим наследникам, что так и сделалось. Так что я не имею не только большой, но никакой собственности, и потому сожалею, что желания вашего исполнить не могу».