Советская эпоха - часть II
Начало тут
Проблема заключается в том, что русское общество действительно вошло в XX век как во многом общество традиционное, в котором продолжала господствовать механическая солидарность. Большинство людей продолжали существовать в рамках общины того или иного типа, а в нерусских областях и вовсе - родового клана или как евреи, кагала. Городская цивилизация охватывала крайне малую часть населения страны, при том, что примеры людей, «освободившихся» от контроля традиционного общества, мягко скажем, не внушили уважения. Ведь не стоит воображать, будто городское население сплошь и рядом состояло из благородных безукоризненных офицеров - аристократов и интеллигентнейших земских врачей, готовых жизнь положить за народ. На самом деле размывание традиционного общества, слом форм механической солидарности ведет к появлению «свободных» индивидов - атомов, маргиналов, «потерявших края». Внешний социальный контроль уже не регулировал поведения таких граждан, ибо они сбежали от такого контроля в город, а внутреннее убеждение, этика, еще не сделалась таким регулятором. В результате такие маргиналы вели себя… взгляните на кавказцев в русских городах, большая часть которых выехала из своих аулов, представляющих собой примеры традиционных общностей. В экономическом смысле на селе такие маргиналы сделались кулаками (как правило, возвращаясь из города, сделав там небольшой капиталец) - основным социальным раздражителем в российской деревне, а в городе они составляли основную массу фабричных (не заводских) рабочих, нижних полицейских чинов, обслуги и т.д., а так же заполняли всевозможные притоны, знаменитую Хитровку, пополняли ряды преступного элемента и проституток. Нужно понимать, что традиционное общество взирало на эти процессы с отвращением и враждебностью, и одним из стержневых течений русской революции была борьба традиционного общества против условий, его разрушающих. В этом смысле не зря С.Г. Кара-мурза назвал Столыпина отцом русской революции.
В результате, после революции и гражданской войны Советский Союз был обществом, в существенной части традиционным, скрепленном узами механической солидарности и даже в большей степени, чем Российская империя. Это наложило серьезнейший отпечаток на всю историю нашей страны. Непримиримое отношение в идеологическому разномыслию, вначале вызванное революционной нетерпимостью, поддерживалось тем, что механическая солидарность не может себе позволить зыбкого, не строгого и не однозначного стержня коллективного сознания. И пока такая солидарность господствовала, не чей-то злодейский умысел, а все общество, посредством разнообразных институтов решительно пресекало разномыслие. А методы? Чем больше опасность, тем жёстче методы. А опасность была велика.
Советское общество столкнулось с трудно разрешимым вызовом. С одной стороны народные массы своим революционным действием продемонстрировали нежелание атомизироваться и перестраиваться в сторону «современного» индивидуалистического общества и органической солидарности, как базы такого общества. Но с другой стороны стране пришлось заняться решительной индустриализацией, поднимать культурный уровень населения, не то что воссоздать, но создать новую советскую науку, конечно, используя все, что уже было создано в Российской империи. Тому были две причины. С одной стороны внешняя опасность: «Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут» говорил И.В. Сталин. С другой же стороны марксизм и коммунистическая идеология проникнуты пафосом научно-технического прогресса, развития производительных сил, как основы для социальных изменений и совершенствования общественной практики в целом.
Понятно, что бурное развитие промышленности и науки в СССР приводило к резкому углублению разделения труда, что само по себе взрывало солидарные отношения механического типа в своей существенной части. Кроме этого, всеобщая грамотность, и не только грамотность, а активное, исполняемое как важнейшая государственная задача культурное образование, приобщение масс к богатству классической мировой культуры, мода на чтение, и чтение серьезное, все это создавало совсем другого человека, совсем не человека традиционного общества. Человека, для которого внешний социальный контроль был унизителен и создавал ощущение удушливой несвободы.
Вот такой парадокс в развитии советского общества. Наша беда, что мы развивались слишком быстро. Слова Сталина о необходимости пробежать столетия за десять лет актуальны во всех сферах общественной жизни. Западные страны разрушали свое традиционное общество несколько столетий, а научить маргинальное население (выпавшее из традиционной общины - ячейки) вести себя приемлемо в городском общежитии, вовремя приходить на работу и аккуратно трудиться на своем рабочем месте им удалось с помощью поистине драконовских методов.
