Щука (ч. 324 - начало)
Я смотрел в окно и думал о том, что трудоголики, судя по всему, мёрзнущие без одежды, нуждаются в постоянном движении, когда по коридорам пронеслось: "К нам едет ревизор!" Пронеслось и рассыпалось стуком шагов, хлопаньем дверей, шелестом тревожных фраз. Вбежала директорша и я впервые вблизи увидел, как заламывают руки - это было похоже на производственную гимнастику. Она оглушительно прошептала: "Сергей Александрович, сходите, пожалуйста, в магазин, купите баранок... водки... колбасы... чаю... не знаю я, что пьют эти ревизоры!"
У всякого действия, кроме пролога и эпилога, существует ещё кульминация, но где именно - понимаешь тогда, когда она уже прошла. Вернувшись из магазина, я узнал, что все принтеры отказываются печатать, телефоны - звонить, а у чайника в ослепительной вспышке и запахе перегорел провод. Бухгалтерша разделила пухлую папку с накладными пополам с секретаршей и сжигала свою часть во дворе, у клумбы, закапывая пепел под кустиком роз. Свою половину секретарша удваивала на единственном оставшимся в живых ксероксе.
Пока я менял картриджи и возился с чайником, произошло ещё несколько разной степени важности событий, главным из которых явилось скандальное обрушение мемориальной таблицы из нержавейки с надписью золотыми буквами: "Майские Указы Президента - в жизнь!", которая много лет висела над входом, ни разу не шелохнувшись. Пришлось брать инструменты, стремянку и выдвигаться на передовую. Шурупы, крепившие Указы, оказались не срезаны, не вырваны, а аккуратно вывернуты. Мои попытки воссоздать первоначальную несокрушимость скреп оказались тщетными: только что завинченный шуруп выворачивался обратно так быстро, что я едва успевал его подхватить. Указы были тяжёлые, я скоро устал и сдался: "Хорошо, Матоха, ты победил. Что случилось?" - "Слабак. Приходи сегодня, будет представление," - весело сообщил Матоха.
На представление я не попал и добрался до Тридевятого только через два дня, и то не по своей воле. Я долго бродил по Гнилому оврагу, обляпался в грязи, обстрекался крапивою и решил уже было звать Ауку, когда споткнулся о Лихо, мирно спавшее под кустиком. В руках у меня был спиннинг.
Мутная вода Дремучей реки нехотя отражала свинцовое небо и корявые деревья на том берегу. Деревья были неподвижны, но в текущей воде шевелились вместе с ветвями, похожими на клубки изнурённых червей. Лица у всех были нерадостны. "Итак," - резюмировала Бабка, - "не так давно мы испробовали горькие плоды трудов Творца нашего Блазника. Нынче я опять чую запах человека, а потом приходит курьер с какою-то палкою и заявляет, что его зовут из Тихого омута. Есть здесь кто-нибудь такой умный, чтобы всё это объяснить?"
"Это не палка, это спиннинг, рыбу ловить," - я.
"Недавно был я у Тихого омута, ничего там нет," - Анчутка.
"Какая рыба? В Тихом омуте и дна-то нет, его даше русалки стороной оплывают," - Матоха.
"Дно есть. Но я его не видел," - Водяной.
"Бабушка, а ты Серёшу повнимательней понюхай, мошет, это от него человечиной разит?", - Матоха.
"Не, он насквозь Тридевятым провонял, даже я чую", - Водяной.
"Я услышу что-нибудь по делу?", - Бабка.
"А-у", - Аука.
Базар продолжался. Даже отверженный Блазник вскинул голову и попытался что-то сказать, но, тщательно пожевав слова губами, не решился выпустить их наружу и, понурившись, принялся рисовать пальцем по земле волнистые линии. Рука Лешего лежала на моём плече, на всякий случай, если уж меня совсем потащит в Тихий омут. Лихо переводило удивлённый глаз с одного на другого, Змей задумчиво молчал.
"Ша", - наконец сказал Леший и стало тихо. - "Сказывают: зову почёт отдавай. Только кто зовёт-то? Может, Кикимора?"
"Нет, Кикимора не так зовёт", - ответил я, - "тут как будто кто-то тянет за внутренности верёвкою".
"Это плохо. Негоже ему одному-то идти, один и у каши загинет. Не жаль, что пропадёт, жаль, что задаром. Где этот Носитель Меча шляется?"
Я не знал, где шляется Пришелец, не знал, где Кикимора. Именно сейчас, когда они позарез нужны.
