Гибель СССР. Почему? Кратко.
Оригинал взят у anlazz в Опоздавшие к лету. Окончание.
И вот, наконец-то, мы можем обратиться к тому, ради чего и начали разбирать данную тему. А именно - к пониманию, откуда взялось та самая неспособность побеждать, о которой было сказано в первой части. И что же, в конце концов, сделало стремление к покою столь популярным трендом у позднесоветской и постсоветской интеллигенции. Поскольку именно тут данная идея получила свое первоначальное развития - а уж потом была оттранслирована на все остальное общество. Поэтому, как это не удивительно прозвучит, но именно позднесоветскую интеллигенцию стоит указать в качестве главного инициатора «воспроизводства мещанства», сделавшего его квинтэссенцией культурной жизни страны. Разумеется, это не значит, что до подобного момента мещанское мировоззрение у советских граждан отсутствовало - нет, конечно. Но оно было распространено исключительно в … мещанской среде, имело низкий общественный статус - даже несмотря на все даваемые им блага. Позднесоветская интеллигенция же вывела мещанство на новый уровень, превратив его чуть ли не в единственно приемлемое поведение.
Впрочем, разберем этот вопрос поподробнее. И, прежде всего, скажем, что сделанное в двух предыдущих частях большое отступление на самом деле было очень важно в плане понимания того, что же случилось с советским обществом в период его «заката». А случилось с ним то, что в СССР наступил т.н. «развитой социализм» - т.е. период, в котором основной упор был сделан на «стабилизацию ситуации». А точнее - на перевод значительной части советских производственных систем к «традиционной» индустриальной форме, с ее классической иерархической и формализованной структурой. С должностным разделением, жестко ограниченными технологическими процессами, и, главное, неизбежным ростом отчуждения труда.Наверное, главным символом произошедших перемен можно назвать закупку у ФИАТа автомобильного завода, получившего название ВАЗ. Особенно забавно это выглядит, если учесть тот факт, что данный завод строился на волне необычайного энтузиазма. И что огромное число молодежи желало не просто работать вначале на стройке, а затем - на новом заводе, но и осваивать при этом новые технологические рубежи, участвовать в ускорении технического прогресса. А в итоге получили конвейер «фордовского типа». Т.е. строили советский город-сад, а получили угрозу превращения в бесправную «функцию». (Разумеется, до конца эта «функциолизация» в СССР не могла быть завершена, но значительный перелом в сознании она создала. В 1980, а особенно в 1990 годы это очень сильно отразилось на судьбе и Тольятти, и схожих с ним судьбой Набережных Челнов.)
* * *
Впрочем, как уже говорилось, данный процесс шел еще с середины 1960 годов. А по сути - с самого начала советской истории, характеризуя двойственный характер СССР. Который нес в себе одновременно и семена будущего развития, и остатки прежних, реакционных общественных систем. Другое дело, что до определенного времени это стремление к формализации и иерархии компенсировалось интенсивным ростом «островов низкоотчужденного труда» - тех самых НИИ и КБ, о которых так хорошо сказано в «Понедельнике» Стругацких. (Причем, стоит учитывать, что эти организации охватывали не только научно-технических работников. Напротив, тут происходила своеобразная конвергенция между разными «уровнями» производственного процесса. А именно: инженеры вполне могли «работать руками», а рабочие, в свою очередь, часто решали задачи инженерного характера.) В любом случае, эффективность данной модели была очевидны - поскольку при данном типе трудовой деятельности оказывалось возможным создание сложной продукции при низком расходе ресурсов. (Низком с точки зрения традиционного «индустриализма».) Именно благодаря этому СССР в течении более трех десятилетий удавалось не только находиться на вершине технического прогресса, но и задавать темп всего развития цивилизации.