Дело в том, что труд рабочего куда более отчужден, чем труд крестьянина. Крестьянин в существенной части сам хозяин своего трудового процесса, сам определяет время, последовательность и темп трудовых операций, ему же принадлежат орудия труда и он сам распоряжается произведенным продуктом. Труд колхозного крестьянина или работника крупного капиталистического хозяйства на селе уже более отчужден - время, последовательность и темп трудовых операций он вынужден согласовывать с другими участниками трудового процесса, а в реальности подчиняться руководителям, в колхозе тем же бригадиру, агроному или председателю, выполняя лишь какую-то часть необходимой для получения продукта работы. Продукты, произведенные в капиталистическом хозяйстве, принадлежали хозяину, а произведенные в колхозе, принадлежали колхозному крестьянину уже не непосредственно, а опосредованно как колхозно-кооперативная собственность, и точно так же ему принадлежали орудия труда. Когда же вчерашний крестьянин попадал на завод, его труд делался еще куда более отчужденным. Как и любой индустриальный рабочий, он превращался в трудовом процессе в придаток машины - машина диктовала время, последовательность и темп трудовых операций, при том, что тотальность этого подчинения была несоизмерима с зависимостью крестьянина от естественных природных условий. Вместо привычных примерных единиц измерения времени и пространства, связанных с природными ритмами пришли искусственные и неизмеримо более точные и обладающие потенциалом жесточайшего принуждения секунды и миллиметры. В СССР средства труда и его продукты все-таки не отчуждались в пользу капиталиста, как в буржуазном обществе, но принадлежали рабочему крайне опосредованно через сложное и весьма абстрактное понятие общенародной собственности (которое и сегодня не могут понять и осознать даже многие обществоведы, путая его с государственной собственностью).
И миллионы людей в СССР в кратчайшие сроки должны были измениться, из крестьян сделаться индустриальными рабочими. Такая трансформация была необходима, ибо давала громадное повышение производительности труда, рождало так необходимую стране индустрию, но была невыносимо тяжела для людей, вынужденных столь кардинально перестраивать себя.
Когда офисные гуманисты ругают советское законодательство за предвоенные законы насчет опозданий на работу, они просто не понимают социальной проблемы и не знают, как подобная проблема столетиями решалась на западе. А ведь не нужно забывать, что бича, подстегивавшего западных пролетариев - безработицы, в СССР по большому счету не было, а уволить рабочего было куда сложнее.
В существенной части роль инструментов адаптации в СССР взяли на себя квази-традиционные структуры, такие как рабочие коллективы на заводах и в колхозной квази-общине, которые воздействовали на нарушителя не формальными санкциями и карами, а методами, знакомыми вчерашним крестьянам по опыту их сельской общины. А абстракция общенародной собственности постигалась через общественные фонды потребления, т.е. непосредственно ощущаемые блага, - через бесплатную медицину, и доступное массам образование, санатории и дома отдыха для рабочих и через права трудящихся, вроде права на труд и права на жилье. В результате удалось обойтись сравнительно низким уровнем репрессивно-карательной деятельности государственных органов по отношению к крестьянам, превращаемым в колхозников и рабочих, учитывая тот цейтнот, в котором находилось советское государство. Понятно, что и этот, сравнительно низкий уровень репрессий сегодня представляется как трагедия. Другое дело, необходимо осознавать масштабы изменения человеческого типа в те годы.
С одной стороны такой подход оказался весьма эффективным, и куда более гуманным, чем пеньковая веревка в руках судьи. С другой стороны, он перестал действовать и быстро превратился в пустую форму, когда на рабочие места стали приходить люди, воспитанные не в крестьянской общине, а в городе - люди, воспринимающие внешний социальный контроль как форму несвободы и подавления личности. Притом, что и блага, получаемые через общественные фонды потребления, для новых поколений сделались чем-то обычным и само собой разумеющимся, естественными как воздух, и в этом смысле перестали восприниматься как результат общественного характера собственности на средства производства.
Властная вертикаль в СССР так же выросла на базе в основном механической солидарности и традиционного общества, в результате чего получила квазисословный характер. Эта вертикаль известна нам как номенклатурная вертикаль. Партия в условиях, когда коллективное сознание при механическом в существенной части типе солидарности предъявляло к ней жесткие требования, о которых сказано выше, по своей социальной функции, а в дальнейшем и социальной форме превратилась в аналог церкви, а затем и срослась с квазисословными органами власти ровно так же, как столетия назад в Российской империи (и в ряде других абсолютистских государствах) церковь срослась с государственной властью.