"Я пойду", - сказал Змей, будто очнувшись. - "Есть в Тридевятом человек, и есть постороннее волшебство, настоящее, потому что тянуть за внутренности - не шутка. И если они как-то связаны, то все знают, чем это может закончиться. Так что, идём, Серёга. Немедленно".
У всякого действия, кроме пролога и эпилога, существует ещё кульминация, но где именно - понимаешь тогда, когда она уже прошла. Вернувшись из магазина, я узнал, что все принтеры отказываются печатать, телефоны - звонить, а у чайника в ослепительной вспышке и запахе перегорел провод. Бухгалтерша разделила пухлую папку с накладными пополам с секретаршей и сжигала свою часть во дворе, у клумбы, закапывая пепел под кустиком роз. Свою половину секретарша удваивала на единственном оставшимся в живых ксероксе.
Пока я менял картриджи и возился с чайником, произошло ещё несколько разной степени важности событий, главным из которых явилось скандальное обрушение мемориальной таблицы из нержавейки с надписью золотыми буквами: "Майские Указы Президента - в жизнь!", которая много лет висела над входом, ни разу не шелохнувшись. Пришлось брать инструменты, стремянку и выдвигаться на передовую. Шурупы, крепившие Указы, оказались не срезаны, не вырваны, а аккуратно вывернуты. Мои попытки воссоздать первоначальную несокрушимость скреп оказались тщетными: только что завинченный шуруп выворачивался обратно так быстро, что я едва успевал его подхватить. Указы были тяжёлые, я скоро устал и сдался: "Хорошо, Матоха, ты победил. Что случилось?" - "Слабак. Приходи сегодня, будет представление," - весело сообщил Матоха.
На представление я не попал и добрался до Тридевятого только через два дня, и то не по своей воле. Я долго бродил по Гнилому оврагу, обляпался в грязи, обстрекался крапивою и решил уже было звать Ауку, когда споткнулся о Лихо, мирно спавшее под кустиком. В руках у меня был спиннинг.
Мутная вода Дремучей реки нехотя отражала свинцовое небо и корявые деревья на том берегу. Деревья были неподвижны, но в текущей воде шевелились вместе с ветвями, похожими на клубки изнурённых червей. Лица у всех были нерадостны. "Итак," - резюмировала Бабка, - "не так давно мы испробовали горькие плоды трудов Творца нашего Блазника. Нынче я опять чую запах человека, а потом приходит курьер с какою-то палкою и заявляет, что его зовут из Тихого омута. Есть здесь кто-нибудь такой умный, чтобы всё это объяснить?"
"Это не палка, это спиннинг, рыбу ловить," - я.
"Недавно был я у Тихого омута, ничего там нет," - Анчутка.
"Какая рыба? В Тихом омуте и дна-то нет, его даше русалки стороной оплывают," - Матоха.
"Дно есть. Но я его не видел," - Водяной.
"Бабушка, а ты Серёшу повнимательней понюхай, мошет, это от него человечиной разит?", - Матоха.
"Не, он насквозь Тридевятым провонял, даже я чую", - Водяной.
"Я услышу что-нибудь по делу?", - Бабка.
"А-у", - Аука.
Базар продолжался. Даже отверженный Блазник вскинул голову и попытался что-то сказать, но, тщательно пожевав слова губами, не решился выпустить их наружу и, понурившись, принялся рисовать пальцем по земле волнистые линии. Рука Лешего лежала на моём плече, на всякий случай, если уж меня совсем потащит в Тихий омут. Лихо переводило удивлённый глаз с одного на другого, Змей задумчиво молчал.
"Ша", - наконец сказал Леший и стало тихо. - "Сказывают: зову почёт отдавай. Только кто зовёт-то? Может, Кикимора?"
"Нет, Кикимора не так зовёт", - ответил я, - "тут как будто кто-то тянет за внутренности верёвкою".
"Это плохо. Негоже ему одному-то идти, один и у каши загинет. Не жаль, что пропадёт, жаль, что задаром. Где этот Носитель Меча шляется?"
Я не знал, где шляется Пришелец, не знал, где Кикимора. Именно сейчас, когда они позарез нужны.
"Я пойду", - сказал Змей, будто очнувшись. - "Есть в Тридевятом человек, и есть постороннее волшебство, настоящее, потому что тянуть за внутренности - не шутка. И если они как-то связаны, то все знают, чем это может закончиться. Так что, идём, Серёга. Немедленно".