Правда, обратной стороной всего этого выступала определенная неформализуемость данных производственных процессов. Что нисколько не мешало в момент, когда СССР надо было выживать любой ценой: в самом деле, какая разница, как производится продукция - если при этом она производится. Но стало тормозом в период «стабилизации», когда пошло «наступление» со стороны «традиционалистов» . В итоге неотчужденный труд оказался заперт в достаточно узком сегменте некоторых оборонных предприятий, некоторых научных и учебных заведений. Во всем же остальном обществе началась «формализация», выразившаяся в известном росте числа управленцев (той самой «бюрократизации», с которой боролись все советское время) и превращении страны в «нормальное индустриальное государство». Причем, чем дальше - тем сильнее происходила указанная сепарация, тем больше «люди Понедельника» замыкались в ашрамах своих лабораторий, оставляя все остальное бюрократам да пресловутой «Серой зоне».
В подобной ситуации и произошло указанное перерождение интеллигенции. Более того, оно, если честно, не могло не произойти - по причине диалектичности общественного развития. Когда стоит измениться ситуации, и то, что ранее являлось прогрессивным, превращается в свою противоположность. Это и случилось: тот самый слой, который в ином случае должен был стать главным «драйвером» коммунизации страны, в эпоху «застоя» превратился в нечто антикоммунистическое. Кстати, интересно, что уже осознание случившегося с интеллигенцией «перерождения» привело к дальнейшему движению страны в сторону катастрофической воронки. А конкретно - к возникновению идеи о вредности высшего, а затем и вообще, всеобщего образования. Причем, мы до конца в этом процессе еще не дошли - и нас ждет еще масса «увлекательных историй». Но это, разумеется, совершенно иная тема.
* * *
Пока же обратимся к «нашей», а точнее, к советской интеллигенции. И, в частности, к тем условиям, в которых последняя оказалась в позднесоветское время. Тогда, когда указанные процессы неизбежно вели к тому, что, чем дальше - тем менее выгодным становилось связывать себя с «большими системами». (Поскольку, как было сказано выше, они или оказывались ограничены жесткими рамками - или превращались в высокоотчужденные, индустриальные структуры.) И гораздо выгоднее становилось ограничивать свое существование тем, что принято именовать «маленьким миром»: т.е., заниматься своим бытом, семьей, дружескими отношениями (да и любовными тоже). Но, ни коим образом, не выходить к «большим» производственным процессам. Это и было то самое мещанство, с которым еще десять лет назад сами интеллигенты предпочитали бороться - но потерпели поражение. (Абсолютно закономерное - так как бороться надо с причиной, а не со следствием. Потому что, выбирая между ролью «конвейерного винтика» и «самодовольного мещанина», большинство выберет второе.)
Да и вообще, в существующих условиях мещанская жизнь оказывалась не только наиболее удобной в бытовом плане - т.е., позволяла реализовывать максимальный комфорт в жизни при минимальных затратах. Но не только. Она так же позволяла некоторым образом задействовать высшие, когнитивные свойства разума - что очень важно для развитой личности. Подобное утверждение может показаться странным: ведь мещане изначально полагаются ограниченными людьми. Но подобное верно лишь для «традиционного общества» - в котором каждый человек помещен в узкую нишу, ограниченную жесткой конкуренцией (даже традиционное общество конкурентно). В СССР этого не было - и человек, замыкающийся на быте, мог позволить себе все, не тратя силы на заботу о своем существовании. Так почему же ему, как это было раньше, стоило ограничивать свою жизнь размерами личного огорода? Нет, напротив, советский мещанин мог свободно посещать музеи, выставки, театры - тем более, что все это было очень дешево. А уж покупка книг стала его прямой обязанностью. (Причем, зачастую эти самые книги даже читались!)