На всякий случай замечу, что именно по социальной функции и по социальной форме партия стала подобна церкви, но конечно не по существу. Распространённые мифы о приращении коммунистической идеологии в религию есть не более чем результат небрежного обращения с понятиями.
Еще раз повторю. Механическая солидарность требует от коллективного сознания таких свойств как однородность и однозначность. Только так коллективное сознание в состоянии выполнять свою функцию по обеспечению единства общества. Соответственно в сфере идей по необходимости господствует ортодоксия, и всякое разномыслие жестко отсекается. Такое разномыслие на самом деле губительно для общества, связанного механической солидарностью. Поэтому вполне естественно всевозможные фракции, уклоны в идеологии, скреплявшей советское общество той эпохи, справедливо воспринимались как опасные для общества явления и карались с максимальной строгостью.
Состоянию общества и фазе индустриализации соответствовала и так называемая командно-административная система управления. Сразу хочу сказать, что в перестройку и эпоху реформ, когда этот термин вошел во всеобщее обращение, эта система была представлена исключительно в негативном ключе, что, конечно есть не более чем идеологическая манипуляция. На определенном этапе развития СССР такая система имела куда больше плюсов, чем минусов, что и предопределило высокие темпы индустриального развития страны, обеспечило победу в Великой Отечественной войне.
Кроме того, довольно манипулятивно проблемы командно-административной системы выдавались за проблемы в отношениях собственности, что не удивительно, если учитывать подготовку к массовому хищению общенародной собственности в СССР. На самом деле это проблема управления, а собственность есть лишь один из вариантов, лежащий в основании организации управленческих систем. Другое дело, что уровень развития производительных сил, соответственно специфика разделения труда и состояние общества со временем стали требовать других форм управления.
Под административно-командной системой управления, как правило, подразумевают жестко-централизованную систему управления, основанную на системе директивного планирования. Плюсом такой системы является возможность сосредоточения ресурсов системы для решения поставленных задач, а недостатком, - слабость обратных связей.
Продолжение следует
Проблема заключается в том, что русское общество действительно вошло в XX век как во многом общество традиционное, в котором продолжала господствовать механическая солидарность. Большинство людей продолжали существовать в рамках общины того или иного типа, а в нерусских областях и вовсе - родового клана или как евреи, кагала. Городская цивилизация охватывала крайне малую часть населения страны, при том, что примеры людей, «освободившихся» от контроля традиционного общества, мягко скажем, не внушили уважения. Ведь не стоит воображать, будто городское население сплошь и рядом состояло из благородных безукоризненных офицеров - аристократов и интеллигентнейших земских врачей, готовых жизнь положить за народ. На самом деле размывание традиционного общества, слом форм механической солидарности ведет к появлению «свободных» индивидов - атомов, маргиналов, «потерявших края». Внешний социальный контроль уже не регулировал поведения таких граждан, ибо они сбежали от такого контроля в город, а внутреннее убеждение, этика, еще не сделалась таким регулятором. В результате такие маргиналы вели себя… взгляните на кавказцев в русских городах, большая часть которых выехала из своих аулов, представляющих собой примеры традиционных общностей. В экономическом смысле на селе такие маргиналы сделались кулаками (как правило, возвращаясь из города, сделав там небольшой капиталец) - основным социальным раздражителем в российской деревне, а в городе они составляли основную массу фабричных (не заводских) рабочих, нижних полицейских чинов, обслуги и т.д., а так же заполняли всевозможные притоны, знаменитую Хитровку, пополняли ряды преступного элемента и проституток. Нужно понимать, что традиционное общество взирало на эти процессы с отвращением и враждебностью, и одним из стержневых течений русской революции была борьба традиционного общества против условий, его разрушающих. В этом смысле не зря С.Г. Кара-мурза назвал Столыпина отцом русской революции.
В результате, после революции и гражданской войны Советский Союз был обществом, в существенной части традиционным, скрепленном узами механической солидарности и даже в большей степени, чем Российская империя. Это наложило серьезнейший отпечаток на всю историю нашей страны. Непримиримое отношение в идеологическому разномыслию, вначале вызванное революционной нетерпимостью, поддерживалось тем, что механическая солидарность не может себе позволить зыбкого, не строгого и не однозначного стержня коллективного сознания. И пока такая солидарность господствовала, не чей-то злодейский умысел, а все общество, посредством разнообразных институтов решительно пресекало разномыслие. А методы? Чем больше опасность, тем жёстче методы. А опасность была велика.
