(no subject)
ПРОБЛЕМЫ ИНОГО ПОРЯДКА
(отрывки из романа)
Есть люди, рядом с которыми тесно даже в чистом поле. Они шевелят губами и в те редкие минуты, когда молчат. Когда же начинают говорить - я готов сломать собственный палец - лишь бы отвлечься от их вязких монологов. Тодд уже за кулисами, поправляет лацканы воображаемого пиджака.
***
- …Ты лежишь на ней, а она под тобой. Впивается ногтями в спину, будто пытается вскарабкаться на самый верх. Туда, где так высоко, где можно подтянуться на руках, жмурясь от света, взглянуть на наскучившую обыденность. Эй, ты меня слушаешь, придурок? Знаешь, Рэй, так справляют нужду. И не поймешь сразу, к какому источнику припал. Человек ты или бог. Или скотина. Очнись, Рэй! И выключи этот чертов вентилятор!
...Два раза в неделю я вынужден слушать подобное. Иногда - чаще. Мы встречаемся в шахматном клубе. Наши кресла слева от входа. Мы вроде администраторов, только без обязанностей. В общем, не придерешься. Никто из нас не знает, как ходит ферзь, но мы ценим комфорт. Притом, нас отсюда не гонят. А это уже много - это почти акт уважения. Если в вас не плюют, можете не сомневаться - вас уважают.
***
- …Все подчинено инстинктам. Ты лежишь на ней, и воображаешь - в тебе зардела сама природа. На самом деле - ты обыкновенная скотина. Понимаешь, о чем я? Ты не можешь этого понять, тупоголовый! Не улавливаешь моих слов?
...У него невообразимо длинные предложения. Нелепые конструкции, готовые вот-вот обрушиться на голову. Боюсь даже, вы не поверите, что кто-то способен произносить подобное вслух. Я бы тоже не поверил, будь на то моя власть.
Закрываю левый глаз, правый следит за кобрирующими створками кондиционера. Тот, кто любит говорить, едва ли умеет слушать. Умеющий же слушать в данный момент прикрывает левый глаз, лишь за тем, чтобы правым следить за какими-то чертовыми створками кондиционера.
***
- …Все это чушь. Все, что ты себе там воображаешь - чушь! Правда в другом. Гляди на меня, придурок! Черт возьми, куда глядят твои глаза? Природа играет с нами. По обе стороны реальности - ты - заведомо проигравший. Маленький вонючий кролик, догадывающийся о своей участи. Пчела, подавившаяся медом. Я то знаю, как это бывает. Скажи-ка, что ты думаешь о женщинах? Кстати, что там твоя Лайса?
***
Думаю, мне пора представиться. Итак, меня зовут Рэй. Мне несколько десятков лет. Я не умею строить предложения, и, пожалуй, был бы вполне счастлив начинать каждое из них с запятой. Рассказать про Лайсу?
Она всегда просыпается первой. Не завтракая, в стыдливой спешке покидает квартиру, схватив в охапку свою сумку, шарф, сломанный зонт. Лифт всегда оказывается дальше, чем мог бы быть. Едва дождавшись, когда она закроет за собой дверь, я мчусь из постели к дверному глазку. Я вижу ее спину. Иногда со спины лучше всего видно, что происходит в глазах. Она нервничает, прислушиваясь, как гудят канаты. Так покидают квартиру случайные любовницы, женщины с запутавшимися в сознании бигудями. Так покидают квартиру воры, не успевшие толком порыться в чужих шкафах.
Мы живем вместе полгода. Она не знает, где хранятся свежие полотенца. Иногда мы играем в любовников. Точнее, играет она, а я подыгрываю. Получается - так себе.
- Девушка, вас могли бы звать, ну, скажем, Еленой. Вы из Польши, верно?
- Нет, я только что выползла из-под твоего одеяла, и меня по-прежнему зовут Лайсой. Сходишь за сигаретами?
Каждый вечер она приносит смятые утренние газеты с пятнами кофе на первой странице. Возможно, ждет моего вопроса, где она пропадала весь день. А я жду, когда закончится этот цирк. Потому что, признаться, порядком устал.
- Будешь ужинать? - спрашивает она. Я бы могла приготовить что-нибудь. Ты будешь ужинать? Например.. К черту! Не важно, как это называется, ты будешь есть?
***
Неторопливо ступаю за порог, закрываю за собой дверь. Рисую в воображении траекторию ее взгляда. Немного растерянности, немного испуга. И два вопроса, так и не нашедших себе места в постылом пространстве моей конуры. Эти вопросы просты. Их суть сводится к не слишком логичным «Почему я..?» и «Почему она..?» Точно, именно так. Вопросы в своей простоте дают волю фантазии. Можно часами рассуждать о чем угодно, и каждое предложение будет достойным ответом на любой из них. Моя роль - универсальная доска для нарезки. Куриные грудки, канадский сельдерей, охлажденная треска и белый гриб.
