Крот истории и гибель «офисного» класса - часть 2
Но как же соотнести мои рассуждения об идеологической гегемонии среднего (офисного) класса с известной марксистской «теоремой», которая заключается в том, что именно правящий класс навязывает свои представления обществу в форме идеологии? Дело в том, что мировоззрение «офисного» класса удивительным образом не противоречило, а совпало с представлениями определённых групп господствующего класса - речь о тех, кого называют «финансистами» и которые доминировали с 80-х годов XX столетия и господство которых уходит только сейчас.
Можно сказать, что мировоззрения той и другой социальных групп не вступили в конфликт, а взаимодополнили друг друга. Что не удивительно - ведь офисный класс есть в массе своей слуга и союзник буржуазии в деле эксплуатации рабочего класса. Собственно из этой ситуации «классового мира» и «бесконфликтного» общества и выросло представление о конце истории.
Впрочем, понять, откуда взялся этот «офисный» класс на Западе, довольно легко. Труднее понять, откуда он взялся на постсоветском пространстве и в первую очередь в России, где он наиболее велик. Полагаю, что тому имеется несколько причин:
Во-первых, это такая экономическая организация, которая называется «экономикой трубы». В основе такой модели лежит отсутствие необходимости в какой-либо промышленности, кроме добычи природных ископаемых и обслуживания этой добычи. На доходы от продажи этих ископаемых, в первую очередь нефти и газа и должны закупаться средства для жизни за рубежом. Понятное дело, в такой ситуации население России вообще излишне - словами, приписываемыми Тетчер, в СССР (даже не в России) для обслуживания «трубы» хватит населения в 20 млн. чел. Но поскольку избавиться от населения сразу сложно, куда удобнее, что бы они занимались всякой офисной работой - во всяком случае, нет необходимости в дорогостоящем оборудовании.
Правда нужно заметить, что обстоятельства так и не позволили превратить Россию исключительно в страну трубы, хотя тенденция к этому до сих пор не переломлена. Но и сделано в части деиндустриализации немало, c социальными последствиями чего мы сегодня сталкиваемся.
Во-вторых, по целому ряду причин экономико-географическое пространство как России, так и других постсоветских стран имеет крайне неравномерный характер. Чрезмерная доля валового продукта - причем, чисто в виде финансовых транзакций, сосредоточена в столицах. Вследствие это при общей бедности в столичных городах можно создать некое подобие центров мирового капитализма.
В-третьих, речь идет о явлении, которое называют карго-культом. Смысл этого явления заключается в заимствовании у общества, которое признано «современным» (стран Запада) внешних форм организации в надежде, что подобные формы обеспечат богатство и уровень потребления, подобный богатству и уровню потребления ведущих стран Запада.
Поскольку громадное количество теорий выводили экономическую успешность западного мира из наличия «среднего класса», то этот средний класс начали усиленно создавать и на постсоветском пространстве, благо в годы дорогой нефти, проблем с финансовым обеспечением этого проекта не было. И, во всяком случае, в столицах, иллюзию общества двух третей удалось соорудить. Другое дело, что и ожидаемых плодов в виде бурного роста «креативной экономике» получить не удалось - но в этом скоро стали винить недостаток демократии.
С третьим пунктом прямо связан и четвертый. Речь о том, что приватизированная собственность до сих пор обладает крайне слабой легитимностью в глазах основной массы населения страны. Однако, согласно известному принципу, состоящему в том, что революции совершаются в столицах, создание фактического численного большинства и соответственно идейной и идеологической гегемонии среднего / офисного класса хотя бы в столичных городах должно было привести и привело к созданию достаточно массового слоя, стабилизирующего социальную ситуацию. При том, что представления о некой революционности «офисного» класса с отсылками к событиям на болотной площади или киевском майдане являются смесью фантастических элементов и откровенной пропаганды. Революционность «приказной козявки» проявляется исключительно тогда, когда появляется угроза его типу потребления, ибо именно через потребление этот слой идентифицирует себя - причем тут речь идет не о голоде, а именно об угрозе типу потребления, принятому в рамках слоя за стандарт.