Впрочем, даже в этом случае мещанин оставался мещанином, так как все его попытки «культурного потребления» оставались именно потреблением, мало чем отличающемся от потребления копченой колбасы или модных джинсов. Возможности превратить все это «духовное богатство» во что-то более-менее общественно-полезное у него если и были - то, как правило, не использовались. (Просто потому, что подобные затраты сил, как правило, отрицательно сказывались на положении человека - и для данной модели организации жизни были неприемлимы.) Правда, вот имитация творчества - с минимальными затратами - была выгодной. Именно отсюда и «растут ноги» «советского андеграунда» - но тут мы его данную проблему не будем. (Поскольку в реальности этот самый андеграунд охватывал ничтожную часть советского общества.) Гораздо важнее тот момент, что для среднего советского интеллигента любая реализация своего интеллектуального потенциала в это время неизбежно сводилось к потреблению. Закрытие каналов для созидания - причем, чем дальше, тем сильнее - при сохранении богатых возможностей для интеллектуального развития, оказалось для указанного слоя фатальным. Поскольку в итоге получилось то, что является, вообще-то, «запрещенным состоянием» общества. А именно: масса интеллектуально развитых субъектов, считающих, что чем тоньше и изысканнее они потребляют, тем лучше всем остальным.
* * *
Впрочем, на самом деле, нечто подобное было и раньше, но, во-первых, тогда это касалось очень и очень ограниченного числа лиц. Поскольку пресловутая «безопасность» могла обеспечиваться лишь для высших классов, а точнее - только для наиболее богатых и высокородных их представителей. (Скажем, граф или князь могли заниматься «изысканным потреблением» в течение длительного времени. А для «обычного» дворянина идея «забить на дела» очень быстро вела к разорению.) А, во-вторых, само распространение подобного мировоззрения всегда свидетельствовало о том, что общество вырождается. Кстати, отсюда становится понятным, почему позднесоветская/постсоветская интеллигенция в качестве своего кумира выбрала именно «последнего императора» и его время. Поскольку именно в это время «утонченное потребление» действительно стало довольно массовым - по крайней мере, среди дворян. Которые, если честно, то большую часть истории жили довольно примитивно, потребляя, в основном, то, что производилось в поместьях. И лишь в последние два десятилетия перед Катастрофой, что называется, «развернулись», радостно проматывая имения в разнообразных «парижах».
Ну, и получили по заслугам. «Светский лев» Киса Воробьянинов, бегающий, как собачка, за жуликом Бендером - вот реальная судьба этих самых «роскошных потребителей». После того, как все, что можно было потреблять, кончилось. (В том числе, и Российская Империя, как таковая.) Правда, в 1917 году, страну спасло то, что указанных «потребителей» было довольно мало, а основная масса людей имела совершенно иные принципы. Причем, это касается даже представителей «образованных сословий». И именно эти люди и стали творцами новой системы, возникшей на месте гибнущей старой. В СССР же ситуация была обратной. Во-первых, по той причине, что указанная интеллигенция к «правящему классу» не могла быть отнесена ни на каких основаниях, ее потребление оказалось ограниченным. И «прожрать страну» она не могла - даже при большом желании. И, собственно, «советская катастрофа» случилась по совершенно иным причинам. Но при этом, из той же самой особенности вытекало и то, что потребительское мировоззрение, вместо того, чтобы быть сконцентрированным внутри узкой группы, оказалось распространено по широким слоям общества.
В общем, можно подвести итоги. И сказать, что стало основанием для массового охвата позднесоветского и постсоветского общества идеологией «утонченного потребления». А привело к этому остановка развития советской «коммунизации», прекращение формирования в недрах страны локусов неотчужденного труда. Тех самых, что зародились еще в самом начале советской истории, а в 1950 годах вышли на «финишную прямую» - и, гипотетически, могли привести к коммунизму. Но не получилось. Вместо этого был взят курс на построение в стране «нормального» индустриального общества, основанного на высоком уровне формализации, разделения и отчуждения труда. Впрочем, в рамках выбранной темы подробно разбирать причины «гибели СССР» нет смысла. Достаточно лишь упомянуть о том, что указанный процесс был, практически, неизбежен в условиях отсутствия понимания происходящих в стране изменений.