Мы познакомились в магазине. Я покупал грунт для домашних цветов. Она ничего не покупала. Теперь только понимаю, зачем женщины ходят в хозяйственные магазины - приторговывают из-под полы своим одиночеством - так ловко, что, купив его, сразу и не сообразишь, какую диковину опустил в свою корзину.
***
Странная штука. Сначала просто живешь и ни о чем не думаешь. Потом живешь и думаешь - она ангел. Слышишь, как ангел спускает воду в унитазе, спорит с кем-то по телефону. Однажды даришь ей крылья. Потом покупаешь стиральную машину, чтобы она могла иногда их чистить. Шестьсот оборотов в минуту в щадящем режиме, тысяча двести - в обычном. Иногда барахлит таймер, но это уже проблемы другого порядка. Я же - говорю про себя, про немногих друзей, и немногих женщин, с крыльями и без. Ведь мне нужно хоть чем-то заняться.
Мне несколько десятков лет, я уже говорил. У меня что-то болит, вот здесь, но я не знаю, как это называется. Обычно в уличной драке самый первый удар приходится именно в это место. Голова? Нет, голова чуть выше. Мне, правда, трудно. Пик моей мудрости пришелся на день, когда я родился. С тех пор, с каждым днем, вижу - мир становится все бледней, а вместе с ним и я. Да, с того дня, как все началось - мир прохудился, и называется то по-прежнему миром по чьей-то корыстной прихоти. Черт!
***
Покупаю пакет фруктовых леденцов с улыбающимся жирафом на пачке, стою на пустом пляже. Весь берег по уши загроможден хламом, тупым песком и чайками. Вообще, у меня отношение к чайкам. Нахожу смешным и нелепым весь этот поэтический образ вокруг чаек. Крысы с крыльями. Чертовы беспринципные твари, выхватывающие друг у друга еду из клюва. Не знаю, есть ли у них стиральные машины в гнездах, а если нет - где они стирают свои крылья, но точно знаю, Лайса от них без ума. Чайки и закат. Такая ерунда.
Я же думаю - закат лучше всего встречать в ванной. И там же встретить старость. Выкрикивать за дверь имя, которым бы ты хотел назвать своего внука. Поднимать с чистого кафеля почту, просунутую под дверь. Плакать, когда твоя любимая команда проиграет в финале каким-нибудь вонючим французам. Лежать, растянувшись вдоль лохани и следить за тем, как рассекают струю горячей воды твои пальцы. Я хочу умереть в ванной, там же не прочь истлеть. Ванная - индустриальная колыбель гармонии. Лайса об этом и слышать не хочет. Мой ангел с пыльными крыльями не любит, когда я захожу в ванную. Мой ангел, должно быть, навис над холодильником, соображая, можно ли приготовить венский салат без спаржи. ***
- Тодди, заткнись!
- Говорю тебе - во всем виновата чертова природа, приятель. Женская геометрия - дьявольская затея. Дружище, любовь не знает практического развития, она живет не дольше блика из фотовспышки. Все прочее - бред ослепленного, игра солнечных зайчиков, рожденных игрой света. И никогда не узнать наверняка, в чьих именно руках было зеркальце.
- Подожди секунду, ведь и мне есть, что сказать… Тод!
Тодди идет к куллеру запить свой триумф. Он ни черта не умеет слушать. Плевал он на меня.
***
Закапываю леденцы в песок. Продавливаю пяткой углубления, кладу в каждую по одному красному и два зеленых. Хочу проверить, действует ли только что придуманное мною правило. Сначала явление, потом - практическая суть. Сначала Господь придумал нефть, потом люди, как нечего делать, сообразили, что его можно заливать в автомобили. Завтра весь мир будет закапывать леденцы в песок. А я стану вождем всех этих придурков.
***
… - Лайса, хочу с тобой поговорить. Меня заботит кое-что. Иногда стою вот так, на песке, закапываю леденцы. И вдруг одолевает ощущение, что мне что-то мешает. Что-то, к чему я привык. Я жажду обменять свое сознание на нечто более практичное. А скажи-ка, Лайса, ведь брюнетки вполне практичны? Полагаю, нет ничего лучше брюнеток. Притом, их так легко отличить от блондинок. Так же, как отличить молоко от вина. Или собаку от медузы. Брюнеткам, хотя бы, не идут крылья. Слышишь, Лайса?
