рефлексивные пометки к содержанию проведенных Skypecastов ТОЛКОВАНИЕ СНОВИДЕНИЙ.
Эта запись - рефлексивные пометки к содержанию проведенных
Skypecastов ТОЛКОВАНИЕ СНОВИДЕНИЙ. На мой взгляд, основной процесс в общении в Skypecast - собственно рассказы его участников о своих сновидениях - наиболее емко можно охарактеризовать понятием экфразис (экфрасис) - ἐκφράσις. Не смотря на то, что это понятие чаще всего можно встретить в текстах созданных на языке искусствознания, оно не полностью приватизировано эстетическим дискурсом. По крайней мере, сам эстетический дискурс как часть философского не ограничивается предметными рамками искусствоведения, что дает возможность применить ἐκφράσις для описания того, что делает при помощи речи сновидец выражая свое сновидение. Такая мысль возникла у меня в дискуссиях с автором этих строк:
«Платон убежден, что гармония, чувство ритма и меры - присущие всем людям врожденные свойства. Гармония и мера позволяют искусству выполнять свою главную функцию - вникать в божественный план космоса. Эти категории - гарант соответствия привходящих, созданных человеком вещей божественному порядку. Таким образом, подхваченная и развитая Платоном пифагорейская концепция видела сущность прекрасного в мере и гармонии. Он говорит об этом в «Филебе»: «мера и пропорция есть прекрасное и добродетель». Мы помним, что в системе платоновского идеализма предполагается, что у каждого человека имеются врожденные и неотделимые друг от друга идеалы красоты и добра. Наложение этих идеалов на реальные объекты - соразмерность. Гармония - объективная самодовлеющая данность. Все гармоничное имеет для себя соответствующую единицу измерения. Неразрывную связь всеобщей гармонии, которая лежит в основе мимезиса и космологии, фиксирует и Аристотель. Он пишет: «Гармония - дар неба; ее природа божественна, прекрасна и чудесна». Искусство стремится к возвращению к исходному принципу космической гармонии.
От софистов же мы получаем другой взгляд на сущность искусства. Телесный человек - в центре внимания софистов, и в этом смысле их мало интересует гармония. Гармония - свойство космоса, чрезмерное - привходящее свойство человеческого мира, отклоняющегося от идеального положения вещей, но тем не менее, существующего и постоянно утверждающегося. Противостоящий гармонии мотив чрезмерного, «хаотического удовольствия» проходит через всю практику софистов.
Софисты ищут не совершенных (гармоничных), а эффектных форм. Как ни парадоксально, но практическое подтверждение получает тезис о том, что чрезмерная, изощренная речь оказывается наиболее действенной. Для софистов эстетический взгляд - пространство свободы творчества, т.е. человек, получая эстетическое удовольствие, не руководствуется единой системой оценки. Настоящее удовольствие от прекрасного связано не с процессом узнавания, а, напротив, с изобретением. Красота неожиданна, непрозрачна, неясна. Суждения вкуса формируются, изобретаются. Вкус - не врожденное свойство, а, по меньшей мере, конвенциональное. Идея эстетического индивидуализма, вероятно, наиболее внятно был высказана Протагором как аргумент против распространенной точки зрения о том, что форма, представляющаяся прекрасной для одной вещи, будет таковой и для других вещей. Эстетический индивидуализм открывает другой путь в понимании творческого процесса. Творчество заключено не в том, чтобы соответствовать вечному закону, а в том, чтобы соответствовать субъективному представлению о красоте. От категории «чрезмерного» легко сделать переход к другой важной для софистической аргументации категории - «экфразис».
Классический миметический стиль подчинен требованию ясности. Общим местом аристотелевской логики оказывается тезис, что и научное доказательство, и риторическая аргументация немыслимы без ясности. Это верно и для современных концепций риторики. Речь, которая помогает феномену обнаружить себя (построенная по принципу мимезиса), должна быть непременно прозрачна. Таким образом, совершенство стиля для Аристотеля - ясность. По мнению Аристотеля, для того, чтобы речь была наиболее разнообразна и легко ухватываема, необходимо использование метафор. Основная характеристика метафоры - ясность. Ясность метафоры проистекает от возможности ее узнавания, она раскрывает сущность через отдаленное сходство. Смысл использования этой допустимой фигуры речи в том, что она содействует углублению смысла, основательности суждения, способствует пониманию, которое видится Аристотелем как раскрытие сущности вещей. Метафора не должна являться омонимией, она должна порождать не путаницу, а новое узнавание. В метафоре достигается мера между ясностью и украшением.