Просто ранее «классический индустриализм» оказывался практически на 100% проигрышным - т.е., построить его в условиях СССР 1920-1940 годов было просто нереально. Что и способствовало поиску иных путей. Но стоило СССР где-то с начала-середины 1960 годов подкопить некие «свободные средства», и сразу же почти все, начиная с руководства и заканчивая простыми людьми, перешли к простым и понятным принципам иерархического устройства, известным с глубокой древности. Удивляться подобному или укорять за подобное решение было бы глупо - напротив, в той ситуации это было самым разумным выбором. Это сейчас, когда у нас появился более чем богатый материал о том, как могут работать «неклассические социумы», есть возможность сознательно использовать денную «неклассику». Но этот материал был получен как раз через гибель страны - а значит, до этого момента его было просто неоткуда брать.
* * *
Однако, как бы то ни было, но выбор был сделан - и наступила «современность». То есть, время бесконечных фейлов и лузлов, время огромных задумок - и нулевых результатов. А главное - время существования исключительно за счет тех огромных запасов, что были сделаны нашими предками. Причем, запасов прежде всего инфраструктурных - тех самых, что позволяли в течение десятилетий вообще не заниматься работой с «большими проектами». А для «небольших» использовать тот огромный запас наработок, что остался с советского времени. Причем, что интересно - большая часть всего, создаваемого сейчас, оказывается результатом сохранения тех самых «осколков мира Понедельника», о которых говорилось выше. Тех самых лабораторий, КБ и заводов, где в свое время предпочли «запереться» сторонники низкоотчужденного труда. В результате оказалось, что даже у столь жалких остатков прошлого эффективность настолько велика, что они оказываются способным производить вещи, поражающие наших современников. Даже в текущем состоянии, обгрызенном и изгаженным «эффективными менеджерами». Правда, по сравнению с тем, что было раньше, все это выглядит бледной тенью - типа разработки одного нового самолета или одной ракеты за десятилетия работы.
Однако по сравнению со всем остальным «пространством вечного лузерства», эти самые обломки прежнего общества поражают.
Разумеется, говоря о «лузерстве», стоит понимать, что речь идет именно о системных неудачах, о неудачах, поражающих общее дело - поскольку конкретные личности, особенно занимающие высокие посты, на лузеров, разумеется, не тянут. Они вполне успешны, прекрасно одеты и раскормлены для того, чтобы чувствовать свое огромное превосходство над «убогими совками». Вот только обеспечить свое успешное существование эти самые личности не могут. Эти люди, имеющие тип психики, сформировавшийся в период «сытой остановки развития», оказываются прекрасными потребителями, удачливыми конкурентами и успешными карьеристами. Но абсолютно некудышными созидателями. Они - дети страны вечного лета, дети эпохи, когда общее казалось бесконечным и неисчерпаемым, а частное - важным и требующим внимания. А значит - не стоит тратить свою жизнь на бессмысленные большие проекты, а следует потреблять и развлекаться. Развлекаться и потреблять самыми разными способами - в том числе и через поглощение культурных ценностей, через бесконечно воспроизведение ритуалов и обрядов. Ведь жизнь для них - это только игра…
Впрочем, почему - они? Мы! Это ведь о нас речь, это мы одновременно дети поражения и уроженцы вечного лета, сами себя выгнавшие на мороз. И удивляющиеся - почему это наши принципы и привычки перманентно приводят к неудачам. Впрочем, и это - излечимо. Человек способен меняться - правда, в основном вместе с обществом, т.е., очень и очень медленно. Но даже у общественной инерции есть предел - а, следовательно, рано или поздно, но и она закончится. И этот момент и станет концом этой самой лузерской «современности». А далее - начнется настоящая история, не столь приторно-сладкая, как хотелось бы «детям лета», но настоящая. С кровью, потом и созданием нового. Но это, если честно, радует…
И вот, наконец-то, мы можем обратиться к тому, ради чего и начали разбирать данную тему. А именно - к пониманию, откуда взялось та самая неспособность побеждать, о которой было сказано в первой части. И что же, в конце концов, сделало стремление к покою столь популярным трендом у позднесоветской и постсоветской интеллигенции. Поскольку именно тут данная идея получила свое первоначальное развития - а уж потом была оттранслирована на все остальное общество. Поэтому, как это не удивительно прозвучит, но именно позднесоветскую интеллигенцию стоит указать в качестве главного инициатора «воспроизводства мещанства», сделавшего его квинтэссенцией культурной жизни страны. Разумеется, это не значит, что до подобного момента мещанское мировоззрение у советских граждан отсутствовало - нет, конечно. Но оно было распространено исключительно в … мещанской среде, имело низкий общественный статус - даже несмотря на все даваемые им блага. Позднесоветская интеллигенция же вывела мещанство на новый уровень, превратив его чуть ли не в единственно приемлемое поведение.
