(no subject)
Пытка опытом
Когда-то он был официальным представителем первого российского президента в одном из регионов Сибири. Директором телекомпании, чиновником, борцом с терроризмом и коррупцией... После эмиграции помыкался по Европе, пробивался случайными заработками, собирал урожай киви на «плантациях» шибко занятых садовладельцев. Позже обзавелся относительно стабильным бизнесом -- установкой спутниковых антенн на недвижимость русских за рубежом. Он общался с «их» шпионами и «нашими» разведчиками, скрывался от полиции и людей одного из наиболее жадных отечественных олигархов. Питался найденными на морском берегу раковинами, гнал из винограда цыганский виски, отмотал пару месяцев в кутузке за нарушение паспортно-визового режима...
Как-то смурным вечером мы сидели с ним на одном из ядранских пляжей, ядреные уже от черного домашнего вина и солёного ветра, досасывали третий литр, вспоминали, а был ли арахис. В. (назову его так «в целях конспирации», на случай, если этот дневник читает кто-нибудь «посторонний»), итак, «посторонним В.» вдруг поинтересовался, не думал ли я когда-нибудь написать книгу. Я удивился, поскольку за десять лет знакомства не обнаруживал в присутствии В. ни талантов, ни амбиций. Потом, кажется, догадался: его вопрос мог претендовать не на ответ, а на ответный вопрос. Или, обращаясь ко мне, он спрашивал самого себя. Вполне правомерно. Ему есть о чём написать. Как он сам говорит, хватает опыта и кремлевских коридоров, и пребывания в международном розыске.
Тогда, кстати, я ответил, что мне-то сказать народу, собственно, нечего. Нет личного материала. Разве что написать книгу о других книгах, но это уже делали, до меня.
После того разговора часто задумывался об отсутствии стоящего жизненного опыта. Сравнивал свою ручную кладь с грузовыми вагонами хорошо знакомых людей.
Скажем, моя первая жена объехала полмира. И вообще многое повидала. Есть сведения, что она выведала страшную масонскую тайну.
Ален Делон объявил похожей на Роми Шнайдер мою вторую жену. При мне, похмельном, её (не в роли Роми, а в собственном амплуа) узнавали белозубые индусы в ночном Шереметьево и цветисто-нарядные официантки японского ресторанчика в Будве. Эта всемирная популярность досталась ей не за красивые глаза. Хотя за них тоже.
У моих друзей имеется этот драный жизненный опыт, им есть о чём рассказать.
А у меня? Чтобы наскрести информации на рифмованный лирический текст, мне приходится принять таблэтку «фенотропила», и выдумать вселенских масштабов коллапс, с большим взрывом, стрелой (точнее, бумерангом) времени и прочей чепухой. Всё потому, что мои личные истории скучны и однобоки. И -- надо меньше пить.
______
Мой армейский опыт следует признать скуцным -- скудным и куцым. За исключением обычных баек, рассказанных не теми ребятами, которые «сами видели», а теми, которые видели тех, кто «сам видел», говорить почти не о чем. Возможно, причиной тому короткий -- всего год -- срок службы. И нехарактерная воинская часть -- училище, сплошь уставные отношения. Тактика, топография, стрельбы, математика, история, строевая. Кстати, курьез: нет, в туалет по команде -- это не курьёз, а вот подъёмы чаще отбоев... По крайней мере, так запомнилось.