Следовательно, метафора - это миметическая фигура речи. Во многом неприятие софистики Аристотелем было связано с тем, что они размывали чистоту доказательного и серьезного стиля знания (эпистемы). Не разводя область мнения и знания, вымысла и реальности, софисты не различали «поэтику» и доказательную аргументацию.
У Аристотеля есть повод нападать на «чересчур поэтический» стиль Горгия, ведь такой стиль покушается на главную характеристику метафоры - прозрачность. Софистический стиль противопоставляется прозрачности, упорствуя в избыточностях. В софистике кристаллизуется новая эстетическая категория, которая противоположна метафоре - экфразис. Главное свойство экфразиса - чрезмерность по отношению к возможности ясного понимания. Экфразис исключает прямое сравнение. Термин этот соотносится с определенной избыточностью, безудержностью, бьющей через край. Важно то, что эта фигура речи, как правило, используется для описания вымышленного предмета и его использование никак не связано отношениями подобия и соответствия существующим в природе вещам. Смысл мимезиса культуры заключается в том, чтобы порождать узнавание объекта не природы, но вымысла. Вспомним Аристотелевское замечание: «софисты слишком поэты, чтобы быть хорошими ораторами, их речь перегружена, темна, хаотична, «им не хватает ясности», их метафоры приходят из «слишком дальних стран». Экфразис - это нагромождение метафор (использование исключительно одних метафор с целью описать реальные вещи посредством невозможных сочетаний), использование тропов ради тропов, игра на омонимии, остроты. Все эти приемы сводят на нет естественную возможность восприятия, но провоцируют к вымыслу в качестве plazma .
Обратим внимание на терминологическую важность понятия «plazma». Согласно Б.Кассен, понять смысл софистической аргументации возможно только через это древнегреческое понятие, которое практически не упоминается и не анализируется ни Аристотелем, ни Платоном. Данный глагол используется в древнегреческом языке, когда необходимо указать на процесс творения, связанный с пластическим созданием чего-то нового . Прямая этимология: plazma - творить нечто несуществующее из ила, «ни в чем не подражая никакому образцу». Увлеченный этим процессом, «словно архитектор Прометей, который выдумал людей дотоле не существующих и вылепил их» (Кассен Б. Эффект софистики, М-СПб., 2000, С.209). Деятельность, пронизанная plazma, и есть чистое искусство, доставляющее удовольствие. Возможно, речь идет об удовольствии от творческой игры. Причем мы имеем в виду двусторонний процесс: удовольствие от словесной игры получает как говорящий, так и интерпретирующий, захваченные, соблазненные речью.
Аргумент философский нацелен на истину, гармонию как космическую сущность, аргумент софистический нацелен на плазму. Отсюда и свобода в экспериментах с языком, игра на парадоксах, двусмысленность, изощренное конструирование. Как известно, софисты широко используют омонимию (означающее без значения), используют означающее для того, чтобы внести путаницу в строгую дефиницию, заменяют метафору экфразисом.
Как следствие, нет единых правил речи, стандартов красоты, есть интерпретация и самые смелые эксперименты с языком, которые зачаровывают. Софистической является аргументация, сама «для себя определяющая законы», открыто работающая с pseudos.»
Не буду пытаться исчерпать все возможное многообразие осмысления содержания данной цитаты применительно к сновидению. Приведенный фрагмент текста мне важен для указания на явную связь экфразиса и сновидения. По крайней мере, в его речевом оформлении. Само сновидение может быть рассмотрено как экфразис - некая чрезмерная форма (и поэтому протоформа, «недоформа») - в данном случае не совсем искусственно порожденная сновидцем, если не более точно сказать «истекающая» из/сквозь сновидца. В этом смысле сновидение есть экфразис бессознательного. Бессознательное до «слепка» в сновидение предстает текучей, аморфной plazma. С другой стороны экфразис - это и процесс оформления, опредéливания глубинного импульса в языке. Экфразис сновидения - очень далек от сновидения как метафоры, которая бы позволила сквозь нее начать узнавание неявной (неявленной пока) сущности. Пока нет сновидения как означающего - нет и значения сновидения (по крайней мере, нет для сновидца на этапе экфразиса). Шаг от сновидения-экфразиса к сновидению-метафоре - это следующий шаг, собственно шаг к началу толкования сновидения. Но первый шаг - это экфразис сновидения, который возникает здесь как результат согласия с предложением рассказать сновидение. Он же оказывается центральным моментом становления сновидения фактом внешней вербальной коммуникации и появления объекта групповой работы со сновидениями.