Впрочем, разберем этот вопрос поподробнее. И, прежде всего, скажем, что сделанное в двух предыдущих частях большое отступление на самом деле было очень важно в плане понимания того, что же случилось с советским обществом в период его «заката». А случилось с ним то, что в СССР наступил т.н. «развитой социализм» - т.е. период, в котором основной упор был сделан на «стабилизацию ситуации». А точнее - на перевод значительной части советских производственных систем к «традиционной» индустриальной форме, с ее классической иерархической и формализованной структурой. С должностным разделением, жестко ограниченными технологическими процессами, и, главное, неизбежным ростом отчуждения труда.Наверное, главным символом произошедших перемен можно назвать закупку у ФИАТа автомобильного завода, получившего название ВАЗ. Особенно забавно это выглядит, если учесть тот факт, что данный завод строился на волне необычайного энтузиазма. И что огромное число молодежи желало не просто работать вначале на стройке, а затем - на новом заводе, но и осваивать при этом новые технологические рубежи, участвовать в ускорении технического прогресса. А в итоге получили конвейер «фордовского типа». Т.е. строили советский город-сад, а получили угрозу превращения в бесправную «функцию». (Разумеется, до конца эта «функциолизация» в СССР не могла быть завершена, но значительный перелом в сознании она создала. В 1980, а особенно в 1990 годы это очень сильно отразилось на судьбе и Тольятти, и схожих с ним судьбой Набережных Челнов.)
* * *
Впрочем, как уже говорилось, данный процесс шел еще с середины 1960 годов. А по сути - с самого начала советской истории, характеризуя двойственный характер СССР. Который нес в себе одновременно и семена будущего развития, и остатки прежних, реакционных общественных систем. Другое дело, что до определенного времени это стремление к формализации и иерархии компенсировалось интенсивным ростом «островов низкоотчужденного труда» - тех самых НИИ и КБ, о которых так хорошо сказано в «Понедельнике» Стругацких. (Причем, стоит учитывать, что эти организации охватывали не только научно-технических работников. Напротив, тут происходила своеобразная конвергенция между разными «уровнями» производственного процесса. А именно: инженеры вполне могли «работать руками», а рабочие, в свою очередь, часто решали задачи инженерного характера.) В любом случае, эффективность данной модели была очевидны - поскольку при данном типе трудовой деятельности оказывалось возможным создание сложной продукции при низком расходе ресурсов. (Низком с точки зрения традиционного «индустриализма».) Именно благодаря этому СССР в течении более трех десятилетий удавалось не только находиться на вершине технического прогресса, но и задавать темп всего развития цивилизации.