В начале зимы 1988-го у меня зацвели почки. То ли от жестокой консервы в жестянке, то ли от недавнего полевого выхода - недели полуземлянок, полусырого п/ш. Или х/б? Не помню. Помню, что по почкам не получал: дедовщиной у нас и не пахло, потому что на роту приходилось от силы двадцать старослужащих, остальные человек сто, и я в том числе, за два месяца до присяги окончили школу. К тому же я был здоровым бугаём, года четыре до училища таскал штангу, на перекладине буквально летал, отрастил огромные крылья (так пацаны называли тогда широчайшие мышцы спины), весил девяносто килограммов при росте метр восемьдесят, и никого по дурости не боялся. Еще помню, как первый раз опух. Ребята, с которыми накануне ушёл в караул, полчаса таращились на меня, луноликого, норовили ущипнуть за гладкую щеку. Но это утром, а ночью... Нам троим досталась гарнизонная прокуратура. Центр большого города. Помещение заперто изнутри. Кроме нас - никого. И сторожить некого. Я отправился по коридору в тёмный зал заседаний, упал в среднее из трёх деревянных кресел с троноподобно высокими спинками, ощутил гнетущую атмосферу и вырубился. Так, за ночь в мрачном кресле, и опух.
С температурой под сорок меня доставили в окружной госпиталь. После осмотра предварительно поставили тройной диагноз, упомянув несколько раз нефрит, и я сдуру подумал, что у меня в почке вырос драгоценный камень, зеленый, здоровенный. После полугода в госпитале, где меня вдруг украсил навсегда серебристый чешуйчатый лишай (заслуживающий уважения автор в не вызывающем доверия труде между делом сообщает, что псориатиков в средние века сжигали на кострах, принимая за прокажённых), военно-врачебная комиссия предложила вольную жизнь на гражданке. Подавленный училищной дисциплиной, неадекватной реакцией на нее собственного организма и воспоминаниями о катетере, я не стал кокетничать.
Вот, как любил повторять один достойный персонаж, всё, что я могу сказать о...
______
Моё высшее образование, давать которое начала профессура в погонах военно-политического училища в Н., полузатоплено в треугольнике наподобие Бермудского. Два других его неравных угла -- госуниверситет в К. (диплом филолога) и госуниверситет в Т. (индивидуальный курс газетного оформления). В К. я много пил первые три года, упустив роскошную возможность стать полиглотом. Пропил латынь, старославянский, польский или сербский, английский. Не говоря уже о русском.
И что любопытно: было бы не так обидно, если б многочисленные, а иногда и многодневные пьянки оставили после себя хоть скромную горку ярких воспоминаний. Но я с некоторых пор мог восстановить в памяти только угар, похмелье, дикий гон («я вчера никого не...»), угрызения, тревожность, страх... до первой утренней рюмахи. Впрочем, у большинства моих сокурсников ярчайшим впечатлением студенческих лет тоже оказалось не бог весть что: на спецсеминаре по булгаковской сатире перегруженная учебным планом профессор выдала изящную контаминацию «Роковое сердце» и «Собачьи яйца»... На чём я остановился? Да... до первой утренней рюмахи.
Вот с этого момента, с этого судорожного глотка весь процесс опохмела я способен обрисовать смачно. Даже не смачно. Это, наверное, единственное, что я могу сделать по-настоящему душевно. Но не стану. Хер с ним. Давно не опохмеляюсь. Давно не сплю в подъездах, на берегу Енисея, на автобусных остановках и под кустами в детских садах. В этом смысле мне есть что вспомнить, но именно такой опыт не вдохновляет. Да и далеко мне до Венички.
Только недавно понял, как бросил пить по-чёрному. Вспомнил, за какие мысли тогда ухватился нецепкими, влажными пальцами, бесполезно дрожащими, как китайские палочки в непривычных руках. Уразумел, что не просто откладываю важные дела, не просто отменяю. Я не то чтобы прикидывал, сколько мне осталось, а как будто радовался, чувствовал удовлетворение: мол, дотяну как-нибудь без того, без этого, недолго ведь... Нет, не смогу объяснить, объяснялки я тоже пропил.
Это далеко не всё, что я мог бы сказать на тему алкоголизма и, как учит Минздрав, его последствий. Полагаю, «последствия» до сих пор дают о себе знать вкупе с прочими элементами «стиля жизни», особенностями воспитания, характера. Вкупе с моими комплексами, фобиями, иллюзиями и т.д.
