А.В. Дружинин и Н.Д. Мусина-Пушкина. Мезальянс 1854 года
В Дневнике А.В. Дружинина особые записи были посвящены Надежде Дмитриевне Мусиной-Пушкиной, о которой сведения историков крайне скудны. При желании в записях можно увидеть неудачный «роман», который сам себе придумал писатель[1].
Знакомство А.В. Дружинина с Н.Д. Мусиной-Пушкиной произошло в доме Ф.Л. Трефорта, с семьей которого дружила семья Шишковых (18.07.1854). В тот летний день в имении Леонтьевское происходил праздник, на который съехались окрестные помещики. Н.Д. Мусина-Пушкина приятно поразила воображение писателя. Он сравнивает ее с другими красавицами Гдовского уезда. Он восхищен Ариадной Блок, и Софи Семевской, у которой к тому времени было уже трое детей[2]. Он рассуждает напару с Трефуртом о сельском мезальянсе в отношении Н.Д. Мусиной-Пушкиной, который не мог произойти ни при каких обстоятельствах. - Жизнь - это не похождения Чернокнижникова.
…Вторая встреча А.В. Дружинина с Н.Д. Мусиной-Пушкиной произошла в доме Семевских в Щепце 10. - 11.08.1854 г. на сельском празднике. Писатель пробыл у Семевских до следующего дня и ретировался, несмотря на то, что ему предлагали остаться до Крестного хода 15.08.1854 г. Очевидно, того близкого общения, которое имело место при первой встрече в доме Трефурта, в доме Семевских уже не было. - Надежда Дмитриевна была осторожна, и ее, очевидно, предупредила об этом Софи Семевская - наперсница по Смольному институту.
Александр Васильевич, молодой и очень увлекающийся человек, в данном случае мог навлечь на себя и на Надежду Дмитриевну ненужные толки и пересуды. - Уездный мирок был тесен, а потому - любой слух приобретал в нем вид сенсации, которую усугубляли досужие языки.
С точки зрения творца - праздное времяпрепровождение в Щепце отняло бы у него минуты литературного труда, которые были дороже общения с помещиками. Их забавы не имели ничего общего с образом жизни А.В. Дружинина и с умственными его опытами на литературном поприще. Писатель к тому моменту уже «расписался», и не мог более, чем на день отлучаться от письменного стола. В этом заключалась вся система его работы в Марьинском, которую он сам установил себе. Сходные системы были у Тургенева, Толстого и у Фета. Они тоже отдавали по своему дань и дому, и имению, где вследствие этого и были созданы их гениальные произведения. - А как хорошо трудился в деревне Пушкин!
Н.Д. Мусина-Пушкина, видимо, не была обязательным человеком. - Она обещала всем быть на Успенском 1854 г. Крестном ходе в Доложске, но не приехала, сказавшись больной. Впоследствии писатель отметит в Дневнике, что она просто «лукавая дама». Кроме нее не были в Доложске гг. Обольяниновы, Трефорт, Маслов и Николай Блок.
А.В. Дружинин, который, неомненно, ждал Мусину-Пушкину и накануне праздника, и в сам праздник, в первой половине следующего дня принимал у себя в доме гостей. Среди них были Семевские, Сталь, Томсоны и Максимов. - Он отмечает, что ввиду нервного потрясения и любовных неудач ему постоянно необходимо быть с людьми, и, очевидно, чтобы отвлечься от горестных мыслей. - Чувство это знакомо каждому.
17.08.1854 г. местное общество собралось на праздник у Блоков, Льва Александровича и Ариадны Александровны. - Писатель так же был там. Всем было весело.
18.08.1854 г. состоялся молебен уже в деревенской часовне Дружининых, после чего он сразу уехал к Максимову в Заянье. В Марьинском же и господа, и крестьяне, все отмечали попраздненство Св. Успения, и это было тогда доброй традицией, которую истово поддерживала мать писателя.
В последующие дни на страницах Дневника нередко появляется хандра и мысли о «безотрадном» уединении. 10 сентября он рассуждает о безнравственных романах Бернара, в которых присутствуют прелюбодеяние и обманутые мужья. - Романы те не нравятся ему как прежде, и параллельно писатель выводит теорию волокитства за чужими женами (!), состоявшую-таки из нескольких пунктов.
Запись 11.10.1854 г. сообщает о том, что лето его было небезынтересно по части «изучения женских характеров». Особый вклад в писательскую «коллецию» дам, несомненно, сама того не ожидая, внесла Надежда Дмитриевна Мусина-Пушкина, которая приезжала в гости к матери в родное свое имение Большое Сижно, которое в просоречии звалось еще и Нагинщиной. Вместе с матерью в имении жила еще и бабушка Надежды Дмитриевны, очевидно, бабушка Доротея.
