Вечность пахнет нефтью.
Помню, на одной научной конференции слушал я доклад некой пожилой тётки из заштатного белорусского университета. Доклад был по фольклору, тётка была в теме давно и основательно. Однако, т.к. доклад делался в Москве начала 2000-х годов, ей приходилось употреблять слова, которые не совсем вязались с обычным уютным стилем классического советского фольклориста, кем она по возрасту и происхождению являлась. Так постоянно вплеталась в её речь рифма «релевантный» - «толерантный».
В 90-е годы филологические конференции часто проходили под маркой института «Открытое общество» Фонда Сороса. Деньги на них присылал этот известный финансист, чем обязывал наших гуманитариев, как добрых гостей, поактивнее знакомиться с хозяином. Так и возникала в их речах карго-рифмовка нужными словами.
С тех пор прошло лет десять, Сороса выперли из России, однако зёрна, посеянные в умах, начали прорастать весьма неожиданным чертополохом. Вот, например, та самая «открытость», о которой писал Поппер и на которую указывало название института «Открытое общество», провоцировало таких, как эта тётка-фольклорист из Белоруссии порой высказывать такую правду о себе, которая была больше того, что она в силах осознать. Вероятно, что тут дело было в скорости, с какой необходимо было реагировать. Бэкграунд толерантности освоить не успевалось, а потому пустоты бессмыслицы от непроработанности термина заполнялись художественностью - и релевантность приплеталась бессознательно по закону рифмовки.
Открытость играет злые шутки, ибо она как нельзя лучше транслирует неадекватность контексту, если таковая имеется. Я как-то пытался написать о том, что оперный театр в городе-миллионнике несёт на себе элитарно-статусную функцию. Тут множество аспектов играют роль, например, он, будучи одной из архитектурных доминант города, собирает вокруг себя городское пространство. Будучи местом приложения музыкальных и сценических талантов, он напрямую влияет на культурную среду города. И общество репрезентирует себя через значимые спектакли и так осознаёт, что, как и зачем оно существует. До последнего времени в городах-миллионниках существовали наследники советских репертуарных театров. Это театр, как дом, как традиционное общество, как закрытая система, наподобие семьи. Театр, в котором все свои - плохие и хорошие, но свои.
Однако, новые времена по меньшей мере суровы, потому новые люди, приходящие в театр, могут не вливаться в старую семью (см. там же о Муз.Этерне и оркестре Пермской оперы). В конце-концов, кто сказал, что это театральное почвенничество будет длиться вечно? Застылые культурные структуры совка уже давным давно лежат вне противопоставления интересно/не интересно, но годны лишь для музейной мумификации. Тем занятней, когда эти мумии начинают двигаться и говорить. Наследники красных директоров - современные руководители-хозяйственники лужковского разлива, любители большого эрэфийского стиля а ля Церетели, Глазунов, Шилов, Пугачёва, Крутой, Хворостовский, Басков и прочие. Они и вливают капитал в этот культур-мультур. Собственно, с похода на поклон к ним началась карьера Гергиева, и газо-нефтяные деньги ещё со времён Черномырдина превращают нашу классику в некую невнятную субстанцию, о которой поэт сказал «Вечность пахнет нефтью».
Вот, например, директор Пермской оперы Пичкалёв - наглядный пример наивности местных грандов, представителей закрытого общества братвы, сидящей на трубе Лукойла и иже с ними, перед лицом вторжения хитроумных адептов открытого общества - Гельмана, Мильграма, Курентзиса и ко., не чуждых желания к этой трубе присосаться. Тот, кто жил в закрытом обществе, в силу безвыходности ситуации, на символическом уровне лелеял мечты, тешил себя иллюзиями о том, что открытое общество, как минимум интереснее того, что окружает его, а как максимум лучше. Так совки, покупая джинсу у фарцы, думали, что стали чуть-чуть гражданами США. Так и пермяки, лишённые экспертного мнения о собственных классических музыкантах, купили Курентзиса и компанию и думают, что стали частью большого и открытого мира. Может быть, напротив, скорее Курентзис и компания в силу собственной сектантской природы стремятся затвориться и затеряться на бесконечной российской территории. Если верить интервью маэстро, им не чужд пафос Мандельштама: «Мне на плечи бросается век-волкодав, Но не волк я по крови своей. Запихай меня лучше, как шапку, в рукав Жаркой шубы сибирских степей» - Новосибирск подходил для борца с глобализацией лучше, но и Пермь тоже ведь для европейца глухая сайберия. Богатая земля с наивными аборигенами, однако. Откройте страницу дирижёров крупнейшего международного агентства IMG Artists, где в четвёртом ряду третьим слева располагается Курентзис и ткните в любого из 96 небожителей, купите его в худруки - международный эффект Пермской оперы будет тот же. Почему Курентзис? Потому что он решил работать в России. Так что не мы к нему, как пытаются доказать пермские гранды, а он к нам на поклон пришёл.