Правда, обратной стороной всего этого выступала определенная неформализуемость данных производственных процессов. Что нисколько не мешало в момент, когда СССР надо было выживать любой ценой: в самом деле, какая разница, как производится продукция - если при этом она производится. Но стало тормозом в период «стабилизации», когда пошло «наступление» со стороны «традиционалистов» . В итоге неотчужденный труд оказался заперт в достаточно узком сегменте некоторых оборонных предприятий, некоторых научных и учебных заведений. Во всем же остальном обществе началась «формализация», выразившаяся в известном росте числа управленцев (той самой «бюрократизации», с которой боролись все советское время) и превращении страны в «нормальное индустриальное государство». Причем, чем дальше - тем сильнее происходила указанная сепарация, тем больше «люди Понедельника» замыкались в ашрамах своих лабораторий, оставляя все остальное бюрократам да пресловутой «Серой зоне».
В подобной ситуации и произошло указанное перерождение интеллигенции. Более того, оно, если честно, не могло не произойти - по причине диалектичности общественного развития. Когда стоит измениться ситуации, и то, что ранее являлось прогрессивным, превращается в свою противоположность. Это и случилось: тот самый слой, который в ином случае должен был стать главным «драйвером» коммунизации страны, в эпоху «застоя» превратился в нечто антикоммунистическое. Кстати, интересно, что уже осознание случившегося с интеллигенцией «перерождения» привело к дальнейшему движению страны в сторону катастрофической воронки. А конкретно - к возникновению идеи о вредности высшего, а затем и вообще, всеобщего образования. Причем, мы до конца в этом процессе еще не дошли - и нас ждет еще масса «увлекательных историй». Но это, разумеется, совершенно иная тема.
* * *
Пока же обратимся к «нашей», а точнее, к советской интеллигенции. И, в частности, к тем условиям, в которых последняя оказалась в позднесоветское время. Тогда, когда указанные процессы неизбежно вели к тому, что, чем дальше - тем менее выгодным становилось связывать себя с «большими системами». (Поскольку, как было сказано выше, они или оказывались ограничены жесткими рамками - или превращались в высокоотчужденные, индустриальные структуры.) И гораздо выгоднее становилось ограничивать свое существование тем, что принято именовать «маленьким миром»: т.е., заниматься своим бытом, семьей, дружескими отношениями (да и любовными тоже). Но, ни коим образом, не выходить к «большим» производственным процессам. Это и было то самое мещанство, с которым еще десять лет назад сами интеллигенты предпочитали бороться - но потерпели поражение. (Абсолютно закономерное - так как бороться надо с причиной, а не со следствием. Потому что, выбирая между ролью «конвейерного винтика» и «самодовольного мещанина», большинство выберет второе.)
Да и вообще, в существующих условиях мещанская жизнь оказывалась не только наиболее удобной в бытовом плане - т.е., позволяла реализовывать максимальный комфорт в жизни при минимальных затратах. Но не только. Она так же позволяла некоторым образом задействовать высшие, когнитивные свойства разума - что очень важно для развитой личности. Подобное утверждение может показаться странным: ведь мещане изначально полагаются ограниченными людьми. Но подобное верно лишь для «традиционного общества» - в котором каждый человек помещен в узкую нишу, ограниченную жесткой конкуренцией (даже традиционное общество конкурентно). В СССР этого не было - и человек, замыкающийся на быте, мог позволить себе все, не тратя силы на заботу о своем существовании. Так почему же ему, как это было раньше, стоило ограничивать свою жизнь размерами личного огорода? Нет, напротив, советский мещанин мог свободно посещать музеи, выставки, театры - тем более, что все это было очень дешево. А уж покупка книг стала его прямой обязанностью. (Причем, зачастую эти самые книги даже читались!)