______
У меня часто включается патологическая застенчивость, из разряда тех симптомов, которые психиатры склонны относить к невротическим проявлениям, отягощая в сознании пациента вереницей накрахмаленных и уложенных в недоступные стопки воспоминаний детства, поисками прототипа или гипотезами о гиперинтенсивной мастурбации в пубертатный период. Мне иногда сложно заставить себя поздороваться, особенно в полный голос. Не говоря уж о том, чтобы на глазах изумлённой публики, ожидающей троллейбуса на остановке, подойти, например, к разнузданному бухому быдлу и раз и навсегда дать ему основанием ладони в торец. Конечно, надо бы пнуть себя и подойти, и припечатать -- это лучше, чем потом неделями изводиться по поводу собственной робости и практиковать формулы аутотренинга: «я не тормоз, я медленный газ»... Да, я понимаю, что это лучше, но...
К слову, о прототипах. Однажды в детстве, на ночь глядя. Лепили с младшей сестрой что-то снежное. В конусе света от уличного фонаря мимо проходили четыре паренька из соседнего двора, чуть старше меня или ровесники. Что-то сказали сестре, вошли в наш подъезд. Сестра на них обиделась, я решил «покарать подонков». Они устроились на пару этажей выше нашей родной лестничной площадки. Курили. Мы с сестрой дождались их. Она стояла в уголку, пока меня катали между тремя другими, и не могла, конечно, ничем помочь...
Регулярно, примерно раз в год, получать по голове я начал гораздо позже, где-то после восемнадцати лет. Как правило, крепко выпив. Редко успеваю удачно отправить куда-нибудь кулак или влепить лоб в чью-нибудь переносицу. Наверное, отсутствует инстинкт убийцы. Прихожу в себя уже на снегу или на асфальте.
Как-то, набравшись голландского, кажется, спирта на центральном рынке, повздорил с... нет, не с зелёными человечками -- с черным незнакомцем. То есть с незнакомым черным. У меня хватает «нерусских» приятелей, и если я говорю «черный», это лишь характеристика поведения -- не просто хозяйского (хотя он здесь никакой не хозяин -- гость), но наглого, самодовольного и хамского. Я, кстати, тогда вёл себя не лучше. Ну, повздорили и разошлись. То есть я разошелся допивать «Royal», а оппонент, как выяснилось, -- искать «крышу». Вдвоём с «крышей» они предложили мне потолковать. Пошли. Устроились между рынком и кабаком. Горячий кавказский парень достал откуда-то лезвие - не нож даже, а короткую «заточку» - и сказал, что сейчас он мне «выпустит кишки». Я не очень испугался, потому что был сильно навеселе, и покуражился: «Чем, вот этой хернёй?» Через пару секунд вспомнил, как у Копполы убивали Луку Брази: руку пришпилили ножом к столешнице, а потом в жирную шею вплели удавку. Вспомнил, потому что «крыша» резво взяла меня за кисти, оттягивая вниз и прижимая руки «по швам», а кавказец своей правой с размаха воткнул мне в левое плечо заточку, и тут же, с той же руки саданул в висок. До сих пор, хотя почти двадцать лет прошло, левый глаз подмигивает, когда касаешься кожи на виске. А дырка в плече оказалась не больше двух сантиметров глубиной, заросла быстро.
Больше меня не резали, но пинали хором, в несколько ног, и головой об мостовую стучали не раз, ситуация привычная. У неё был прототип. И все сопутствующие, благоприятствующие условия.
Благо, я почти бросил пить.
В общем, это всё, что я могу сказать о...
______
Далее... Хотя нет. Откровенно говоря, затея, достойная шизофреника -- пересказывать самому себе этот анамнез. Адлер, наверное, перевернулся в гробу. Эти сеансы индивидуальной психотерапии быстро утомляют. Мы ведь не стремимся отыскать в нашей биографии что-то достойное переложения на бумагу, даже в переваренном Пегасом виде, верно? Нет, серьёзно, от подобных откровений всухомятку -- ком в горле. Пойдём, нальем себе стаканчик чего-нибудь оживляющего. Пойдём, моя прелесть, нальём...