Так вот, Пичкалёв, информация к размышлению. Вот как виртуозно он отвечает на внезапно, как снег на голову сложившуюся большую разницу заработков работников, по статусу формально принадлежащих к одной категории: «…когда артисты получают разную заработную плату, причём разница весьма значительна, кого-то это возмущает. И меня спрашивают: «Мы что, плохие музыканты?» Я отвечаю: «Нет, вы хорошие музыканты». Но есть хорошие, а есть очень-очень-очень хорошие. Вот в этом и разница. Это как с водкой - бывает водка хорошая, а бывает очень хорошая. Кому-то хочется чувствовать себя хорошим музыкантом? Пожалуйста, доказывайте, участвуйте в конкурсах.» Тут каждая фраза богата нюансами. Можно поиграть подсознательными оттенками этого дискурса. Например, так. Обычно классическую музыку сравнивают с изысканными французскими винами. Сравнивать классических музыкантов с водярой - это говорит о запросе на русскую аутентичность, которую одинаково ждут от оркестра Пермской оперы (под управлением Платонова) и от собственно русской водки. От МузЭтерны этого не ждут, ибо «очень хорошая водка» - это идеал. А мы пивали лишь «Абсолют». А также, и это, наверное, главное - Пичкалёв продолжает традицию той части русской культурного бюрократического истеблишмента, которая с пренебрежением относится к русским национальным кадрам, предпочитая им иностранцев. Однако, российскому государству из политических соображений приходилось поддерживать Мусоргского, Бородина, Римского-Корсакова и других композиторов русской национальной школы, т.к. государство понимало, что без их творчества у подвластного ему русского народа совсем будет плохо с идентичностью. «Царь любит, да псарь не любит» - но как бы ни старалось государство, слуги его постоянно воротили нос от творчества местных, предпочитая заморское. От русской музыки всегда несло «перегаром и гречневой кашей», по их словам. Вот как описывает директора Русских императорских театров И.А.Всеволожского в своей книге «Маска и душа» Ф.И.Шаляпин:
mso-fareast-font-family:"Times New Roman";mso-fareast-language:RU">«Но не только русских "длиннот" не выносил И. А. Всеволожский - он не выносил русской музыки вообще. Об этом я узнал из самого авторитетного источника, когда в первый раз на Мариинской сцене играл роль Сусанина в "Жизни за царя". Костюм этого крепкого северного русского мужика, принесенный мне заведующим гардеробом, представлял собою нечто похожее на sortie de bal {Вечерний туалет (фр.).}. Вместо лаптей принесли красные сафьяновые сапоги.
"Times New Roman";mso-fareast-language:RU"> Когда я сказал гардеробщику:
"Times New Roman";mso-fareast-language:RU"> - Не полагалось бы, батюшка мой, Сусанина играть в таком костюме; это ведь неправда, - заведующий гардеробом посмотрел на меня, как на человека, упавшего с луны, и заявил:
"Times New Roman";mso-fareast-language:RU"> - Наш директор терпеть не может все эти русские представления. О лаптях и не помышляйте. Наш директор говорит, что когда представляют русскую оперу, то на сцене отвратительно пахнет щами и гречневой кашей. Как только начинают играть русскую увертюру, самый воздух в театре пропитывается перегаром водки...
"Times New Roman";mso-fareast-language:RU"> Щи, гречневая каша и перегар водки - ничего, кроме этого, бюрократическая рутина не чувствовала в той новой русской музыке, которой суждено было вскоре завоевать весь мир.»
"Times New Roman";mso-fareast-language:RU">
"Times New Roman";mso-fareast-language:RU">
Удивительная бюрократическая преемственность во взглядах! Вот и звучание оркестра Пермской оперы п/у Платонова им не нравится - «просто водка», а МузЭтерна, оказывается, «чистейшей прелести чистейший образец» - «очень хорошая водка». Положительная динамика налицо - если директор Императорских театров чуял в русской музыке перегар, т.е. водку употреблённую и переваренную желудком, то директор Пермской оперы сравнивает местных музыкантов с водкой ещё не употреблённой. 20 век прошёл не зря - наши бюрократы стали тоньше чувствовать и не рискуют сравнивать окружающее с говном. Смягчение нравов произошло.
Но отвлечёмся от размышлений об уровне гастрономических изысков господина Пичкалёва, которые как-то связаны с его запросами в плане элитарности, т.к мы вступаем на зыбкую почву предположений, и нам придётся просить прощения у господина директора за его возможную деконструкцию. А нам бы очень этого не хотелось. Пусть явление говорит само за себя: «…я не музыкальный человек - у меня за плечами два класса баяна, вот и всё музыкальное образование. Поэтому я оцениваю музыку на обывательском уровне. И когда я слушал «Ромео и Джульетту» в исполнении Курентзиса - у меня комок к горлу подступил…» Вот она - ловушка открытости! И Пичкалёв в неё свалился. Комок к горлу - это после первых пятидесяти грамм, как известно. Занюхать и перевести дух следует.