Советское общество столкнулось с трудно разрешимым вызовом. С одной стороны народные массы своим революционным действием продемонстрировали нежелание атомизироваться и перестраиваться в сторону «современного» индивидуалистического общества и органической солидарности, как базы такого общества. Но с другой стороны стране пришлось заняться решительной индустриализацией, поднимать культурный уровень населения, не то что воссоздать, но создать новую советскую науку, конечно, используя все, что уже было создано в Российской империи. Тому были две причины. С одной стороны внешняя опасность: «Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут» говорил И.В. Сталин. С другой же стороны марксизм и коммунистическая идеология проникнуты пафосом научно-технического прогресса, развития производительных сил, как основы для социальных изменений и совершенствования общественной практики в целом.
Понятно, что бурное развитие промышленности и науки в СССР приводило к резкому углублению разделения труда, что само по себе взрывало солидарные отношения механического типа в своей существенной части. Кроме этого, всеобщая грамотность, и не только грамотность, а активное, исполняемое как важнейшая государственная задача культурное образование, приобщение масс к богатству классической мировой культуры, мода на чтение, и чтение серьезное, все это создавало совсем другого человека, совсем не человека традиционного общества. Человека, для которого внешний социальный контроль был унизителен и создавал ощущение удушливой несвободы.
Вот такой парадокс в развитии советского общества. Наша беда, что мы развивались слишком быстро. Слова Сталина о необходимости пробежать столетия за десять лет актуальны во всех сферах общественной жизни. Западные страны разрушали свое традиционное общество несколько столетий, а научить маргинальное население (выпавшее из традиционной общины - ячейки) вести себя приемлемо в городском общежитии, вовремя приходить на работу и аккуратно трудиться на своем рабочем месте им удалось с помощью поистине драконовских методов.
Дело в том, что труд рабочего куда более отчужден, чем труд крестьянина. Крестьянин в существенной части сам хозяин своего трудового процесса, сам определяет время, последовательность и темп трудовых операций, ему же принадлежат орудия труда и он сам распоряжается произведенным продуктом. Труд колхозного крестьянина или работника крупного капиталистического хозяйства на селе уже более отчужден - время, последовательность и темп трудовых операций он вынужден согласовывать с другими участниками трудового процесса, а в реальности подчиняться руководителям, в колхозе тем же бригадиру, агроному или председателю, выполняя лишь какую-то часть необходимой для получения продукта работы. Продукты, произведенные в капиталистическом хозяйстве, принадлежали хозяину, а произведенные в колхозе, принадлежали колхозному крестьянину уже не непосредственно, а опосредованно как колхозно-кооперативная собственность, и точно так же ему принадлежали орудия труда. Когда же вчерашний крестьянин попадал на завод, его труд делался еще куда более отчужденным. Как и любой индустриальный рабочий, он превращался в трудовом процессе в придаток машины - машина диктовала время, последовательность и темп трудовых операций, при том, что тотальность этого подчинения была несоизмерима с зависимостью крестьянина от естественных природных условий. Вместо привычных примерных единиц измерения времени и пространства, связанных с природными ритмами пришли искусственные и неизмеримо более точные и обладающие потенциалом жесточайшего принуждения секунды и миллиметры. В СССР средства труда и его продукты все-таки не отчуждались в пользу капиталиста, как в буржуазном обществе, но принадлежали рабочему крайне опосредованно через сложное и весьма абстрактное понятие общенародной собственности (которое и сегодня не могут понять и осознать даже многие обществоведы, путая его с государственной собственностью).
И миллионы людей в СССР в кратчайшие сроки должны были измениться, из крестьян сделаться индустриальными рабочими. Такая трансформация была необходима, ибо давала громадное повышение производительности труда, рождало так необходимую стране индустрию, но была невыносимо тяжела для людей, вынужденных столь кардинально перестраивать себя.