Skypecastов ТОЛКОВАНИЕ СНОВИДЕНИЙ. На мой взгляд, основной процесс в общении в Skypecast - собственно рассказы его участников о своих сновидениях - наиболее емко можно охарактеризовать понятием экфразис (экфрасис) - ἐκφράσις. Не смотря на то, что это понятие чаще всего можно встретить в текстах созданных на языке искусствознания, оно не полностью приватизировано эстетическим дискурсом. По крайней мере, сам эстетический дискурс как часть философского не ограничивается предметными рамками искусствоведения, что дает возможность применить ἐκφράσις для описания того, что делает при помощи речи сновидец выражая свое сновидение. Такая мысль возникла у меня в дискуссиях с автором этих строк:
«Платон убежден, что гармония, чувство ритма и меры - присущие всем людям врожденные свойства. Гармония и мера позволяют искусству выполнять свою главную функцию - вникать в божественный план космоса. Эти категории - гарант соответствия привходящих, созданных человеком вещей божественному порядку. Таким образом, подхваченная и развитая Платоном пифагорейская концепция видела сущность прекрасного в мере и гармонии. Он говорит об этом в «Филебе»: «мера и пропорция есть прекрасное и добродетель». Мы помним, что в системе платоновского идеализма предполагается, что у каждого человека имеются врожденные и неотделимые друг от друга идеалы красоты и добра. Наложение этих идеалов на реальные объекты - соразмерность. Гармония - объективная самодовлеющая данность. Все гармоничное имеет для себя соответствующую единицу измерения. Неразрывную связь всеобщей гармонии, которая лежит в основе мимезиса и космологии, фиксирует и Аристотель. Он пишет: «Гармония - дар неба; ее природа божественна, прекрасна и чудесна». Искусство стремится к возвращению к исходному принципу космической гармонии.
От софистов же мы получаем другой взгляд на сущность искусства. Телесный человек - в центре внимания софистов, и в этом смысле их мало интересует гармония. Гармония - свойство космоса, чрезмерное - привходящее свойство человеческого мира, отклоняющегося от идеального положения вещей, но тем не менее, существующего и постоянно утверждающегося. Противостоящий гармонии мотив чрезмерного, «хаотического удовольствия» проходит через всю практику софистов.
Софисты ищут не совершенных (гармоничных), а эффектных форм. Как ни парадоксально, но практическое подтверждение получает тезис о том, что чрезмерная, изощренная речь оказывается наиболее действенной. Для софистов эстетический взгляд - пространство свободы творчества, т.е. человек, получая эстетическое удовольствие, не руководствуется единой системой оценки. Настоящее удовольствие от прекрасного связано не с процессом узнавания, а, напротив, с изобретением. Красота неожиданна, непрозрачна, неясна. Суждения вкуса формируются, изобретаются. Вкус - не врожденное свойство, а, по меньшей мере, конвенциональное. Идея эстетического индивидуализма, вероятно, наиболее внятно был высказана Протагором как аргумент против распространенной точки зрения о том, что форма, представляющаяся прекрасной для одной вещи, будет таковой и для других вещей. Эстетический индивидуализм открывает другой путь в понимании творческого процесса. Творчество заключено не в том, чтобы соответствовать вечному закону, а в том, чтобы соответствовать субъективному представлению о красоте. От категории «чрезмерного» легко сделать переход к другой важной для софистической аргументации категории - «экфразис».
Классический миметический стиль подчинен требованию ясности. Общим местом аристотелевской логики оказывается тезис, что и научное доказательство, и риторическая аргументация немыслимы без ясности. Это верно и для современных концепций риторики. Речь, которая помогает феномену обнаружить себя (построенная по принципу мимезиса), должна быть непременно прозрачна. Таким образом, совершенство стиля для Аристотеля - ясность. По мнению Аристотеля, для того, чтобы речь была наиболее разнообразна и легко ухватываема, необходимо использование метафор. Основная характеристика метафоры - ясность. Ясность метафоры проистекает от возможности ее узнавания, она раскрывает сущность через отдаленное сходство. Смысл использования этой допустимой фигуры речи в том, что она содействует углублению смысла, основательности суждения, способствует пониманию, которое видится Аристотелем как раскрытие сущности вещей. Метафора не должна являться омонимией, она должна порождать не путаницу, а новое узнавание. В метафоре достигается мера между ясностью и украшением.
