Федор Корандей (noctu_vigilus)
* * *
В башне, где жили мы, внутри были тонкие стены,
Словно каменный стебель, да, Стеблин-Каменский,
Возвышалась она, подобно блестящей антенне,
Над лужайками, кипами, кронами летней страны деревенской,
И горели в ночи в синем небе бессонные окна,
Белый «Шаттл» так когда-то стоял на упорных станинах
Посредине полей; а внутри говорили и пели тугие волокна
О каких-то делах посторонних, чужих, постоянных.
Ночью кто-то говорил взволнованно
Но, кроме этой взволнованности, ничего не было слышно.
Лифт громыхал, увозя
Астронавтов на небесную крышу.
Бил в барабаны коридор тот тенистый,
Где знакомая дверь без цифр и числа,
И шумели нарисованные прорабом на стенах таджикские листья.
Волны, они несут без весла.
Словно в лодке, когда рассвет уже занимался,
В тревоге, причин которой нельзя было дознаться,
Ночью читал я учебник древнеисландского, занимался
Древнеисландским.
Пыль, чуваки,
Тихое тикающее рэебредберианство.
Мы уже далеки,
В бесконечном и черном пространстве
Вроде как летят голоса, но на самом деле
Никого не осталось из тех, кто ходил в том теле,
Там летит Старшая Эдда, за руку взяв медвежонка Младшую Эдду,
Нету меда, но всё же пахнет медом.
* * *
В девятнадцатом веке звякнет звоночек Чаринг-Кросского вокзала,
И с шелестом кто-то зальёт чай кипятком.
Такая же тьма меня обступала,
Когда я возвращался домой пешком.
Летние там, где высохли тропинки,
Спотыкался прохожий голой осенней ночью.
Вглядывалась кавказская овчарка -
Кто проходит мимо проволоки колючей?
Лед, луна, глаза, обломок стекла, я
В них отражался и перерытая поляна.
В ночь, когда Маша родилась, лаял
Тигр, кричал медведь, беспокоилась обезьяна.
Под львиный рев я качал младенца.
Как же велика, пел я негритянскую песню, как глубока,
Страна ночь, страна бесконечное сердце,
Миссисипи река.
* * *
Раньше мы все часто видели неопознанные объекты,
Синий свет будил по ночам, и внезапно озарялись сады,
На столе голубела белая чашка, сияли вчерашние объедки,
О, эти лунные тени оставленной с вечера на столе зачерствевшей еды!
Хотелось жить этой жизнью микроскопического героя,
Быть Сильноруким Нилом, вышагивающим по кладбищу с дохлой кошкой,
На белом пути каждую ночь вытягивалась большая,
Как от могилы, длинная тень от маленькой крошки.
А в небе сияла Земля, космический телевизор
В золотой и серебряный век таинственных сериалов,
Когда каждый кусочек сыра был египетским обелиском
В лунные ночи, и заснувшей Англией - серое одеяло.
Дома, двухэтажные чёрные сундуки, карты, лампы,
Спящие люди среди снежного, запорошенного барахла,
И каждый лист, оторвавшийся от полночной ноябрьской липы,
Летит, вращаясь, как заброшенная космическая станция, полная зла.
В башне, где жили мы, внутри были тонкие стены,
Словно каменный стебель, да, Стеблин-Каменский,
Возвышалась она, подобно блестящей антенне,
Над лужайками, кипами, кронами летней страны деревенской,
И горели в ночи в синем небе бессонные окна,
Белый «Шаттл» так когда-то стоял на упорных станинах
Посредине полей; а внутри говорили и пели тугие волокна
О каких-то делах посторонних, чужих, постоянных.
Ночью кто-то говорил взволнованно
Но, кроме этой взволнованности, ничего не было слышно.
Лифт громыхал, увозя
Астронавтов на небесную крышу.
Бил в барабаны коридор тот тенистый,
Где знакомая дверь без цифр и числа,
И шумели нарисованные прорабом на стенах таджикские листья.
Волны, они несут без весла.
Словно в лодке, когда рассвет уже занимался,
В тревоге, причин которой нельзя было дознаться,
Ночью читал я учебник древнеисландского, занимался
Древнеисландским.
Пыль, чуваки,
Тихое тикающее рэебредберианство.
Мы уже далеки,
В бесконечном и черном пространстве
Вроде как летят голоса, но на самом деле
Никого не осталось из тех, кто ходил в том теле,
Там летит Старшая Эдда, за руку взяв медвежонка Младшую Эдду,
Нету меда, но всё же пахнет медом.
* * *
В девятнадцатом веке звякнет звоночек Чаринг-Кросского вокзала,
И с шелестом кто-то зальёт чай кипятком.
Такая же тьма меня обступала,
Когда я возвращался домой пешком.
Летние там, где высохли тропинки,
Спотыкался прохожий голой осенней ночью.
Вглядывалась кавказская овчарка -
Кто проходит мимо проволоки колючей?
Лед, луна, глаза, обломок стекла, я
В них отражался и перерытая поляна.
В ночь, когда Маша родилась, лаял
Тигр, кричал медведь, беспокоилась обезьяна.
Под львиный рев я качал младенца.
Как же велика, пел я негритянскую песню, как глубока,
Страна ночь, страна бесконечное сердце,
Миссисипи река.
* * *
Раньше мы все часто видели неопознанные объекты,
Синий свет будил по ночам, и внезапно озарялись сады,
На столе голубела белая чашка, сияли вчерашние объедки,
О, эти лунные тени оставленной с вечера на столе зачерствевшей еды!
Хотелось жить этой жизнью микроскопического героя,
Быть Сильноруким Нилом, вышагивающим по кладбищу с дохлой кошкой,
На белом пути каждую ночь вытягивалась большая,
Как от могилы, длинная тень от маленькой крошки.
А в небе сияла Земля, космический телевизор
В золотой и серебряный век таинственных сериалов,
Когда каждый кусочек сыра был египетским обелиском
В лунные ночи, и заснувшей Англией - серое одеяло.
Дома, двухэтажные чёрные сундуки, карты, лампы,
Спящие люди среди снежного, запорошенного барахла,
И каждый лист, оторвавшийся от полночной ноябрьской липы,
Летит, вращаясь, как заброшенная космическая станция, полная зла.