Когда офисные гуманисты ругают советское законодательство за предвоенные законы насчет опозданий на работу, они просто не понимают социальной проблемы и не знают, как подобная проблема столетиями решалась на западе. А ведь не нужно забывать, что бича, подстегивавшего западных пролетариев - безработицы, в СССР по большому счету не было, а уволить рабочего было куда сложнее.
В существенной части роль инструментов адаптации в СССР взяли на себя квази-традиционные структуры, такие как рабочие коллективы на заводах и в колхозной квази-общине, которые воздействовали на нарушителя не формальными санкциями и карами, а методами, знакомыми вчерашним крестьянам по опыту их сельской общины. А абстракция общенародной собственности постигалась через общественные фонды потребления, т.е. непосредственно ощущаемые блага, - через бесплатную медицину, и доступное массам образование, санатории и дома отдыха для рабочих и через права трудящихся, вроде права на труд и права на жилье. В результате удалось обойтись сравнительно низким уровнем репрессивно-карательной деятельности государственных органов по отношению к крестьянам, превращаемым в колхозников и рабочих, учитывая тот цейтнот, в котором находилось советское государство. Понятно, что и этот, сравнительно низкий уровень репрессий сегодня представляется как трагедия. Другое дело, необходимо осознавать масштабы изменения человеческого типа в те годы.
С одной стороны такой подход оказался весьма эффективным, и куда более гуманным, чем пеньковая веревка в руках судьи. С другой стороны, он перестал действовать и быстро превратился в пустую форму, когда на рабочие места стали приходить люди, воспитанные не в крестьянской общине, а в городе - люди, воспринимающие внешний социальный контроль как форму несвободы и подавления личности. Притом, что и блага, получаемые через общественные фонды потребления, для новых поколений сделались чем-то обычным и само собой разумеющимся, естественными как воздух, и в этом смысле перестали восприниматься как результат общественного характера собственности на средства производства.
Властная вертикаль в СССР так же выросла на базе в основном механической солидарности и традиционного общества, в результате чего получила квазисословный характер. Эта вертикаль известна нам как номенклатурная вертикаль. Партия в условиях, когда коллективное сознание при механическом в существенной части типе солидарности предъявляло к ней жесткие требования, о которых сказано выше, по своей социальной функции, а в дальнейшем и социальной форме превратилась в аналог церкви, а затем и срослась с квазисословными органами власти ровно так же, как столетия назад в Российской империи (и в ряде других абсолютистских государствах) церковь срослась с государственной властью.
На всякий случай замечу, что именно по социальной функции и по социальной форме партия стала подобна церкви, но конечно не по существу. Распространённые мифы о приращении коммунистической идеологии в религию есть не более чем результат небрежного обращения с понятиями.
Еще раз повторю. Механическая солидарность требует от коллективного сознания таких свойств как однородность и однозначность. Только так коллективное сознание в состоянии выполнять свою функцию по обеспечению единства общества. Соответственно в сфере идей по необходимости господствует ортодоксия, и всякое разномыслие жестко отсекается. Такое разномыслие на самом деле губительно для общества, связанного механической солидарностью. Поэтому вполне естественно всевозможные фракции, уклоны в идеологии, скреплявшей советское общество той эпохи, справедливо воспринимались как опасные для общества явления и карались с максимальной строгостью.
Состоянию общества и фазе индустриализации соответствовала и так называемая командно-административная система управления. Сразу хочу сказать, что в перестройку и эпоху реформ, когда этот термин вошел во всеобщее обращение, эта система была представлена исключительно в негативном ключе, что, конечно есть не более чем идеологическая манипуляция. На определенном этапе развития СССР такая система имела куда больше плюсов, чем минусов, что и предопределило высокие темпы индустриального развития страны, обеспечило победу в Великой Отечественной войне.
Кроме того, довольно манипулятивно проблемы командно-административной системы выдавались за проблемы в отношениях собственности, что не удивительно, если учитывать подготовку к массовому хищению общенародной собственности в СССР. На самом деле это проблема управления, а собственность есть лишь один из вариантов, лежащий в основании организации управленческих систем. Другое дело, что уровень развития производительных сил, соответственно специфика разделения труда и состояние общества со временем стали требовать других форм управления.
Под административно-командной системой управления, как правило, подразумевают жестко-централизованную систему управления, основанную на системе директивного планирования. Плюсом такой системы является возможность сосредоточения ресурсов системы для решения поставленных задач, а недостатком, - слабость обратных связей.
Продолжение следует