Есть и еще один пункт, где речь идет о развитии «офисного» класса и его мировоззрения еще в советские времена. Стоило бы проанализировать влияние процессов генезиса и эволюции этой социальной общности в контексте утверждения антисоветского мировоззрения - сравнительно небольшой по западным меркам он был решительно сосредоточен в столице, и там превалировал. Не его ли мировоззрение лежит в основе советского интеллигентского потребительства? Вообще, интересная общность - помните Рязановский фильм «Служебный роман» - странная общность вроде бы интеллигентных людей, занимающихся совершенно отчужденным, нетворческим по существу трудом. Фильм именно о них. Герой этого фильма - ну ведь классическая «козявка приказная». Впрочем, это вопрос нуждается в отдельном обсуждении.
Вследствие этих и других, менее важных причин в Росси образовался социальный базис для господства неолиберальной идеологи - при том, что и приватизационным элитам эта идеология подошла как нельзя лучше, в силу их специфики. Средний класс был объявлен гегемоном, почвой для так называемого «креативного класса», создания и роста «креативной экономики».
Но, как сказано в начале статьи, такая ситуация исторически быстрыми темпами меняется. Если на Западе средний класс в его существующем виде ликвидируется в связи с концом глобализации, то в России это происходит в связи с падением цен на энергоноситель - что впрочем, тоже связано с кризисом мировой экономики. С другой стороны и влияние так называемых приватизационных элит, плотно аффилированных с мировым структурами которые собственно и созданы были в рамках глобального проекта, в связи с кризисом этого проекта снижается. Можно ожидать падения неолиберальной идеологии, а так же кризиса всех институтов, в том числе и политических форм, связанных с ней. И в этой ситуации общество ожидает жесточайший кризис.
В чем же он будет заключаться?
В первую очередь, громадное количество людей, ранее офисных работников окажутся на улице и будут вынуждены поменять работу. Причем вместо работы в офисе это будет работа на производстве в качестве не квалифицированной рабочей силы. И тут появляются две проблемы. Одна из них заключается в том, насколько экономические власти той или иной страны смогут активизировать собственное промышленное производство, и оградить его протекционистскими мерами, что в свою очередь связано с уровнем суверенитета страны. Иначе этих людей будет попросту негде занять. С другой стороны вопрос заключается в том, насколько быстро удастся ликвидировать гегемонию неолиберальной идеологии. Дело в том, что в рамках неолиберальных воззрений перемещение из офиса к станку является однозначным социальным падением и жизненным крахом, а это вызовет фрустрацию у бывших «креативных» работников. Парадоксальным образом придется реанимировать рабочие идеологии, причем в этом будет заинтересован не столько сам рабочий класс, сколько господствующие классы, желающие избежать социального взрыва.
Дело в том, что пример стран, где современный кризис приобрел свою максимальную остроту, у нас перед глазами. Это страны так называемой «арабской весны», которую пора называть «арабским Инферно». Причин у их катастрофы много, но с точки зрения социальной структуры в основе социального взрыва лежит решительное сокращение базы «среднего класса». Мировой кризис наиболее остро сказался именно на периферии капиталистической системы - в том числе в арабском мире, который уже существовал в сложном положении. С одной стороны речь в первую очередь идет о станах, где прошла модернизация, создавшая промышленность определенного уровня и анклавы современного промышленного сельского хозяйства, а так же так называемый средний класс. При этом эти островки модерна оставались относительно слабы, ввиду отсутствия достаточных рынков сбыта. Поэтому с углублением кризиса эти системы модерна пали первыми, а «средний класс» потерял свою экономическую базу. Что и привело представителей этого класса на «площадь Тахрир». Все остальное, как то борьба за демократию против тирании, за западные ценности, за все хорошее, против всего плохого, есть не более чем идеологическая обертка, «крик умирающего класса». Все содержание протестов состояло в идее, что «мы хотим жить как раньше», т.е. быть анклавом западного общества в стране, быть «креативным классом».