Впрочем, даже в этом случае мещанин оставался мещанином, так как все его попытки «культурного потребления» оставались именно потреблением, мало чем отличающемся от потребления копченой колбасы или модных джинсов. Возможности превратить все это «духовное богатство» во что-то более-менее общественно-полезное у него если и были - то, как правило, не использовались. (Просто потому, что подобные затраты сил, как правило, отрицательно сказывались на положении человека - и для данной модели организации жизни были неприемлимы.) Правда, вот имитация творчества - с минимальными затратами - была выгодной. Именно отсюда и «растут ноги» «советского андеграунда» - но тут мы его данную проблему не будем. (Поскольку в реальности этот самый андеграунд охватывал ничтожную часть советского общества.) Гораздо важнее тот момент, что для среднего советского интеллигента любая реализация своего интеллектуального потенциала в это время неизбежно сводилось к потреблению. Закрытие каналов для созидания - причем, чем дальше, тем сильнее - при сохранении богатых возможностей для интеллектуального развития, оказалось для указанного слоя фатальным. Поскольку в итоге получилось то, что является, вообще-то, «запрещенным состоянием» общества. А именно: масса интеллектуально развитых субъектов, считающих, что чем тоньше и изысканнее они потребляют, тем лучше всем остальным.
* * *
Впрочем, на самом деле, нечто подобное было и раньше, но, во-первых, тогда это касалось очень и очень ограниченного числа лиц. Поскольку пресловутая «безопасность» могла обеспечиваться лишь для высших классов, а точнее - только для наиболее богатых и высокородных их представителей. (Скажем, граф или князь могли заниматься «изысканным потреблением» в течение длительного времени. А для «обычного» дворянина идея «забить на дела» очень быстро вела к разорению.) А, во-вторых, само распространение подобного мировоззрения всегда свидетельствовало о том, что общество вырождается. Кстати, отсюда становится понятным, почему позднесоветская/постсоветская интеллигенция в качестве своего кумира выбрала именно «последнего императора» и его время. Поскольку именно в это время «утонченное потребление» действительно стало довольно массовым - по крайней мере, среди дворян. Которые, если честно, то большую часть истории жили довольно примитивно, потребляя, в основном, то, что производилось в поместьях. И лишь в последние два десятилетия перед Катастрофой, что называется, «развернулись», радостно проматывая имения в разнообразных «парижах».
Ну, и получили по заслугам. «Светский лев» Киса Воробьянинов, бегающий, как собачка, за жуликом Бендером - вот реальная судьба этих самых «роскошных потребителей». После того, как все, что можно было потреблять, кончилось. (В том числе, и Российская Империя, как таковая.) Правда, в 1917 году, страну спасло то, что указанных «потребителей» было довольно мало, а основная масса людей имела совершенно иные принципы. Причем, это касается даже представителей «образованных сословий». И именно эти люди и стали творцами новой системы, возникшей на месте гибнущей старой. В СССР же ситуация была обратной. Во-первых, по той причине, что указанная интеллигенция к «правящему классу» не могла быть отнесена ни на каких основаниях, ее потребление оказалось ограниченным. И «прожрать страну» она не могла - даже при большом желании. И, собственно, «советская катастрофа» случилась по совершенно иным причинам. Но при этом, из той же самой особенности вытекало и то, что потребительское мировоззрение, вместо того, чтобы быть сконцентрированным внутри узкой группы, оказалось распространено по широким слоям общества.
В общем, можно подвести итоги. И сказать, что стало основанием для массового охвата позднесоветского и постсоветского общества идеологией «утонченного потребления». А привело к этому остановка развития советской «коммунизации», прекращение формирования в недрах страны локусов неотчужденного труда. Тех самых, что зародились еще в самом начале советской истории, а в 1950 годах вышли на «финишную прямую» - и, гипотетически, могли привести к коммунизму. Но не получилось. Вместо этого был взят курс на построение в стране «нормального» индустриального общества, основанного на высоком уровне формализации, разделения и отчуждения труда. Впрочем, в рамках выбранной темы подробно разбирать причины «гибели СССР» нет смысла. Достаточно лишь упомянуть о том, что указанный процесс был, практически, неизбежен в условиях отсутствия понимания происходящих в стране изменений.