Она молчит. Возможно, потому что она дома, а я все еще стою на песке.
Вода, измятой фольгой шевелит своими неровными складками, я прошу у Нептуна новое фешенебельное туловище, новую голову, новую пару глаз и крепкое сердце. Это все, что мне необходимо, чтобы зажить новой жизнью. Нептун, видно, занят, вместо него ко мне походит полицейский.
- Добрый день. Прогуливаетесь?
В его голосе столько доброжелательности, что чайки норовят сесть ему на котелок.
- Добрый день. Да, вышел проветриться. А вы? Вы здесь по делу? Или тоже ненавидите чаек?
До чего же им идут их мундиры! Продолжаю свои упражнения: сначала портные придумали эти славные костюмы, а потом тысячи молодых женщин молились перед алтарем, чтобы зачать кого-то, кому бы эта форма однажды оказалась точно в пору.
Полицейский смотрит на мои колени, потом уходит, уводя за собой целый сноп чаек, словно они не чайки, а куча маленьких бумажных змей на невидимых ниточках.
***
Рассказать про Тода? Тодди - мой приятель. Когда-то он был отличным пианистом. Самым лучшим восьмилетним пианистом в стране, но однажды он сорвался. Нелепая история, в которую, кажется, верю только я. Его палец застрял в носу, когда ему было девять лет. С тех пор он все делает одной свободной рукой. Тискает девчонок, открывает консервы, выгребает мелочь у кассы супермаркета. Он имеет свои соображения в отношении всего, во что упрется его пытливый взгляд. Порой его теории блистательны. Два раза в неделю я поглощаю его бред, с обреченностью, с какой аквариумные рыбки глотают сухого мотыля.
Тодди - врач. Комментарии?
- … Я выбрал эту профессию вовсе не потому, что мне нравится помогать людям. Какой-то дурак внушил нам, что медицина - сложная наука, дал каждому прыщу сотни обозначений, столько же симптомов и возможных последствий. Слава тем, кто давит их самостоятельно. Воистину, дружище, дави свои прыщи сам! Ну вот ответь, к примеру, ты знаешь, что такое «эпистаксия»? Сложное словечко, правда? А означает всего лишь сраное носовое кровотечение. То есть, если кто-нибудь двинет тебе по носу, осмотрев тебя, я скажу - у вас, голубчик, эпитаксия. Таблетки? О нет, при эпитаксии не помогут никакие таблетки, ложись на кушетку, закинь голову назад и вспомни, когда в последний раз родители приглашали тебя на ужин.
***
Иногда он учит меня писать.
- … Современные писатели избегают времен. Никто не пишет о том, чего не было. Мода на нострадамусов прошла, дружище. Нынешняя схема проста. Пожрал - сядь и опиши. Снял цыпочку, на утро приполз домой - и за работу. Так и пиши - прошлым днем я снял цыпочку, и от нее пахло в точности как из запущенного аквариума. Черт, подери, по крайней мере, так поступают все современные писатели.
Я не умею на него сердиться. Когда человек живет день изо дня, не имея возможности вынуть палец из носу, очень скоро он становится чрезмерно циничным.
… - Современные писатели? Те, что пишут на первой страничке своих сраных книг «посвящаю Тебе, моя дорогая мамочка», а потом сосут у издателей, надеясь увеличить тираж на пару сотен книг? В творчестве нет ничего такого, о чем стоит говорить. Музыка. Кино. Литература. Мазня на скатертях. Хаос регулирует вкусы. Вкусы насаждают хаос. Давай, наконец, говорить правду - динозавры умерли от одиночества, Фредди Меркури злоупотреблял мужчинами, а The Monkees сами не написали ни одной стоящей песни. Одиночество не питает творчество. Но ведь, и гомосексуализм не порождает одиночества?! А? Меня одно успокаивает: The Monkees хотя бы не были пидарами, а динозавры не носили рваные джинсы. Это все равно, что всю жизнь думать, что из тебя мог бы получиться отличный футболист. Ничто не сделает тебя таким, каким ты не являешься. Знаешь, если ты можешь за двадцать секунд сменить батарейки на своем долбанном Walkman-е, это еще не дает тебе права считать себя меломаном, так же, как и твоя привычка стирать носки в раковине не превращает тебя в безнадежную сволочь. Дело в другом, дружище. Ты - плохой футболист!