Но это безнадежная борьба - ибо исчезла социально-экономическая база существования «офисного класса» в старых масштабах. С ликвидацией глобальной экономики ликвидируются и и местные анклавы глобальных управляющих структур. Причем идеологическая гегемония этого класса не исчезла и такое изменение своего социального положения, как переход в рабочие, я уж не говорю о крестьянах, воспринимался этими людьми как жизненная катастрофа. Оставалось два пути - эмиграция и бунт, «бессмысленный и беспощадный». Отправляясь в эмиграцию эти люди рассчитывали на то, что западные общества обеспечат им возможность сохранить свой статус - при том, что идеология и пропаганда Запада как раз и утверждала, что бытие в составе среднего класса есть норма для западного, практически «постиндустриального» общества. По прибытии несчастные люди выяснили, что они обмануты. Они попали не в средний класс, в самые низы общества и материальный достаток тут далеко не самое значимое. Испытываемая ими фрустрация, связанная с несбывшимися надеждами и приводит к известным эксцессам, к социальным проблемам в Европе, связанным с иммигрантами.
Бунт же и вовсе взорвал общество. Несчастные люди нашли понятного и относительно близкого врага, собственное государство, его власти. Убеждения в том, что некая демократизация сможет вернуть им былое положение в обществе совершенно нелепо. Наоборот, экономическое падение арабских обществ из относительно постепенного сделалось катастрофическим, но ожидать от этих фрустрирующих людей рационального поведения не стоит.
Учитывая вышесказанное надо иметь в виду, что в странах арабского средиземноморья «средний класс», собственно говоря, не был так уж велик - в сравнении со странами Запада, где были сосредоточены управляющие структуры «глобального мира». Поэтому социальная катастрофа в центрах капитализма может быть куда более разрушительной. На этом фоне не удивительны попытки нового президента США Трампа вернуть на территорию США промышленное производство. Скорее встает вопрос, достаточны ли они. И когда и в какой форме на смену неолиберальным представлениям придут иные идеологические схемы. И тут ситуация совсем не радостная. Есть замечательная мысль, которую неоднократно высказывали различные обществоведы. Баррингтон Мур сформулировал ее следующим образом: "Революции рождаются не из победного клича восходящих классов, а из предсмертного рёва тех классов, над которыми вот-вот должна сомкнуться волна прогресса". Конечно, революции бывают далеко не только такие, тут автор цитаты абсолютизировал лишь одну сторону социально-исторического процесса, ведущего к революционному перевороту. В истории реальных революций, как правило, участвуют различные социальные движения, в том числе и социальные движения гибнущих классов (как, например, русского крестьянства в Великой Русской революции). Но в данном случае, в отношении к «офисному», среднему классу эта максима подходит как нельзя лучше. Только что то, что получится из рева погибающего среднего класса лучше назвать не революцией, а уже привычным нам словом «майдан».
Но встает вопрос, какие идеологии можно предложить массам вместо неолиберальной? Очевидно, это те идеологии, где постулируется важность труда, причем труда рабочего, где этот труд описывается как достойный, желательный, а жизненный путь рабочего, как вполне достойная судьба. Естественно он должен отражать и выражать в декларируемых ценностях особенности труда рабочих, коллективный характер этого труда. Но ничего подобного сегодня не наблюдается - как минимум потому, что существует марксизм, на фоне которого уже нет места для любой «зубатовщины». Но марксизм, особенно не в виде абстрактной социально-философской парадигмы, а в форме массового мировоззрения рабочих, пугает буржуазный класс куда сильнее, чем любой представимый буржуазным классом социальный кризис с майданами и хаосом.
На данный момент даже те группы господствующего класса, которые выступают против уходящей либеральной парадигму в идеологии, политической и экономической теории (впрочем, для неолиберализма сегодня эти вещи существуют в неразрывном единстве), толком не отрефлексировали ситуацию, и, ощущая нужду в новой форме ложного сознания (идеологии), не имеет ни малейших представлений, какова она должны быть и какие задачи выполнять.
Оттуда нелепые попытки найти опору в религии, национализме и на практике - как торжество нищеты на безрыбье, в идеологии «прагматизма». Впрочем, как уже было сказано, социальные коллективы, теряющие привычный образ жизни и привычные источники благосостояния и влияния от офисного класса до крупного финансового капитала решительно отстаивают неолиберальное мировоззрение, будучи подвержены обычной иллюзии, связанной с верой в первичность идеи. Сохранить материальные основания собственной гегемонии и даже существования в привычной им форме они не смогут, с каким бы жаром и энергией не отстаивали «либеральные ценности», однако помещать рождению и утверждению новых идеологических конструктов вполне в состоянии.
