Топинамбур.
Бледными ручонками город всегда тянулся к земле. Читал Белова и Распутина, распахивал целину, строил дачи. Но дача дело недешёвое, да и хлопотное - на образ жизни потянет - а вот маленький огородик в две-три сотки в километре от дома, чтобы дойти после работы, посидеть на собственноручно сделанной лавочке, вдохнуть мокрую земную прель, увидеть, как тобою посаженное, тянется к солнцу зелёное чудо, вытянуть вон пару сорняков, поговорить с себе подобными о новинках агротехники - это самый неказистый человечишка может себе позволить. Много у нас таких огородиков когда-то нарезали по-над речкою, на заливных лугах, и стоили они копейки.
С одной стороны, над соснами, светофорами торчат многоэтажки с расплавленными солнцем окнами, с другой, за курчавым ивняком, течёт тихая речка, с водою для полива, а то и для купания. Заборов каких там, оград, конешно, не строили, делились с соседями семенами всякой мудрёной овощи добрые люди, завистливые - косили подозрительным глазом и бурчали под нос колдовские наговоры - в обществе видать человека - но вред не чинили, такого не водилось.
Что Бог на душу положит, то и в землю сажали: клубнику ползучую вперемежку с чесноком и заморской травой физалис, неизвестно с какого боку съедобной, свеклу, морковку, капусту и лук, огурцы-помидоры в игрушечных парниках, ягодные кусты: малину, смородину и крыжовник, оптимисты заботливо растили деревца: вишню, сливу, кто и яблоньку, циники засаживали весь участок картошкой, реалисты предпочитали хрен, но таких тогда было мало. Заливные луга это такая вещь, что если кому по нраву, сурепке, например, - золотом покроет берега, а кто и не выдержит полой холодной воды, заболеет, умрёт - так гибли плодовые деревья. Плодороднейший ил ежегодно наносит река, никакой химии не надо; издали летом огородики разноцветьем похожи были на лоскутные одеяла, накрывшие берег.
Всё это продолжалось лет 10-15, покуда не пришли иные времена, времена свободы слова и дела. Перестала созревать клубника - убирал её не тот, кто растил, да и овощ проходящий мимо народ, хоть не голоден, надкусить норовил, а то и в сумку - ни забора ж, ни замка, ни таблички грозной даже. Да и вообще - не до огородиков людям сделалось, ох, не до них. Некоторые энтузиасты ещё какое-то время покрутились у трудом своим возделанной земли, подышали терпким её духом, полили горючими слезами, да отступились. Обернулась земля брошенкой, сама, то есть, собой.
Тут бы, казалось, и зарасти ей той же сурепкою, лопухом-репейником, чёрной полынью - пойменной, жилистой зеленью, ан нет, долгопамятной, отзывчивой на заботу и ласку оказалась, в отличие от людей, земля. Много лет прошло, а как минешь Городское озеро, дойдёшь до речки, повернёшь налево, к Обречённой берёзе: вдоль крутояра, мимо Черёмуховой урёмы, Дикого пляжа и до самого Жидкого ручья высятся заросли малинника, густые, цеплючие. В них скрываются малые кустики чёрной смородины, по земле пластаются сочные листья хрена, кое-где клубники - выдичавшей, безъягодной, берег сплошь усыпан красными фонариками того самого непонятного физалиса, всё это окаймлено топинамбуром, как игрушечными подсолнухами. В этих зарослях протоптаны дорожки и в июле месяце, в самую жару, по дорожкам скрываются люди в белых платочках. Страшатся лихого человека, Заступницу поминают, а ходят, берут ягоду. На рынке стоят бабушки - маленькие, кругленькие, с пухлыми розовыми щёчками, с лукавой искоркой в детских глазах, бабки - скандальные, зевастые, суетливые, глазливые, старухи - большие, костистые, угрюмые, с плоскими лицами и бесцветными отчуждёнными глазами. Все они продают малину, постаканно и на вес. И снова собирают, и снова продают, и нет той малине конца, пока июль, пока сезон.
