Полина Барскова (pbarskova)
Сообщение Ариэля
Твой отец лежит раздавлен весом морским
Он обьем волны, он коралл.
Твой отец кружит разбавлен ветром морским
Кожа его - кора
С паникующим муравьем.
Стали белки его глаз - гордый жемчуг.
Стали желтки его глаз - негодный жемчуг.
Череп его - хорал.
Всё в нем звучит, дрожит.
Ничто в нем не блекнет,
Но всё превращается
В нечто странное, густое, многообещающее.
В этот раствор погружаются любознательные нереиды -
Наблюдать за превращеньями твоего отца,
Ведь ничто в нем не блекнет, но всё обращается
В тебя, к тебе, Фердинанд: твой отец жив!
Твой отец спит.
Твой отец - шар
Красный,
Прибившийся под новым мостом.
Твой отец - стыд.
Он - жар
слепоты, подступающей когда я смотрю на него: оболочка тает.
Он косноязычья хлад как жало выползающий изо рта.
Твой отец еще жив, но он засыпает.
Посмотри на спящего, Фердинанд.
Струйка слюны стекает по подбородку.
Так змея аккуратно спускается по скале,
Так жирная цепь проливается в лодку.
Он вздыхает, но как-то не наружу, а внутрь:
Скорее звук запирая в себе, чем делясь им с нами:
Он спит, Фердинанд. Лед мерцает на куцей его губе.
Дыхание - очень маленькая вещь, закругленная снами.
Приход осени в Саут Хэдли
Листья сумака претворяются в длинные облака
Камни ворочаются крошатся под ногой
Я поднимаюсь в гору ноша моя легка
Блекнущие ошметки мощной былой другой
Жизни что как лесная дерганая река
Извивается бьется по корягам и мхам
Вторя новому руслу ноша ее легка
Мертвые птицы змеи обновления хлам.
Мне смешно или трудно но вверху у скалы
Остро-синего неба треугольник зажжен
(Так когда ты смеешься у тебя у скулы
Ходит тонкая костка). Вдоль протяжных осин
И широких каштанов пробирается тень.
Ноша моя - моя лишь но сидит на коре
Ящерица и дышит нервной нежной спиной
Оступаешься злишься отдаешься игре
Ccадину от паденья заживляешь слюной
Погружаешься в ладный гул последних сверчков
Мне смешно или больно и гора надо мной
(Погружаешься в жадный смех тяжелых зрачков
При сплетении взглядов) камень ящерка зной.
(после войны оказался на западе)
Старуха Гиппиус с просторным кадыком
Глядит с нечистого балкона,
Как офицер играется с щенком.
Она глядит завороженно
Как форма серая
Как говорил Верлэн
Как роза серая
Мерцает и тревожит
И выпускает хрящевидный стон
Сказать же ничего не может.
Своим чудовищным безжалостным умом
Она поцокала и всё сошлось в задаче
И рядом с ней тяжелоокий гном
Кивнул: не будет быть иначе -
Коль ту страну (не называй вотще)
Пожрало простодушье ада,
То кто бы ни пришел
С мечом иль на мече
Вот тот и станет нам услада.
Пусть для него позвякают слова
Как челюсти вставные наши.
И нищая седая голова.
И слава старая пусть наполняет чаши.
«Эх вы, Иуды, ебанные в рот:
Век подотрет за вами это
Как документы - тени жжет и рвет
Парижское беспамятное лето
И жесты скверные
Ужасных стариков
По-воровски поспешно спрячем
И самый смысл переиначим
их совершенно невозможных слов»
Геополитика! Тевтоны у границ!
Огонь и наважденья рейха!
Старуха Гиппиус брезгливых кормит птиц
Под ней шатается скамейка
А на скамейке, сбоку от нее
Все, кто ушел по льду, по илу
В самопроклятие, в безвидное житье -
В посмертия воздушную могилу.
Кого блокада и голодомор
Вскормили чистым трупным ядом,
Кто убежав нквдшных нор
Исполнил заданное на дом:
Избыть свой дом, не оставлять следов,
Переменить лицо-привычку,
Среди послевоенных городов
В анкете ставить жирный прочерк/птичку
Приманивать: мы ниоткуда, мы
Никто, мы - выбравшие плохо
Мы двоечники в строгой школе тьмы
И чистоплюйская эпоха
Нас подотрет как пыль - до одного
Чтоб следующим не было повадно
Рассматривать и плакать существо,
Чумные на котором пятна.