Можно сказать, что мировоззрения той и другой социальных групп не вступили в конфликт, а взаимодополнили друг друга. Что не удивительно - ведь офисный класс есть в массе своей слуга и союзник буржуазии в деле эксплуатации рабочего класса. Собственно из этой ситуации «классового мира» и «бесконфликтного» общества и выросло представление о конце истории.
Впрочем, понять, откуда взялся этот «офисный» класс на Западе, довольно легко. Труднее понять, откуда он взялся на постсоветском пространстве и в первую очередь в России, где он наиболее велик. Полагаю, что тому имеется несколько причин:
Во-первых, это такая экономическая организация, которая называется «экономикой трубы». В основе такой модели лежит отсутствие необходимости в какой-либо промышленности, кроме добычи природных ископаемых и обслуживания этой добычи. На доходы от продажи этих ископаемых, в первую очередь нефти и газа и должны закупаться средства для жизни за рубежом. Понятное дело, в такой ситуации население России вообще излишне - словами, приписываемыми Тетчер, в СССР (даже не в России) для обслуживания «трубы» хватит населения в 20 млн. чел. Но поскольку избавиться от населения сразу сложно, куда удобнее, что бы они занимались всякой офисной работой - во всяком случае, нет необходимости в дорогостоящем оборудовании.
Правда нужно заметить, что обстоятельства так и не позволили превратить Россию исключительно в страну трубы, хотя тенденция к этому до сих пор не переломлена. Но и сделано в части деиндустриализации немало, c социальными последствиями чего мы сегодня сталкиваемся.
Во-вторых, по целому ряду причин экономико-географическое пространство как России, так и других постсоветских стран имеет крайне неравномерный характер. Чрезмерная доля валового продукта - причем, чисто в виде финансовых транзакций, сосредоточена в столицах. Вследствие это при общей бедности в столичных городах можно создать некое подобие центров мирового капитализма.
В-третьих, речь идет о явлении, которое называют карго-культом. Смысл этого явления заключается в заимствовании у общества, которое признано «современным» (стран Запада) внешних форм организации в надежде, что подобные формы обеспечат богатство и уровень потребления, подобный богатству и уровню потребления ведущих стран Запада.
Поскольку громадное количество теорий выводили экономическую успешность западного мира из наличия «среднего класса», то этот средний класс начали усиленно создавать и на постсоветском пространстве, благо в годы дорогой нефти, проблем с финансовым обеспечением этого проекта не было. И, во всяком случае, в столицах, иллюзию общества двух третей удалось соорудить. Другое дело, что и ожидаемых плодов в виде бурного роста «креативной экономике» получить не удалось - но в этом скоро стали винить недостаток демократии.
С третьим пунктом прямо связан и четвертый. Речь о том, что приватизированная собственность до сих пор обладает крайне слабой легитимностью в глазах основной массы населения страны. Однако, согласно известному принципу, состоящему в том, что революции совершаются в столицах, создание фактического численного большинства и соответственно идейной и идеологической гегемонии среднего / офисного класса хотя бы в столичных городах должно было привести и привело к созданию достаточно массового слоя, стабилизирующего социальную ситуацию. При том, что представления о некой революционности «офисного» класса с отсылками к событиям на болотной площади или киевском майдане являются смесью фантастических элементов и откровенной пропаганды. Революционность «приказной козявки» проявляется исключительно тогда, когда появляется угроза его типу потребления, ибо именно через потребление этот слой идентифицирует себя - причем тут речь идет не о голоде, а именно об угрозе типу потребления, принятому в рамках слоя за стандарт.