Следовательно, метафора - это миметическая фигура речи. Во многом неприятие софистики Аристотелем было связано с тем, что они размывали чистоту доказательного и серьезного стиля знания (эпистемы). Не разводя область мнения и знания, вымысла и реальности, софисты не различали «поэтику» и доказательную аргументацию.
У Аристотеля есть повод нападать на «чересчур поэтический» стиль Горгия, ведь такой стиль покушается на главную характеристику метафоры - прозрачность. Софистический стиль противопоставляется прозрачности, упорствуя в избыточностях. В софистике кристаллизуется новая эстетическая категория, которая противоположна метафоре - экфразис. Главное свойство экфразиса - чрезмерность по отношению к возможности ясного понимания. Экфразис исключает прямое сравнение. Термин этот соотносится с определенной избыточностью, безудержностью, бьющей через край. Важно то, что эта фигура речи, как правило, используется для описания вымышленного предмета и его использование никак не связано отношениями подобия и соответствия существующим в природе вещам. Смысл мимезиса культуры заключается в том, чтобы порождать узнавание объекта не природы, но вымысла. Вспомним Аристотелевское замечание: «софисты слишком поэты, чтобы быть хорошими ораторами, их речь перегружена, темна, хаотична, «им не хватает ясности», их метафоры приходят из «слишком дальних стран». Экфразис - это нагромождение метафор (использование исключительно одних метафор с целью описать реальные вещи посредством невозможных сочетаний), использование тропов ради тропов, игра на омонимии, остроты. Все эти приемы сводят на нет естественную возможность восприятия, но провоцируют к вымыслу в качестве plazma .
Обратим внимание на терминологическую важность понятия «plazma». Согласно Б.Кассен, понять смысл софистической аргументации возможно только через это древнегреческое понятие, которое практически не упоминается и не анализируется ни Аристотелем, ни Платоном. Данный глагол используется в древнегреческом языке, когда необходимо указать на процесс творения, связанный с пластическим созданием чего-то нового . Прямая этимология: plazma - творить нечто несуществующее из ила, «ни в чем не подражая никакому образцу». Увлеченный этим процессом, «словно архитектор Прометей, который выдумал людей дотоле не существующих и вылепил их» (Кассен Б. Эффект софистики, М-СПб., 2000, С.209). Деятельность, пронизанная plazma, и есть чистое искусство, доставляющее удовольствие. Возможно, речь идет об удовольствии от творческой игры. Причем мы имеем в виду двусторонний процесс: удовольствие от словесной игры получает как говорящий, так и интерпретирующий, захваченные, соблазненные речью.
Аргумент философский нацелен на истину, гармонию как космическую сущность, аргумент софистический нацелен на плазму. Отсюда и свобода в экспериментах с языком, игра на парадоксах, двусмысленность, изощренное конструирование. Как известно, софисты широко используют омонимию (означающее без значения), используют означающее для того, чтобы внести путаницу в строгую дефиницию, заменяют метафору экфразисом.
Как следствие, нет единых правил речи, стандартов красоты, есть интерпретация и самые смелые эксперименты с языком, которые зачаровывают. Софистической является аргументация, сама «для себя определяющая законы», открыто работающая с pseudos.»
Не буду пытаться исчерпать все возможное многообразие осмысления содержания данной цитаты применительно к сновидению. Приведенный фрагмент текста мне важен для указания на явную связь экфразиса и сновидения. По крайней мере, в его речевом оформлении. Само сновидение может быть рассмотрено как экфразис - некая чрезмерная форма (и поэтому протоформа, «недоформа») - в данном случае не совсем искусственно порожденная сновидцем, если не более точно сказать «истекающая» из/сквозь сновидца. В этом смысле сновидение есть экфразис бессознательного. Бессознательное до «слепка» в сновидение предстает текучей, аморфной plazma. С другой стороны экфразис - это и процесс оформления, опредéливания глубинного импульса в языке. Экфразис сновидения - очень далек от сновидения как метафоры, которая бы позволила сквозь нее начать узнавание неявной (неявленной пока) сущности. Пока нет сновидения как означающего - нет и значения сновидения (по крайней мере, нет для сновидца на этапе экфразиса). Шаг от сновидения-экфразиса к сновидению-метафоре - это следующий шаг, собственно шаг к началу толкования сновидения. Но первый шаг - это экфразис сновидения, который возникает здесь как результат согласия с предложением рассказать сновидение. Он же оказывается центральным моментом становления сновидения фактом внешней вербальной коммуникации и появления объекта групповой работы со сновидениями.