***
Лайса на весь уик-энд у Мари. Мари, лучшая подруга Лайсы. Женщина-фреска, будто нарисованная на стене тюремной камеры. Обычно Мари приходит к нам в гости каждую пятницу и подозревает меня в принадлежности к «Naci group». Мари видит мужчин насквозь. По крайней мере, говорит, что видит. Если это правда, у нее в руках довольно веские основания меня ненавидеть. Мари - обленившаяся портовая чайка. Моряки сами охотно бросают ей хлебные ошметки, получая, время от времени, повод набить друг другу морду. Сейчас она с каким-то рыжим Марком. Марк уже два месяца моряк. Да уж, так случилось, она подавила его волю своей, и теперь он, пялясь в телевизор, прежде чем сожрать пакет чипсов, спрашивает: «..Мари, крошка, ничего, если я съем немного чипсов?» Тошнотворная идиллия, неприглядный срам. Словно один глобальный аборт, где человека убивают не в женщине, а в мужчине.
***
- Может, поужинаем в китайском ресторане?
- Знаешь, лучше поедим дома. Не люблю рестораны. Знаешь, все величайшие катастрофы начинались с вечера в кабаке. Праздный треп в мюнхенской пивной привел европу к краю пропасти. Еще пример? Родители Мари познакомились в баре на вечеринке в канун Халлоуина. По-моему, очень символично.
- …Тодди, а потом мы шли домой. Там началось все самое страшное. Пили вино. Ели что придется, целовались, как в дешевых фильмах, у открытого окна, слушали музыку. Хотя, верней, не слушали - просто включали. Ту самую песню Гинзбура с Биркин, где она дышит так, будто сама смерть расчесывает ей волосы. Ну, знаешь, это как бы саундтрек нашей любви. Двое людей включают музыку, зажигают ароматизированные свечи, и что бы они затем не делали, даже если бы начали приносить в жертву Сатурну сиамских котят - все сойдет за сентиментальные шалости.
Мы не покидали квартиры с понедельника по пятницу. На выходные - уезжали в пригород, к ее сестре, где впервые за неделю толком что-то съедали. Через месяц я похудел в два раза, научился передвигаться по квартире, не открывая глаз. Когда заканчивались сигареты, я надевал хлопчатобумажное платье Лайсы и спускался в кафетерий под домом. Иногда покупал газеты. Заметил - когда надеваешь легкое декольтированное платье, то чувствуешь себя совершенно раздетым. Думаю, все женщины немного эксгебицеонистки. Собственно, меня все устраивает. Хотя бы, потому что некоторым они идут.
***
Тодди смеется над моими писательскими упражнениями. Это единственное в нем, что меня не раздражает. Как бы там ни было, мне кажется, пишу я неплохо. Тому есть все основания. В профессиональном отношении мне несказанно повезло - я прочел всего пару книг, и обе они оказались полным говном, так что, что бы я ни написал, виделось мне безмерно талантливым. Одна из последних - хлам, рожденный неким Бакстером, застенчивым гомосексуалистом из Англии. В своей книжке он описал ночь, проведенную в ночных клубах, не то Лондона, не то Кардифа. Могу с уверенностью предположить, что его родители из дому то не выпускали после ужина. Пока его друзья приглашали подружек в отцовские гаражи, чтобы нашептать им какую-нибудь банальную тайну мироздания, этот самый Бакстер мастурбировал в шкафу. Судя по его половой дезориентации - на карточки с бейсболистами.
- Тодди, прочтешь новую главу? Эта куда лучше предыдущей, я обещаю. Здесь все по-честному.
- Валяй. Рэй, ты мой друг, не обижайся. Тебя никогда не купят. Разве только, в качестве биоматериала для исследований.
***
…Когда то, будучи ребенком, я жил с тайным ощущением того, что все, чем я располагаю, досталось мне несправедливо, что я не заслуживаю такого благополучия, доставшегося мне от рождения, за просто так, и если бы только люди вокруг меня узнали, кто я на самом деле, тут же вывели меня на чистую воду. Родители, конечно, тоже бросили бы меня, взяв к себе того, кто этого заслуживает. Я, правда, боялся, что однажды ко мне подойдет какой-нибудь бледный, изнеможенный бродяга, и скажет, что я занимаю его место. Но время выкрало у меня тайну моей никчемности. К двадцати годам я мог назвать как минимум пять человек, которые считали меня хорошим другом. пара приятелей находила талантливым, а одна девушка, сказала, что любит меня таким, какой я есть. Этот чертов Тодди всегда рядом. Но, все ж, иногда, когда рядом со мной оказывается какой-нибудь истощавший плохо одетый молодой человек, я вспоминаю о своей полузабытой тайне, жду - вот-вот он приблизится ко мне так близко, как обычно незнакомые люди себе не позволяют, и скажет на ухо: «Ты давно сидишь на моем стуле, парень..». И тогда я думаю лишь об одном - найти в себе силы уступить место, сорваться со стула. Без нытья и сомнений, с достоинством вождя. И идти на пляж, закапывать леденцы в песок...