Есть и еще один пункт, где речь идет о развитии «офисного» класса и его мировоззрения еще в советские времена. Стоило бы проанализировать влияние процессов генезиса и эволюции этой социальной общности в контексте утверждения антисоветского мировоззрения - сравнительно небольшой по западным меркам он был решительно сосредоточен в столице, и там превалировал. Не его ли мировоззрение лежит в основе советского интеллигентского потребительства? Вообще, интересная общность - помните Рязановский фильм «Служебный роман» - странная общность вроде бы интеллигентных людей, занимающихся совершенно отчужденным, нетворческим по существу трудом. Фильм именно о них. Герой этого фильма - ну ведь классическая «козявка приказная». Впрочем, это вопрос нуждается в отдельном обсуждении.
Вследствие этих и других, менее важных причин в Росси образовался социальный базис для господства неолиберальной идеологи - при том, что и приватизационным элитам эта идеология подошла как нельзя лучше, в силу их специфики. Средний класс был объявлен гегемоном, почвой для так называемого «креативного класса», создания и роста «креативной экономики».
Но, как сказано в начале статьи, такая ситуация исторически быстрыми темпами меняется. Если на Западе средний класс в его существующем виде ликвидируется в связи с концом глобализации, то в России это происходит в связи с падением цен на энергоноситель - что впрочем, тоже связано с кризисом мировой экономики. С другой стороны и влияние так называемых приватизационных элит, плотно аффилированных с мировым структурами которые собственно и созданы были в рамках глобального проекта, в связи с кризисом этого проекта снижается. Можно ожидать падения неолиберальной идеологии, а так же кризиса всех институтов, в том числе и политических форм, связанных с ней. И в этой ситуации общество ожидает жесточайший кризис.
В чем же он будет заключаться?
В первую очередь, громадное количество людей, ранее офисных работников окажутся на улице и будут вынуждены поменять работу. Причем вместо работы в офисе это будет работа на производстве в качестве не квалифицированной рабочей силы. И тут появляются две проблемы. Одна из них заключается в том, насколько экономические власти той или иной страны смогут активизировать собственное промышленное производство, и оградить его протекционистскими мерами, что в свою очередь связано с уровнем суверенитета страны. Иначе этих людей будет попросту негде занять. С другой стороны вопрос заключается в том, насколько быстро удастся ликвидировать гегемонию неолиберальной идеологии. Дело в том, что в рамках неолиберальных воззрений перемещение из офиса к станку является однозначным социальным падением и жизненным крахом, а это вызовет фрустрацию у бывших «креативных» работников. Парадоксальным образом придется реанимировать рабочие идеологии, причем в этом будет заинтересован не столько сам рабочий класс, сколько господствующие классы, желающие избежать социального взрыва.
Дело в том, что пример стран, где современный кризис приобрел свою максимальную остроту, у нас перед глазами. Это страны так называемой «арабской весны», которую пора называть «арабским Инферно». Причин у их катастрофы много, но с точки зрения социальной структуры в основе социального взрыва лежит решительное сокращение базы «среднего класса». Мировой кризис наиболее остро сказался именно на периферии капиталистической системы - в том числе в арабском мире, который уже существовал в сложном положении. С одной стороны речь в первую очередь идет о станах, где прошла модернизация, создавшая промышленность определенного уровня и анклавы современного промышленного сельского хозяйства, а так же так называемый средний класс. При этом эти островки модерна оставались относительно слабы, ввиду отсутствия достаточных рынков сбыта. Поэтому с углублением кризиса эти системы модерна пали первыми, а «средний класс» потерял свою экономическую базу. Что и привело представителей этого класса на «площадь Тахрир». Все остальное, как то борьба за демократию против тирании, за западные ценности, за все хорошее, против всего плохого, есть не более чем идеологическая обертка, «крик умирающего класса». Все содержание протестов состояло в идее, что «мы хотим жить как раньше», т.е. быть анклавом западного общества в стране, быть «креативным классом».