Рядом с Надеждой Дмитриевной в приватных записях Дневника Дружинина стоит юная особа из немецкого пансиона Нарвы. - С ней писатель, искавший сюжет и повод всегда в разного рода путешествиях, познакомился в дилижансе Нарва - С.-Петербург. По результатам беседы с пансионеркой написан был рассказ его «Пашинька», который будет напечатан в № 1 журнала «Отечественные записки» за 1855 г.
Запись Деквника от 31 декабря 1854 г., завершающая все записи этого года, повествуют о том, что в преддверии Нового уже года «таинственная незнакомка» подарила ему букет, а некая «лукавая дама» обманула все ожидания его «в двух маскарадах».
Имя дамы писатель раскроет в записи от 19 января 1855 г.: «Океан чернокнижия у С-ских [Семевских]. … Упорство [мое] в делах любви [поражает]. Сегодня[же] [посетил] четвертый [предновогодний] маскарад. [«Гвоздем» его была в моем понимании конечно же] Н.Д. М<усина>-П<ушкина>».
«Дела любви», - стало быть, Александр Васильевич влюбился! - Дальше - больше. - Становится ясной и его фраза: «Из всех женщин сего мира чувствую я нечто к одной только...». - Никто кроме Н.Д. Мусиной-Пушкиной на роль увлечения лета, осени и зимы 1854 г. не подходит.
(17.08.1854). «…Надежды Дмитриевны - увы! [в Доложске] - не было; [и] по словам ее [богомольной] бабушки, она [было] совсем собралась ехать [на Крестный ход и на Св. Пещеру в Доложске] и захворала. Oime! {Увы! (греч.)} где-то я ее опять увижу?
…Гости от нас [после праздника и Крестного хода в Доложске и после застолья в Марьинском] уехали вчера после обеда, и так как я именно нахожусь в том [расстроенном] положении, когда мне бывает [особенно] нужно находиться с людьми во что бы ни стало, - то их пребыванием [здесь в Марьинском] я весьма доволен. Нечего говорить о том, что [все писательские] работы мои страдают [несказанно].
(19.08.1854). «…я в жизнь свою столько тревожился понапрасну, что наконец выучился обуздывать свою мнительность и свое сердце, qui est des plus visionaires {которое слишком полно предчувствий (франц.).} [любви]».
(28.08. 1854). «Я недавно говорил [еще], что j'ai un coeur visionnaire {у меня сердце мистическое (мечтательное, мнительное) (франц.).}».
(4.09.1854). «Настала осень, несомненная, печальная, водянистая осень, с ветром и неперестающим ненастьем. Я переселился в новое помещение, не столь просторное и щеголеватое, как мой рабочий флигель, но более теплое.
…Успех моих работ, чтение Шекспира утешают меня в настоящем довольно безотрадном и безобразном уединении».
(10.09.1854). «Вечер субботы, воскресенье и в особенности вечер воскресенья и понедельник до вечера были хорошими, светлыми днями. Только в такую скверную темную осень и в вечернюю непогоду знаешь, что значит соседи, и оттого зловредных мизантропов полезно было бы отправлять на осеннюю пору в деревню.
…Прочел «Ecueil» {«Подводный камень» (франц.).} Бернара; некоторые повести, особенно «Innocence d'un forcat» {«Невиновность каторжника» (франц.).} поразили меня неприятно. И, вообще, старого моего восторга к Бернару я уже в себе не нахожу. Мне даже кажутся (mirabile dictu!) {удивительно! (лат.).} несколько безнравственными все его вещи, основанные на надувании мужей и на прелюбодеянии. Стар ли я делаюсь, или действительно свет умнее умных людей и с его законами невозможно вести продолжительной и успешной борьбы? Впрочем, на этот счет я никогда не был полным жорж-сандистом, хотя пуританством никогда не отличался. Если нам нравится чужая жена (это по моей теории), то могут быть следующие казусы:
1) отчаянная страсть - тут нет ни препятствий, ни законов.
2) простое волокитство - вещь гадкая, трудная, многосложная, вредная для женщины, гибельная для всех. «Much Ado about Nothing».
3) волокитство при особенных условиях - например, если муж дает carte blanche {полную свободу (франц.).} своей жене или если и муж, и жена смотрят на все дело с философской точки зрения. Нечего и говорить, что тогда все дело становится дозволенною забавою, - однако забавою все-таки хлопотливою и очень связывающею человека.
Одним словом, я допускаю волокитство за чужой женою только или в случае неодолимой страсти (которая весьма редко на нас находит) или в случае, если, женщина по своему положению и понятиям готова на шалость. Склонять же ее к этому, изменять направление ее мыслей, делать марши и контрмарши с дурной целью может только или подлец, или фат, или человек нерасчетливый»[3].