Просто ранее «классический индустриализм» оказывался практически на 100% проигрышным - т.е., построить его в условиях СССР 1920-1940 годов было просто нереально. Что и способствовало поиску иных путей. Но стоило СССР где-то с начала-середины 1960 годов подкопить некие «свободные средства», и сразу же почти все, начиная с руководства и заканчивая простыми людьми, перешли к простым и понятным принципам иерархического устройства, известным с глубокой древности. Удивляться подобному или укорять за подобное решение было бы глупо - напротив, в той ситуации это было самым разумным выбором. Это сейчас, когда у нас появился более чем богатый материал о том, как могут работать «неклассические социумы», есть возможность сознательно использовать денную «неклассику». Но этот материал был получен как раз через гибель страны - а значит, до этого момента его было просто неоткуда брать.
* * *
Однако, как бы то ни было, но выбор был сделан - и наступила «современность». То есть, время бесконечных фейлов и лузлов, время огромных задумок - и нулевых результатов. А главное - время существования исключительно за счет тех огромных запасов, что были сделаны нашими предками. Причем, запасов прежде всего инфраструктурных - тех самых, что позволяли в течение десятилетий вообще не заниматься работой с «большими проектами». А для «небольших» использовать тот огромный запас наработок, что остался с советского времени. Причем, что интересно - большая часть всего, создаваемого сейчас, оказывается результатом сохранения тех самых «осколков мира Понедельника», о которых говорилось выше. Тех самых лабораторий, КБ и заводов, где в свое время предпочли «запереться» сторонники низкоотчужденного труда. В результате оказалось, что даже у столь жалких остатков прошлого эффективность настолько велика, что они оказываются способным производить вещи, поражающие наших современников. Даже в текущем состоянии, обгрызенном и изгаженным «эффективными менеджерами». Правда, по сравнению с тем, что было раньше, все это выглядит бледной тенью - типа разработки одного нового самолета или одной ракеты за десятилетия работы.
Однако по сравнению со всем остальным «пространством вечного лузерства», эти самые обломки прежнего общества поражают.
Разумеется, говоря о «лузерстве», стоит понимать, что речь идет именно о системных неудачах, о неудачах, поражающих общее дело - поскольку конкретные личности, особенно занимающие высокие посты, на лузеров, разумеется, не тянут. Они вполне успешны, прекрасно одеты и раскормлены для того, чтобы чувствовать свое огромное превосходство над «убогими совками». Вот только обеспечить свое успешное существование эти самые личности не могут. Эти люди, имеющие тип психики, сформировавшийся в период «сытой остановки развития», оказываются прекрасными потребителями, удачливыми конкурентами и успешными карьеристами. Но абсолютно некудышными созидателями. Они - дети страны вечного лета, дети эпохи, когда общее казалось бесконечным и неисчерпаемым, а частное - важным и требующим внимания. А значит - не стоит тратить свою жизнь на бессмысленные большие проекты, а следует потреблять и развлекаться. Развлекаться и потреблять самыми разными способами - в том числе и через поглощение культурных ценностей, через бесконечно воспроизведение ритуалов и обрядов. Ведь жизнь для них - это только игра…
Впрочем, почему - они? Мы! Это ведь о нас речь, это мы одновременно дети поражения и уроженцы вечного лета, сами себя выгнавшие на мороз. И удивляющиеся - почему это наши принципы и привычки перманентно приводят к неудачам. Впрочем, и это - излечимо. Человек способен меняться - правда, в основном вместе с обществом, т.е., очень и очень медленно. Но даже у общественной инерции есть предел - а, следовательно, рано или поздно, но и она закончится. И этот момент и станет концом этой самой лузерской «современности». А далее - начнется настоящая история, не столь приторно-сладкая, как хотелось бы «детям лета», но настоящая. С кровью, потом и созданием нового. Но это, если честно, радует…