Но это безнадежная борьба - ибо исчезла социально-экономическая база существования «офисного класса» в старых масштабах. С ликвидацией глобальной экономики ликвидируются и и местные анклавы глобальных управляющих структур. Причем идеологическая гегемония этого класса не исчезла и такое изменение своего социального положения, как переход в рабочие, я уж не говорю о крестьянах, воспринимался этими людьми как жизненная катастрофа. Оставалось два пути - эмиграция и бунт, «бессмысленный и беспощадный». Отправляясь в эмиграцию эти люди рассчитывали на то, что западные общества обеспечат им возможность сохранить свой статус - при том, что идеология и пропаганда Запада как раз и утверждала, что бытие в составе среднего класса есть норма для западного, практически «постиндустриального» общества. По прибытии несчастные люди выяснили, что они обмануты. Они попали не в средний класс, в самые низы общества и материальный достаток тут далеко не самое значимое. Испытываемая ими фрустрация, связанная с несбывшимися надеждами и приводит к известным эксцессам, к социальным проблемам в Европе, связанным с иммигрантами.
Бунт же и вовсе взорвал общество. Несчастные люди нашли понятного и относительно близкого врага, собственное государство, его власти. Убеждения в том, что некая демократизация сможет вернуть им былое положение в обществе совершенно нелепо. Наоборот, экономическое падение арабских обществ из относительно постепенного сделалось катастрофическим, но ожидать от этих фрустрирующих людей рационального поведения не стоит.
Учитывая вышесказанное надо иметь в виду, что в странах арабского средиземноморья «средний класс», собственно говоря, не был так уж велик - в сравнении со странами Запада, где были сосредоточены управляющие структуры «глобального мира». Поэтому социальная катастрофа в центрах капитализма может быть куда более разрушительной. На этом фоне не удивительны попытки нового президента США Трампа вернуть на территорию США промышленное производство. Скорее встает вопрос, достаточны ли они. И когда и в какой форме на смену неолиберальным представлениям придут иные идеологические схемы. И тут ситуация совсем не радостная. Есть замечательная мысль, которую неоднократно высказывали различные обществоведы. Баррингтон Мур сформулировал ее следующим образом: "Революции рождаются не из победного клича восходящих классов, а из предсмертного рёва тех классов, над которыми вот-вот должна сомкнуться волна прогресса". Конечно, революции бывают далеко не только такие, тут автор цитаты абсолютизировал лишь одну сторону социально-исторического процесса, ведущего к революционному перевороту. В истории реальных революций, как правило, участвуют различные социальные движения, в том числе и социальные движения гибнущих классов (как, например, русского крестьянства в Великой Русской революции). Но в данном случае, в отношении к «офисному», среднему классу эта максима подходит как нельзя лучше. Только что то, что получится из рева погибающего среднего класса лучше назвать не революцией, а уже привычным нам словом «майдан».
Но встает вопрос, какие идеологии можно предложить массам вместо неолиберальной? Очевидно, это те идеологии, где постулируется важность труда, причем труда рабочего, где этот труд описывается как достойный, желательный, а жизненный путь рабочего, как вполне достойная судьба. Естественно он должен отражать и выражать в декларируемых ценностях особенности труда рабочих, коллективный характер этого труда. Но ничего подобного сегодня не наблюдается - как минимум потому, что существует марксизм, на фоне которого уже нет места для любой «зубатовщины». Но марксизм, особенно не в виде абстрактной социально-философской парадигмы, а в форме массового мировоззрения рабочих, пугает буржуазный класс куда сильнее, чем любой представимый буржуазным классом социальный кризис с майданами и хаосом.
На данный момент даже те группы господствующего класса, которые выступают против уходящей либеральной парадигму в идеологии, политической и экономической теории (впрочем, для неолиберализма сегодня эти вещи существуют в неразрывном единстве), толком не отрефлексировали ситуацию, и, ощущая нужду в новой форме ложного сознания (идеологии), не имеет ни малейших представлений, какова она должны быть и какие задачи выполнять.
Оттуда нелепые попытки найти опору в религии, национализме и на практике - как торжество нищеты на безрыбье, в идеологии «прагматизма». Впрочем, как уже было сказано, социальные коллективы, теряющие привычный образ жизни и привычные источники благосостояния и влияния от офисного класса до крупного финансового капитала решительно отстаивают неолиберальное мировоззрение, будучи подвержены обычной иллюзии, связанной с верой в первичность идеи. Сохранить материальные основания собственной гегемонии и даже существования в привычной им форме они не смогут, с каким бы жаром и энергией не отстаивали «либеральные ценности», однако помещать рождению и утверждению новых идеологических конструктов вполне в состоянии.