(28.09.1854). «Вторая половина моей жизни открывается светлым осенним деньком…[4] Уже с 17-го числа я в городе, где все состоит благополучно и где я нашел своих донн и своих приятелей всех в вожделенном здравии. Со всем тем не могу сказать, чтобы эти полторы недели прошли особенно приятно или хотя шумливо, как проходили всегда мои первые недели по возвращении в город. Никуда меня особенно не тянет, никто меня особливо не интересует[5]. Большую часть времени я провожу у брата [Григория] и часто там ночую, вечера посвящаю прелестным девам, без особенного, впрочем, азарта. В деревне я обленился на выезды, и оно простительно. Посмотрим, что будет далее; не все то хорошо, что блистательно начинается[6].
Не читаю ничего дельного, работать еще не принимался, - много брожу пешком, что мне теперь особенно полезно»[7].
(11.10.1854). «Вообще летние и осенние месяцы были мне не бесполезны по части изучения женских характеров. Очаровательная Н.Д. М<усина>-П<ушкина>, по всей вероятности, даст мне со временем пищу по этой части, сверх того, возвращаясь в Петербург, я случайно набрел на одну юную и привлекательную особу, о которой до сей минуты вспоминаю с удовольствием. Дело происходило в нарвском дилижансе, я сел в него с головной болью и не предугадывал ничего доброго, когда внезапно села рядом со мной свеженькая девушка лет 18, одетая чисто и небогато и говорившая хорошо по-немецки. Отвращение мое к немкам таково, что я с состраданием взирал на ее умненькое личико, с продолговатым носиком и щеками couleur de pomme {румяными, как яблоко (франц.).}. На переезде к первой станции мы вступили в разговор, и я узнал, что моя соседка русская, хотя живет в Нарве и воспитывалась в немецком пансионе. В короткое время девица рассказала мне многое о себе, о своих родных, о месте жительства и хотя, говоря по-русски, употребляла довольно мещанские обороты речи, но показала в себе нечто особенное, чистенькое, смелое и благородное. Мне кажется, она с своей осанкой и личиком d'un garcon d'une bonne maison {мальчика из хорошего дома (франц.).} отыгралась бы от десяти волокит. В карете ее знали многие, но она равно была любезна с приятелями и незнакомцами, сидела тихо, спала спокойно, одним словом, вела себя так, как может вести себя самая изящная, благовоспитанная и привычная к людям девочка. На ней был темненький салоп и белая шляпка, сделанная со вкусом, рука у ней была маленькая, белая и «без перчатки». Чтоб понять всю привлекательность этого врожденного изящества посреди небогатой обстановки, стоило сравнить девочку с ее визави - полной, богато одетой и пышно развитой веселой стерьвы немецкого происхождения, с изобилием браслетов на руках. Эта последняя приобрела мою ненависть и в течение дороги же была наказана за одну гадость, ею мне устроенную. Такова, одним словом, была нарвская девчоночка, о которой здесь идет речь, что я истинно от души при прощаньи пожелал ей всего лучшего в жизни и теперь благодарен ей за материал для будущих произведений фантазии»[8].
(24.10.1854). «Все эти дни, кроме вчерашнего, терзаем я был некоторою скукою, причиненною мне давнишней моей болезнью - безлюдьем. Случались вечера, в которые я ровно не мог никуда ездить и не делал ничего. В строгом смысле слова, знакомых у меня много, но друзей или женщин, которые бы меня теперь интересовали, почти нет[9]. Честью уверяю всякого, что мои потребности невелики, я не ищу идеальных пиров и приключений, но какая-то злая судьба именно удаляет меня от того, что мне нужно. Ни в Петербурге, ни в Москве, ни в деревне, ни на Кавказе не отыскивал я тех семейств, к которым холостяки привязываются и прилепляются, не нашел я себе оазисов среди пустоты и до сих пор не имею дома, в который бы меня тянуло вечером[10]. Обзор множества друзей моих и даже женщин, которые мне нравились, ясно покажет мне, чего мне недостает и недоставало. Конечно, в ином виноват я сам. Во-первых, мой вкус слишком утончен, а во-вторых, я нахожусь в исключительном положении именно вследствие своей малой требовательности. Я хочу любить людей для них собственно и, не имея в виду никаких посторонних расчетов, поневоле становлюсь взыскательным. У меня нет начальников, стало быть, мои выгоды в покое, я не ищу связей, не лезу в чужой круг, между тем как все эти обстоятельства, питая самолюбие и расчеты петерб<ург>ского жителя, способствуют к его увеселению или, по крайней мере, развлечению. Я никогда не бываю утомлен службой или делами, потому отдыха для меня не существует. Но все-таки судьба зла ко мне: отчего из тысячи близких людей никто не подходит ко мне по жизни и требованиям, отчего во всякой связи отыскиваю я свое mais {но (франц.).}, от которого нет сил отделаться.