И вот в эти-то места я собрался в середине октября на речку - поставить на ночь донки на налима. Чтобы затея оказалась не совсем уж безнадёжной, увлёк с собою женщину, своими достоинствами много превосходящую мои возможности, для сокрытия от холода всего, превосходящего мои мечтания, наказав одеться потеплее. Как увлёк - и не спрашивайте, давно забыл все ответы, вопросы лишь помню. Дело в том, что в виду той женщины рыбы в реке выстраиваются в очередь к моим крючкам, а грибы в лесу бросаются прямо под ноги.
И вот идём мы: я и симпатично-глазастый комок одежды. Холодно, ветер, колко моросит мелкий дождь, жирная и липкая грязь хватает за ноги, берёзам у Городского озера уже нечем прикрыться, стоят растерянные, с опущенными руками - нате, смотрите, охальники! Речка отражает собою серое небо, а небо - речку, так и текут они вдвоём, как привязанные, Обречённая берёза уже у самого обрыва, ждёт - поклялись мы с нею когда-то загинуть вместе. -"Малина", - говорит женщина, перед которой пасуют времена года. На длинных, выше человеческого роста ветках, едва сохранивших по два-три бурых листика - крупные ягоды красного цвета, который ну никак не вписывается в эту окружающую серость! Тут же и зелёные, и розовые - на подходе.
Пока я непонятно куда и как забрасывал донки, женщина, разлучившая меня с реальностью, питалась малиной, потом, чтобы привести всё в порядок и спокойно идти домой, немного поклевала вполне себе сезонной ежевики на берегу. Решив, что с меня достаточно, утром проверять донки не пошла, отчего я всё перепутал и порвал.
Через неделю ночных заморозков и бесконечных дождей говорю ей: "Пошли за малиной!" Она согласилась, только наказала взять лопату побольше. Кто бы поспорил с женщиной, превосходящей его умом, а я взял. Малина сошла, убил её мороз, ягоды потемнели, сделались мягкими и водянистыми. И накопали мы большой пакет топинамбура - его там видимо-невидимо. Часть топинамбура она дала мне. - Ешь, - говорит, - полезно для мозгов.
Съел я несколько штук - по вкусу что-то между орехом и яблоком - и больше не стал. Не надо мне мозгов, оставьте удивление.
С одной стороны, над соснами, светофорами торчат многоэтажки с расплавленными солнцем окнами, с другой, за курчавым ивняком, течёт тихая речка, с водою для полива, а то и для купания. Заборов каких там, оград, конешно, не строили, делились с соседями семенами всякой мудрёной овощи добрые люди, завистливые - косили подозрительным глазом и бурчали под нос колдовские наговоры - в обществе видать человека - но вред не чинили, такого не водилось.
Что Бог на душу положит, то и в землю сажали: клубнику ползучую вперемежку с чесноком и заморской травой физалис, неизвестно с какого боку съедобной, свеклу, морковку, капусту и лук, огурцы-помидоры в игрушечных парниках, ягодные кусты: малину, смородину и крыжовник, оптимисты заботливо растили деревца: вишню, сливу, кто и яблоньку, циники засаживали весь участок картошкой, реалисты предпочитали хрен, но таких тогда было мало. Заливные луга это такая вещь, что если кому по нраву, сурепке, например, - золотом покроет берега, а кто и не выдержит полой холодной воды, заболеет, умрёт - так гибли плодовые деревья. Плодороднейший ил ежегодно наносит река, никакой химии не надо; издали летом огородики разноцветьем похожи были на лоскутные одеяла, накрывшие берег.
Всё это продолжалось лет 10-15, покуда не пришли иные времена, времена свободы слова и дела. Перестала созревать клубника - убирал её не тот, кто растил, да и овощ проходящий мимо народ, хоть не голоден, надкусить норовил, а то и в сумку - ни забора ж, ни замка, ни таблички грозной даже. Да и вообще - не до огородиков людям сделалось, ох, не до них. Некоторые энтузиасты ещё какое-то время покрутились у трудом своим возделанной земли, подышали терпким её духом, полили горючими слезами, да отступились. Обернулась земля брошенкой, сама, то есть, собой.