(отрывки из романа)
Есть люди, рядом с которыми тесно даже в чистом поле. Они шевелят губами и в те редкие минуты, когда молчат. Когда же начинают говорить - я готов сломать собственный палец - лишь бы отвлечься от их вязких монологов. Тодд уже за кулисами, поправляет лацканы воображаемого пиджака.
***
- …Ты лежишь на ней, а она под тобой. Впивается ногтями в спину, будто пытается вскарабкаться на самый верх. Туда, где так высоко, где можно подтянуться на руках, жмурясь от света, взглянуть на наскучившую обыденность. Эй, ты меня слушаешь, придурок? Знаешь, Рэй, так справляют нужду. И не поймешь сразу, к какому источнику припал. Человек ты или бог. Или скотина. Очнись, Рэй! И выключи этот чертов вентилятор!
...Два раза в неделю я вынужден слушать подобное. Иногда - чаще. Мы встречаемся в шахматном клубе. Наши кресла слева от входа. Мы вроде администраторов, только без обязанностей. В общем, не придерешься. Никто из нас не знает, как ходит ферзь, но мы ценим комфорт. Притом, нас отсюда не гонят. А это уже много - это почти акт уважения. Если в вас не плюют, можете не сомневаться - вас уважают.
***
- …Все подчинено инстинктам. Ты лежишь на ней, и воображаешь - в тебе зардела сама природа. На самом деле - ты обыкновенная скотина. Понимаешь, о чем я? Ты не можешь этого понять, тупоголовый! Не улавливаешь моих слов?
...У него невообразимо длинные предложения. Нелепые конструкции, готовые вот-вот обрушиться на голову. Боюсь даже, вы не поверите, что кто-то способен произносить подобное вслух. Я бы тоже не поверил, будь на то моя власть.
Закрываю левый глаз, правый следит за кобрирующими створками кондиционера. Тот, кто любит говорить, едва ли умеет слушать. Умеющий же слушать в данный момент прикрывает левый глаз, лишь за тем, чтобы правым следить за какими-то чертовыми створками кондиционера.
***
- …Все это чушь. Все, что ты себе там воображаешь - чушь! Правда в другом. Гляди на меня, придурок! Черт возьми, куда глядят твои глаза? Природа играет с нами. По обе стороны реальности - ты - заведомо проигравший. Маленький вонючий кролик, догадывающийся о своей участи. Пчела, подавившаяся медом. Я то знаю, как это бывает. Скажи-ка, что ты думаешь о женщинах? Кстати, что там твоя Лайса?
***
Думаю, мне пора представиться. Итак, меня зовут Рэй. Мне несколько десятков лет. Я не умею строить предложения, и, пожалуй, был бы вполне счастлив начинать каждое из них с запятой. Рассказать про Лайсу?
Она всегда просыпается первой. Не завтракая, в стыдливой спешке покидает квартиру, схватив в охапку свою сумку, шарф, сломанный зонт. Лифт всегда оказывается дальше, чем мог бы быть. Едва дождавшись, когда она закроет за собой дверь, я мчусь из постели к дверному глазку. Я вижу ее спину. Иногда со спины лучше всего видно, что происходит в глазах. Она нервничает, прислушиваясь, как гудят канаты. Так покидают квартиру случайные любовницы, женщины с запутавшимися в сознании бигудями. Так покидают квартиру воры, не успевшие толком порыться в чужих шкафах.
Мы живем вместе полгода. Она не знает, где хранятся свежие полотенца. Иногда мы играем в любовников. Точнее, играет она, а я подыгрываю. Получается - так себе.
- Девушка, вас могли бы звать, ну, скажем, Еленой. Вы из Польши, верно?
- Нет, я только что выползла из-под твоего одеяла, и меня по-прежнему зовут Лайсой. Сходишь за сигаретами?
Каждый вечер она приносит смятые утренние газеты с пятнами кофе на первой странице. Возможно, ждет моего вопроса, где она пропадала весь день. А я жду, когда закончится этот цирк. Потому что, признаться, порядком устал.
- Будешь ужинать? - спрашивает она. Я бы могла приготовить что-нибудь. Ты будешь ужинать? Например.. К черту! Не важно, как это называется, ты будешь есть?
***
Неторопливо ступаю за порог, закрываю за собой дверь. Рисую в воображении траекторию ее взгляда. Немного растерянности, немного испуга. И два вопроса, так и не нашедших себе места в постылом пространстве моей конуры. Эти вопросы просты. Их суть сводится к не слишком логичным «Почему я..?» и «Почему она..?» Точно, именно так. Вопросы в своей простоте дают волю фантазии. Можно часами рассуждать о чем угодно, и каждое предложение будет достойным ответом на любой из них. Моя роль - универсальная доска для нарезки. Куриные грудки, канадский сельдерей, охлажденная треска и белый гриб.