Думая обо всем этом, я решился увеселять сам себя философским способом и до новых, лучших дней сделаться, на один день в каждую неделю, туристом по Петербургу[11]. Начнем с будущего вторника и сообщим о результатах».
(24.12.1854). «Вечер перед Рождеством. … Из работ кончил повесть «Пашинька» и напечатал рассказец «Две встречи», доставивший мне отличный сюрприз[12].
(31.12.1854). «…вечером. Сижу с расстроенным желудком, вследствие многих похождений сего неистового времени, и принимаю капли; из этого, однако, не следует, чтоб я считал себя нездоровым. В виде поздравления с Новым годом получил я от таинственной незнакомки отличный букет, и, таким образом, сей для многих печальный 1854 год для меня оканчивается цветами. Опыт показал, что поэтам и художникам присылают букеты не кто иной, как старые девы с нежными сердцами и физиогномиями более или менее гнусными, впрочем для меня это все равно. Из всех женщин сего мира чувствую я нечто к одной только, и сия лукавая дама обманула мои ожидания в двух маскарадах, но сердце мое говорит, что наши дела еще не кончились[13]. Вообще, 1854 год был беднейшим по части привязанностей[14].
Что ждет меня и всех нас ровно через год, 31 дек<абря> 1855 года?
…
Конец 1854 года».
В следующем 1855 г. в Дневнике записей о Н.Д. Мусиной-Пушкиной нет, на что были свои причины. - Надежда Дмитриевна Мусина-Пушкина умерла 25.02.1855 г. и была похоронена в Гдовском уезде на кладбище возле храма в пог. Сижно.
А.В. Дружинин приедет посетит ее могилу только осенью 1855 г., 14 октября, проездом из Щепца в Нарву.
О месте захоронения Надежды Дмитриевны подробно расскажет ему двоюродная ее сестра и подруга по Институту благородных девиц, - Софья Александровна Семевская. В этом институте Мусина-Пушкина пробыла практически 11 лет.
[1] Натура сентиментальная до крайности, он всегда обращал пристальное внимание на женщин. Записей о них в Дневнике - много, но А.В. предпочитал не раскрывать инкогнито дам, если того требовали обстоятельства. К сожалению, дружиноведы всегда искали в его журнале только свидетельства о литературных его трудах: (29.01.1854). «В среду я обедал дома один и вечер провел у Сенковских, где дамы были как нельзя любезнее, и потом в маскараде. Это последнее увеселение прошло недурно, знакомых и масок оказывалось много, некоторые из сих последних меня интересовали, особенно одна маленькая дама с веером, в которой я подозреваю... но кого, не умею сказать».
[2] Всего - шестеро.
[3] Себя писатель всегда причислял к людям искренним и честным.
[4] Интересное деление жизни на 2 половины: одна - жизнь в городе, вторая - жизнь в деревне.
[5] Хандра неизлечимая. Разочарование в прежнем образе жизни возрастает. Природный оптимизм канет в лету. Скоро наступят перерывы в ведении Дневника, а в 1856 г. он будет заброшен. Перспективы обрушила болезнь.
[6] Блистательно начиналось его новое знакомство с Н.Д. Мусиной-Пушкиной, общение с которой в С.-Петербурге стало проблемой.
[7] Прогулки - своеобразные лечебные процедуры. В случае нервного потрясения их прописывает любой доктор.
[8] «Встреча послужила темой для рассказа Д. «Пашинька» (ОЗ, 1855, № 1)». Примеч. составителей.
[9] Знаковые рассуждения о жизни, семье и женщинах: «…из тысячи близких людей никто не подходит ко мне по жизни и требованиям…».
[10] И.С. Тургенев годами был связан духовными узами с семейством певицы Полины Виардо.
[11] Путешествия - одна из систем релаксации, придуманная А.В. Дружининым. Сердечную тоску нередко лечат сменой мест и лиц. Милый образ замещается в сознании массой впечатлений.
[12] «Рассказ Пашинька ярко отображает опыты А.В. Дружинина «по части изучения женских характеров». Со времен повести «Полинька Сакс» в России его считали знатоком женской души. На практике было не так. - В С.-Петербурге он разменивался на контакты с дамами сомнительной репутации, что свидетельствует о болезненном комплексе в отношении женщин. Жениться А.В. Дружинин не собирался. - Для этого он был слишком занят литературой.
[13] Сердце писателя обмануло.
[14] Писатель, видимо, по итогам года считал свои «привязанности».