Градусник (ч. 295 - окончание).
"Вообще-то Градусник со мной не разговаривал, хотя прекрасно видел и слышал," - продолжала Кикимора, - "а вот Семён был с ним знаком, ещё при той жизни. Его-то и поспрашивай". - "Как? На тот свет попасть, конешно, нетрудно, но где гарантия, что окажешься по нужному адресу? А в смысле поиска - неизвестно ещё, как там разгуляешься". - "Ну что ж, тогда жди, когда приснится". Я и ждал.
... Дед Семён сидел под деревом, скрестив ноги и улыбаясь так наивно и радостно, что у нас бы сказали - как дурачок. Из улыбки клубами валил дым, в левой руке его была старая чёрная трубка, в правой - страшного вида кривой ножик. Борода доходила до земли, по ней вверх-вниз во множестве бегали муравьи. Те, что уже побывали наверху и видели страшное и вонючее, спешили назад и по дороге колотили усиками по глупым головам встречных, пытаясь достучаться до мозгов, но те всё равно лезли наверх. Борода от этих муравьёв, казалось, шевелилась, а я, помню, что-то успел подумать про связь любопытства и разума.
"Градусник? Знавал я его, хотя не близко, впрочем, близко его никто не знал. Это был самый никчемушный человек. Ты знаешь, люди по себе всё стремятся след оставить: славу, добрую или злую, ребёнка родить, дом построить, дерево посадить. А Градусник, кажется, изо всех сил пытался прожить бесследно. Вообще-то имя его Вовка, Градусником прозвали ещё в детстве, не знаю за что, может быть, за внешность. Был он низкорослым, и не худым, а вот именно хилым, с узкими плечами и впалой грудью. На большом треугольном лице - длинный нос с красною прожилкой, далеко сзади, где-то на затылке - для равновесия, что ли - здоровенные оттопыренные уши. Волосы никакого цвета, две широкие залысины ото лба встречались на темени, а между ними как будто намусорено. Очень длинные ресницы, под ними он прятал глаза: шоколадные, немного выпуклые и печальные, похожие на собачьи".
Трубка жалобно засипела и потухла, дед Семён у самого горла отхватил ножом свою бороду, встал и пересел под другое дерево, а борода осталась торчать в земле.
"Была у него одна странная особенность - непереносимость веселья. Чуть где зазвучат радостные голоса, послышится смех - он уходит подальше. Иде же болезнь и печаль. Придёт и сидит, шевелит ушами. Градусник - не лекарство, его засовывают подмышку и больной, который прежде метался, вроде немного и успокаивается - не один; как будто бездушная стекляшка, принимающая и отмеряющая часть его жара, облегчает боль. Здоровый человек прячет градусник в ящике и не помнит о нём.
В сумерки, в плохую погоду Градусник любил уходить подальше в поле и смотреть оттуда на огни города или какой-нибудь деревушки. Мне он говорил, что эти огни важнее тех, кто их зажёг. Я тогда не понял. Однажды я взял его с собою в лес, чтобы показать чудеса. Никакой Дырки тогда ещё не было, а вот слева от Лёшиной гармони плясали Блуждающие огоньки. Камаринскую.
А лес Градусник не любил. Он считал его жестоким. Вот и всё. Потом я ушёл от людей, потом появилась Дырка, а Блуждающие огоньки пропали. Потеряв, наверное, важность".
Дед Семён вновь разжёг трубку и засунул её в улыбку...
... Дед Семён сидел под деревом, скрестив ноги и улыбаясь так наивно и радостно, что у нас бы сказали - как дурачок. Из улыбки клубами валил дым, в левой руке его была старая чёрная трубка, в правой - страшного вида кривой ножик. Борода доходила до земли, по ней вверх-вниз во множестве бегали муравьи. Те, что уже побывали наверху и видели страшное и вонючее, спешили назад и по дороге колотили усиками по глупым головам встречных, пытаясь достучаться до мозгов, но те всё равно лезли наверх. Борода от этих муравьёв, казалось, шевелилась, а я, помню, что-то успел подумать про связь любопытства и разума.
"Градусник? Знавал я его, хотя не близко, впрочем, близко его никто не знал. Это был самый никчемушный человек. Ты знаешь, люди по себе всё стремятся след оставить: славу, добрую или злую, ребёнка родить, дом построить, дерево посадить. А Градусник, кажется, изо всех сил пытался прожить бесследно. Вообще-то имя его Вовка, Градусником прозвали ещё в детстве, не знаю за что, может быть, за внешность. Был он низкорослым, и не худым, а вот именно хилым, с узкими плечами и впалой грудью. На большом треугольном лице - длинный нос с красною прожилкой, далеко сзади, где-то на затылке - для равновесия, что ли - здоровенные оттопыренные уши. Волосы никакого цвета, две широкие залысины ото лба встречались на темени, а между ними как будто намусорено. Очень длинные ресницы, под ними он прятал глаза: шоколадные, немного выпуклые и печальные, похожие на собачьи".
Трубка жалобно засипела и потухла, дед Семён у самого горла отхватил ножом свою бороду, встал и пересел под другое дерево, а борода осталась торчать в земле.
"Была у него одна странная особенность - непереносимость веселья. Чуть где зазвучат радостные голоса, послышится смех - он уходит подальше. Иде же болезнь и печаль. Придёт и сидит, шевелит ушами. Градусник - не лекарство, его засовывают подмышку и больной, который прежде метался, вроде немного и успокаивается - не один; как будто бездушная стекляшка, принимающая и отмеряющая часть его жара, облегчает боль. Здоровый человек прячет градусник в ящике и не помнит о нём.
В сумерки, в плохую погоду Градусник любил уходить подальше в поле и смотреть оттуда на огни города или какой-нибудь деревушки. Мне он говорил, что эти огни важнее тех, кто их зажёг. Я тогда не понял. Однажды я взял его с собою в лес, чтобы показать чудеса. Никакой Дырки тогда ещё не было, а вот слева от Лёшиной гармони плясали Блуждающие огоньки. Камаринскую.
А лес Градусник не любил. Он считал его жестоким. Вот и всё. Потом я ушёл от людей, потом появилась Дырка, а Блуждающие огоньки пропали. Потеряв, наверное, важность".
Дед Семён вновь разжёг трубку и засунул её в улыбку...