Мы познакомились в магазине. Я покупал грунт для домашних цветов. Она ничего не покупала. Теперь только понимаю, зачем женщины ходят в хозяйственные магазины - приторговывают из-под полы своим одиночеством - так ловко, что, купив его, сразу и не сообразишь, какую диковину опустил в свою корзину.
***
Странная штука. Сначала просто живешь и ни о чем не думаешь. Потом живешь и думаешь - она ангел. Слышишь, как ангел спускает воду в унитазе, спорит с кем-то по телефону. Однажды даришь ей крылья. Потом покупаешь стиральную машину, чтобы она могла иногда их чистить. Шестьсот оборотов в минуту в щадящем режиме, тысяча двести - в обычном. Иногда барахлит таймер, но это уже проблемы другого порядка. Я же - говорю про себя, про немногих друзей, и немногих женщин, с крыльями и без. Ведь мне нужно хоть чем-то заняться.
Мне несколько десятков лет, я уже говорил. У меня что-то болит, вот здесь, но я не знаю, как это называется. Обычно в уличной драке самый первый удар приходится именно в это место. Голова? Нет, голова чуть выше. Мне, правда, трудно. Пик моей мудрости пришелся на день, когда я родился. С тех пор, с каждым днем, вижу - мир становится все бледней, а вместе с ним и я. Да, с того дня, как все началось - мир прохудился, и называется то по-прежнему миром по чьей-то корыстной прихоти. Черт!
***
Покупаю пакет фруктовых леденцов с улыбающимся жирафом на пачке, стою на пустом пляже. Весь берег по уши загроможден хламом, тупым песком и чайками. Вообще, у меня отношение к чайкам. Нахожу смешным и нелепым весь этот поэтический образ вокруг чаек. Крысы с крыльями. Чертовы беспринципные твари, выхватывающие друг у друга еду из клюва. Не знаю, есть ли у них стиральные машины в гнездах, а если нет - где они стирают свои крылья, но точно знаю, Лайса от них без ума. Чайки и закат. Такая ерунда.
Я же думаю - закат лучше всего встречать в ванной. И там же встретить старость. Выкрикивать за дверь имя, которым бы ты хотел назвать своего внука. Поднимать с чистого кафеля почту, просунутую под дверь. Плакать, когда твоя любимая команда проиграет в финале каким-нибудь вонючим французам. Лежать, растянувшись вдоль лохани и следить за тем, как рассекают струю горячей воды твои пальцы. Я хочу умереть в ванной, там же не прочь истлеть. Ванная - индустриальная колыбель гармонии. Лайса об этом и слышать не хочет. Мой ангел с пыльными крыльями не любит, когда я захожу в ванную. Мой ангел, должно быть, навис над холодильником, соображая, можно ли приготовить венский салат без спаржи. ***
- Тодди, заткнись!
- Говорю тебе - во всем виновата чертова природа, приятель. Женская геометрия - дьявольская затея. Дружище, любовь не знает практического развития, она живет не дольше блика из фотовспышки. Все прочее - бред ослепленного, игра солнечных зайчиков, рожденных игрой света. И никогда не узнать наверняка, в чьих именно руках было зеркальце.
- Подожди секунду, ведь и мне есть, что сказать… Тод!
Тодди идет к куллеру запить свой триумф. Он ни черта не умеет слушать. Плевал он на меня.
***
Закапываю леденцы в песок. Продавливаю пяткой углубления, кладу в каждую по одному красному и два зеленых. Хочу проверить, действует ли только что придуманное мною правило. Сначала явление, потом - практическая суть. Сначала Господь придумал нефть, потом люди, как нечего делать, сообразили, что его можно заливать в автомобили. Завтра весь мир будет закапывать леденцы в песок. А я стану вождем всех этих придурков.
***
… - Лайса, хочу с тобой поговорить. Меня заботит кое-что. Иногда стою вот так, на песке, закапываю леденцы. И вдруг одолевает ощущение, что мне что-то мешает. Что-то, к чему я привык. Я жажду обменять свое сознание на нечто более практичное. А скажи-ка, Лайса, ведь брюнетки вполне практичны? Полагаю, нет ничего лучше брюнеток. Притом, их так легко отличить от блондинок. Так же, как отличить молоко от вина. Или собаку от медузы. Брюнеткам, хотя бы, не идут крылья. Слышишь, Лайса?
Она молчит. Возможно, потому что она дома, а я все еще стою на песке.