Твой отец лежит раздавлен весом морским
Он обьем волны, он коралл.
Твой отец кружит разбавлен ветром морским
Кожа его - кора
С паникующим муравьем.
Стали белки его глаз - гордый жемчуг.
Стали желтки его глаз - негодный жемчуг.
Череп его - хорал.
Всё в нем звучит, дрожит.
Ничто в нем не блекнет,
Но всё превращается
В нечто странное, густое, многообещающее.
В этот раствор погружаются любознательные нереиды -
Наблюдать за превращеньями твоего отца,
Ведь ничто в нем не блекнет, но всё обращается
В тебя, к тебе, Фердинанд: твой отец жив!
Твой отец спит.
Твой отец - шар
Красный,
Прибившийся под новым мостом.
Твой отец - стыд.
Он - жар
слепоты, подступающей когда я смотрю на него: оболочка тает.
Он косноязычья хлад как жало выползающий изо рта.
Твой отец еще жив, но он засыпает.
Посмотри на спящего, Фердинанд.
Струйка слюны стекает по подбородку.
Так змея аккуратно спускается по скале,
Так жирная цепь проливается в лодку.
Он вздыхает, но как-то не наружу, а внутрь:
Скорее звук запирая в себе, чем делясь им с нами:
Он спит, Фердинанд. Лед мерцает на куцей его губе.
Дыхание - очень маленькая вещь, закругленная снами.
Приход осени в Саут Хэдли
Листья сумака претворяются в длинные облака
Камни ворочаются крошатся под ногой
Я поднимаюсь в гору ноша моя легка
Блекнущие ошметки мощной былой другой
Жизни что как лесная дерганая река
Извивается бьется по корягам и мхам
Вторя новому руслу ноша ее легка
Мертвые птицы змеи обновления хлам.
Мне смешно или трудно но вверху у скалы
Остро-синего неба треугольник зажжен
(Так когда ты смеешься у тебя у скулы
Ходит тонкая костка). Вдоль протяжных осин
И широких каштанов пробирается тень.
Ноша моя - моя лишь но сидит на коре
Ящерица и дышит нервной нежной спиной
Оступаешься злишься отдаешься игре
Ccадину от паденья заживляешь слюной
Погружаешься в ладный гул последних сверчков
Мне смешно или больно и гора надо мной
(Погружаешься в жадный смех тяжелых зрачков
При сплетении взглядов) камень ящерка зной.
(после войны оказался на западе)
Старуха Гиппиус с просторным кадыком
Глядит с нечистого балкона,
Как офицер играется с щенком.
Она глядит завороженно
Как форма серая
Как говорил Верлэн
Как роза серая
Мерцает и тревожит
И выпускает хрящевидный стон
Сказать же ничего не может.
Своим чудовищным безжалостным умом
Она поцокала и всё сошлось в задаче
И рядом с ней тяжелоокий гном
Кивнул: не будет быть иначе -
Коль ту страну (не называй вотще)
Пожрало простодушье ада,
То кто бы ни пришел
С мечом иль на мече
Вот тот и станет нам услада.
Пусть для него позвякают слова
Как челюсти вставные наши.
И нищая седая голова.
И слава старая пусть наполняет чаши.
«Эх вы, Иуды, ебанные в рот:
Век подотрет за вами это
Как документы - тени жжет и рвет
Парижское беспамятное лето
И жесты скверные
Ужасных стариков
По-воровски поспешно спрячем
И самый смысл переиначим
их совершенно невозможных слов»
Геополитика! Тевтоны у границ!
Огонь и наважденья рейха!
Старуха Гиппиус брезгливых кормит птиц
Под ней шатается скамейка
А на скамейке, сбоку от нее
Все, кто ушел по льду, по илу
В самопроклятие, в безвидное житье -
В посмертия воздушную могилу.
Кого блокада и голодомор
Вскормили чистым трупным ядом,
Кто убежав нквдшных нор
Исполнил заданное на дом:
Избыть свой дом, не оставлять следов,
Переменить лицо-привычку,
Среди послевоенных городов
В анкете ставить жирный прочерк/птичку
Приманивать: мы ниоткуда, мы
Никто, мы - выбравшие плохо
Мы двоечники в строгой школе тьмы
И чистоплюйская эпоха
Нас подотрет как пыль - до одного
Чтоб следующим не было повадно
Рассматривать и плакать существо,
Чумные на котором пятна.