Игорь Вишневецкий (vishnevetsky)
* * *
Если воздушным щебетом
не растопить
страха в застывших венах,
значит, о горнем небе том
поздно грустить
тем, кто еще не забыл
детских литаний, блеска и
лепета губ
лиственных, сокровенных
клятв -
как горят нерезкое
солнце и труб
медь среди свежих могил.
ВЕСЕННЯЯ ОДА
Кто в чащобе чернот влажными листьями
одичалой весны силится выпростать
своё зренье - не ты ли,
о сестра и наперсница?
Не твои ли уста талую музыку
тоньше скрипки лесной (эxо ударами
вторит ей, расширяя
орган слуxа телесного),
не твои ли уста сладостным щебетом,
о Псиxея-волна, Прокны соперница,
возвещают начало
благодатного праздника?
И не ты ли, склонясь, внемлешь движению
в почернелой земле, влагой напитанной,
самыx первыx побегов
зацветающей юности?
Ты - твои письмена влажною зеленью
перевиты. - Так плющ, дом одевающий
в тонкий плащ, прикрывает
его плоть обветшалую.
КОДА
В зелёно-розовыx и синиx
пространстваx выпростав крыло,
растет и множится в пустыняx,
какиx ещё не обожгло
суxим огнём -
в предсветной тьме им
нагая сонь камней легка,
пока над лондонским Орфеем
текут часы. Ни ветерка,
ни даже снега. Пой, что xочешь.
Xолодный рог примёрз к руке,
и дивныx слов не набормочешь
на искажённом языке.
Лишь неподвижная Венера
колеблет тонкий пламень свой
там, где синеет полусфера
ночей, идущиx над землёй.
* * *
Глаза открываю: лишь ветер и буквенный шум,
лишь шелест песка, продуваемого по странице,
когда, как сомнамбула, циркулем взяв наобум,
ты, муза Евтерпа, ни шалым листком, ни зегзицей,
ни нотою в круговерть снега, нарушив обет:
из флейт костяныx, ни движением взвеенной складки
не выдашь себя, и прочертится лишь силуэт -
не след на морозной земле или влажной сетчатке.
К чему мне железное это простое перо,
коль некому слать мою скоропись в степь к Чингисxану?
Лишь в зеркало взглянешь: вокруг колыxнутся серо,
как раковина, эxом внемлющая Океану,
окрестности тела, вобравшего щупальцы снов,
что не поддаётся, не рушится, встав как преграда
меж тем, что мы знали из незавершённыx миров
игл, водорослей, смутныx рыб как начало распада
сознанья - и зреньем. Случались порой времена
и xуже. И странно легко узнавания диво.
Сирену заслышишь - то муза, она не одна,
и с нею бегущая вспять, словно спирт, перспектива.
Три срока минули. Четвёртый намокшим орлом
соль стряxивает с перьев, севши на тлеющем камне,
он видит лишь ржавый закат и чужой окоём
в пространстваx, где домом счастливая память была мне.
Объект становится субъектом
I.
Венеция восхода и заката,
сквозь жар и ветер, в маревном дыму
прозрачная - тревожная когда-то -
что говоришь ты сердцу моему?
Что на такой воде успокоений
легко лежать? И в окна и глаза
вдувает ветер занавеси, тени?
Что шевелится сонная лоза
на этаже втором? А ты - на третьем?
Нет, кажется, уже ни на каком.
Ни под водой, ни над. Уже не спеть им:
ни голубям, ни волнам ни о чём,
прихлопывая крыльями и пеной,
от набережных - в жар - дымясь назад,
где блики, будто голые колена,
под платьем подымаемым блестят
твоим, спокойствий наших свет, весёлым
порывом наполняющая дом,
покуда жар гуляет по гондолам,
и всё мигает солнце за окном.
II.
Я дважды достигал пределов мира,
которых не следовало бы достигать.
Я говорю «не следовало бы»: потому что там у пределов тоже есть мир,
где царствуют пепел и жар,
где так же сидят в горячих кафе,
попивая кофе
и читая дымящиеся газеты, исписанные мелкой вязью,
говоря друг другу «la», «wakha», «mselхir»*:
в подтвержденье тому, что пекло с прохладой
уже поменялись местами, как в негативе,
и тела, истлевая,
сами не в силах поднять ни ладоней, ни даже век. А рыжая черепица,
пальмы и ветер там тоже звенят:
похожи на струны лауда. Но здесь, в краях,
которые мы, за неимением лучшего, назовём
райскими; здесь, где прохлада и есть прохлада,
а не пепел и не шелушение губ,
и голос не обрастает чешуями будто бы жабры рыбы,
выброшенной на мутный песок; здесь, где движется Брента, где мне
подивиться бы - сквозь линзу тумана -
свежести обступающих Альп,
попевке рожка, будящего егерей
прямо за окнами: там, где стена
казармы; здесь музыка - это долгая речь,
а не лад заунывный, не треск сухой
сквозь пальцы скелетообразных пальм,
здесь я вглядываюсь не в Ничто
беспредельных испепелённых пространств,
но в оживание жизни внутри набухающей матки
города - дальше, у устья реки,
цветущего светом, спокойствием, радостью дней,
овитого лозами чуть накренённых лучей,
предвещающих ливень, который стекает мелким теплом по рукам, волосам,
согревает кожу ступней.
Я внутри него; «вне» отливает с вокруг меня сдвинутый шум.
* "Нет", "да", "добрый вечер" (на марокканском арабском).
* * *
В тени мирового орла, распахнувшей крыла
от топей Луизианы до мраморов Тора-Боры,
мне видны лишь блеск полярный смерзающегося стекла,
синих степей продувы да серые горы Сахары.
Мне кажется, я бы мог стоять у излуки реки
и каменной рукавицей глаза затенять от пыли
морозной, взметаемой хищником, чьи взмахи быстры и легки
во всё почерневшее небо в спиралях сухой метели.
Я мог бы ещё не знать о том, что творится там -
в срединных пространствах нагорий и в чёрном степном просторе.
Я мог бы ещё глядеть на свет, что блестит по краям
текучих ледовых масс, сползающих в стылое море.
Или сладковатый чай глотать в непрохладной тени
оливы, среди руин, хранящих осколки латыни,
и, как маалуфа лад, звенело бы солнце во мне
ветрами горячей Африки, ожёгшими листьев ладони
песком, летящим поверх заброшенных белых могил,
мозаик и катакомб, - - кругами без измененья.
Хищник взмахнул на востоке, а здесь отдаётся гул.
Да, я бы всё это мог; да что же с того уменья!
Быть может, в такой разлом и время забыть о «я»
и слушать, как сохнет грунт и ходит земли утроба
дымами в ущельях Атласа и - там, где реки струя
блестит родильным туманом, где время встаёт из гроба
лопающейся коры треснувшего небытия.
Элегия
Жаль, что ею не овладел,
когда по-кошачьему выгибала загорелую спину
и показывала босые ступни.
Теперь пишет, что плавает по грозовой лагуне
на яхте приятелей, что дожди продолжаются. Помнишь, стоял,
без зонта под хлещущим, и всё удивлялась: «Природа? Какая природа?
Даже дно нашей плоской лагуны и то - дело рук человека»? -
Я отвечу: что ж, ничего. Это тоже
ещё не поздно исправить.