Тут бы, казалось, и зарасти ей той же сурепкою, лопухом-репейником, чёрной полынью - пойменной, жилистой зеленью, ан нет, долгопамятной, отзывчивой на заботу и ласку оказалась, в отличие от людей, земля. Много лет прошло, а как минешь Городское озеро, дойдёшь до речки, повернёшь налево, к Обречённой берёзе: вдоль крутояра, мимо Черёмуховой урёмы, Дикого пляжа и до самого Жидкого ручья высятся заросли малинника, густые, цеплючие. В них скрываются малые кустики чёрной смородины, по земле пластаются сочные листья хрена, кое-где клубники - выдичавшей, безъягодной, берег сплошь усыпан красными фонариками того самого непонятного физалиса, всё это окаймлено топинамбуром, как игрушечными подсолнухами. В этих зарослях протоптаны дорожки и в июле месяце, в самую жару, по дорожкам скрываются люди в белых платочках. Страшатся лихого человека, Заступницу поминают, а ходят, берут ягоду. На рынке стоят бабушки - маленькие, кругленькие, с пухлыми розовыми щёчками, с лукавой искоркой в детских глазах, бабки - скандальные, зевастые, суетливые, глазливые, старухи - большие, костистые, угрюмые, с плоскими лицами и бесцветными отчуждёнными глазами. Все они продают малину, постаканно и на вес. И снова собирают, и снова продают, и нет той малине конца, пока июль, пока сезон.
И вот в эти-то места я собрался в середине октября на речку - поставить на ночь донки на налима. Чтобы затея оказалась не совсем уж безнадёжной, увлёк с собою женщину, своими достоинствами много превосходящую мои возможности, для сокрытия от холода всего, превосходящего мои мечтания, наказав одеться потеплее. Как увлёк - и не спрашивайте, давно забыл все ответы, вопросы лишь помню. Дело в том, что в виду той женщины рыбы в реке выстраиваются в очередь к моим крючкам, а грибы в лесу бросаются прямо под ноги.
И вот идём мы: я и симпатично-глазастый комок одежды. Холодно, ветер, колко моросит мелкий дождь, жирная и липкая грязь хватает за ноги, берёзам у Городского озера уже нечем прикрыться, стоят растерянные, с опущенными руками - нате, смотрите, охальники! Речка отражает собою серое небо, а небо - речку, так и текут они вдвоём, как привязанные, Обречённая берёза уже у самого обрыва, ждёт - поклялись мы с нею когда-то загинуть вместе. -"Малина", - говорит женщина, перед которой пасуют времена года. На длинных, выше человеческого роста ветках, едва сохранивших по два-три бурых листика - крупные ягоды красного цвета, который ну никак не вписывается в эту окружающую серость! Тут же и зелёные, и розовые - на подходе.
Пока я непонятно куда и как забрасывал донки, женщина, разлучившая меня с реальностью, питалась малиной, потом, чтобы привести всё в порядок и спокойно идти домой, немного поклевала вполне себе сезонной ежевики на берегу. Решив, что с меня достаточно, утром проверять донки не пошла, отчего я всё перепутал и порвал.
Через неделю ночных заморозков и бесконечных дождей говорю ей: "Пошли за малиной!" Она согласилась, только наказала взять лопату побольше. Кто бы поспорил с женщиной, превосходящей его умом, а я взял. Малина сошла, убил её мороз, ягоды потемнели, сделались мягкими и водянистыми. И накопали мы большой пакет топинамбура - его там видимо-невидимо. Часть топинамбура она дала мне. - Ешь, - говорит, - полезно для мозгов.
Съел я несколько штук - по вкусу что-то между орехом и яблоком - и больше не стал. Не надо мне мозгов, оставьте удивление.