Вода, измятой фольгой шевелит своими неровными складками, я прошу у Нептуна новое фешенебельное туловище, новую голову, новую пару глаз и крепкое сердце. Это все, что мне необходимо, чтобы зажить новой жизнью. Нептун, видно, занят, вместо него ко мне походит полицейский.
- Добрый день. Прогуливаетесь?
В его голосе столько доброжелательности, что чайки норовят сесть ему на котелок.
- Добрый день. Да, вышел проветриться. А вы? Вы здесь по делу? Или тоже ненавидите чаек?
До чего же им идут их мундиры! Продолжаю свои упражнения: сначала портные придумали эти славные костюмы, а потом тысячи молодых женщин молились перед алтарем, чтобы зачать кого-то, кому бы эта форма однажды оказалась точно в пору.
Полицейский смотрит на мои колени, потом уходит, уводя за собой целый сноп чаек, словно они не чайки, а куча маленьких бумажных змей на невидимых ниточках.
***
Рассказать про Тода? Тодди - мой приятель. Когда-то он был отличным пианистом. Самым лучшим восьмилетним пианистом в стране, но однажды он сорвался. Нелепая история, в которую, кажется, верю только я. Его палец застрял в носу, когда ему было девять лет. С тех пор он все делает одной свободной рукой. Тискает девчонок, открывает консервы, выгребает мелочь у кассы супермаркета. Он имеет свои соображения в отношении всего, во что упрется его пытливый взгляд. Порой его теории блистательны. Два раза в неделю я поглощаю его бред, с обреченностью, с какой аквариумные рыбки глотают сухого мотыля.
Тодди - врач. Комментарии?
- … Я выбрал эту профессию вовсе не потому, что мне нравится помогать людям. Какой-то дурак внушил нам, что медицина - сложная наука, дал каждому прыщу сотни обозначений, столько же симптомов и возможных последствий. Слава тем, кто давит их самостоятельно. Воистину, дружище, дави свои прыщи сам! Ну вот ответь, к примеру, ты знаешь, что такое «эпистаксия»? Сложное словечко, правда? А означает всего лишь сраное носовое кровотечение. То есть, если кто-нибудь двинет тебе по носу, осмотрев тебя, я скажу - у вас, голубчик, эпитаксия. Таблетки? О нет, при эпитаксии не помогут никакие таблетки, ложись на кушетку, закинь голову назад и вспомни, когда в последний раз родители приглашали тебя на ужин.
***
Иногда он учит меня писать.
- … Современные писатели избегают времен. Никто не пишет о том, чего не было. Мода на нострадамусов прошла, дружище. Нынешняя схема проста. Пожрал - сядь и опиши. Снял цыпочку, на утро приполз домой - и за работу. Так и пиши - прошлым днем я снял цыпочку, и от нее пахло в точности как из запущенного аквариума. Черт, подери, по крайней мере, так поступают все современные писатели.
Я не умею на него сердиться. Когда человек живет день изо дня, не имея возможности вынуть палец из носу, очень скоро он становится чрезмерно циничным.
… - Современные писатели? Те, что пишут на первой страничке своих сраных книг «посвящаю Тебе, моя дорогая мамочка», а потом сосут у издателей, надеясь увеличить тираж на пару сотен книг? В творчестве нет ничего такого, о чем стоит говорить. Музыка. Кино. Литература. Мазня на скатертях. Хаос регулирует вкусы. Вкусы насаждают хаос. Давай, наконец, говорить правду - динозавры умерли от одиночества, Фредди Меркури злоупотреблял мужчинами, а The Monkees сами не написали ни одной стоящей песни. Одиночество не питает творчество. Но ведь, и гомосексуализм не порождает одиночества?! А? Меня одно успокаивает: The Monkees хотя бы не были пидарами, а динозавры не носили рваные джинсы. Это все равно, что всю жизнь думать, что из тебя мог бы получиться отличный футболист. Ничто не сделает тебя таким, каким ты не являешься. Знаешь, если ты можешь за двадцать секунд сменить батарейки на своем долбанном Walkman-е, это еще не дает тебе права считать себя меломаном, так же, как и твоя привычка стирать носки в раковине не превращает тебя в безнадежную сволочь. Дело в другом, дружище. Ты - плохой футболист!
***
Лайса на весь уик-энд у Мари. Мари, лучшая подруга Лайсы. Женщина-фреска, будто нарисованная на стене тюремной камеры. Обычно Мари приходит к нам в гости каждую пятницу и подозревает меня в принадлежности к «Naci group». Мари видит мужчин насквозь. По крайней мере, говорит, что видит. Если это правда, у нее в руках довольно веские основания меня ненавидеть. Мари - обленившаяся портовая чайка. Моряки сами охотно бросают ей хлебные ошметки, получая, время от времени, повод набить друг другу морду. Сейчас она с каким-то рыжим Марком. Марк уже два месяца моряк. Да уж, так случилось, она подавила его волю своей, и теперь он, пялясь в телевизор, прежде чем сожрать пакет чипсов, спрашивает: «..Мари, крошка, ничего, если я съем немного чипсов?» Тошнотворная идиллия, неприглядный срам. Словно один глобальный аборт, где человека убивают не в женщине, а в мужчине.
***
- Может, поужинаем в китайском ресторане?
- Знаешь, лучше поедим дома. Не люблю рестораны. Знаешь, все величайшие катастрофы начинались с вечера в кабаке. Праздный треп в мюнхенской пивной привел европу к краю пропасти. Еще пример? Родители Мари познакомились в баре на вечеринке в канун Халлоуина. По-моему, очень символично.
- …Тодди, а потом мы шли домой. Там началось все самое страшное. Пили вино. Ели что придется, целовались, как в дешевых фильмах, у открытого окна, слушали музыку. Хотя, верней, не слушали - просто включали. Ту самую песню Гинзбура с Биркин, где она дышит так, будто сама смерть расчесывает ей волосы. Ну, знаешь, это как бы саундтрек нашей любви. Двое людей включают музыку, зажигают ароматизированные свечи, и что бы они затем не делали, даже если бы начали приносить в жертву Сатурну сиамских котят - все сойдет за сентиментальные шалости.
Мы не покидали квартиры с понедельника по пятницу. На выходные - уезжали в пригород, к ее сестре, где впервые за неделю толком что-то съедали. Через месяц я похудел в два раза, научился передвигаться по квартире, не открывая глаз. Когда заканчивались сигареты, я надевал хлопчатобумажное платье Лайсы и спускался в кафетерий под домом. Иногда покупал газеты. Заметил - когда надеваешь легкое декольтированное платье, то чувствуешь себя совершенно раздетым. Думаю, все женщины немного эксгебицеонистки. Собственно, меня все устраивает. Хотя бы, потому что некоторым они идут.
***
Тодди смеется над моими писательскими упражнениями. Это единственное в нем, что меня не раздражает. Как бы там ни было, мне кажется, пишу я неплохо. Тому есть все основания. В профессиональном отношении мне несказанно повезло - я прочел всего пару книг, и обе они оказались полным говном, так что, что бы я ни написал, виделось мне безмерно талантливым. Одна из последних - хлам, рожденный неким Бакстером, застенчивым гомосексуалистом из Англии. В своей книжке он описал ночь, проведенную в ночных клубах, не то Лондона, не то Кардифа. Могу с уверенностью предположить, что его родители из дому то не выпускали после ужина. Пока его друзья приглашали подружек в отцовские гаражи, чтобы нашептать им какую-нибудь банальную тайну мироздания, этот самый Бакстер мастурбировал в шкафу. Судя по его половой дезориентации - на карточки с бейсболистами.
- Тодди, прочтешь новую главу? Эта куда лучше предыдущей, я обещаю. Здесь все по-честному.
- Валяй. Рэй, ты мой друг, не обижайся. Тебя никогда не купят. Разве только, в качестве биоматериала для исследований.
***
…Когда то, будучи ребенком, я жил с тайным ощущением того, что все, чем я располагаю, досталось мне несправедливо, что я не заслуживаю такого благополучия, доставшегося мне от рождения, за просто так, и если бы только люди вокруг меня узнали, кто я на самом деле, тут же вывели меня на чистую воду. Родители, конечно, тоже бросили бы меня, взяв к себе того, кто этого заслуживает. Я, правда, боялся, что однажды ко мне подойдет какой-нибудь бледный, изнеможенный бродяга, и скажет, что я занимаю его место. Но время выкрало у меня тайну моей никчемности. К двадцати годам я мог назвать как минимум пять человек, которые считали меня хорошим другом. пара приятелей находила талантливым, а одна девушка, сказала, что любит меня таким, какой я есть. Этот чертов Тодди всегда рядом. Но, все ж, иногда, когда рядом со мной оказывается какой-нибудь истощавший плохо одетый молодой человек, я вспоминаю о своей полузабытой тайне, жду - вот-вот он приблизится ко мне так близко, как обычно незнакомые люди себе не позволяют, и скажет на ухо: «Ты давно сидишь на моем стуле, парень..». И тогда я думаю лишь об одном - найти в себе силы уступить место, сорваться со стула. Без нытья и сомнений, с достоинством вождя. И идти на пляж, закапывать леденцы в песок...