Минин и Пожарский. «Прямые» и «кривые» в Смутное время

[skreen]

Глава VII Пояснения к предыдущему: шаткость научных оснований в истории. Существо бытовых и политических интересов дружинного сословия служилых и крестьянского сословия тяглых. Их отношение к созданному государству. Коренные причины Смуты. Бытовое значение казачества (часть 4)


Прикрепление крестьян послужило одной из важнейших причин к распространению в народе всеобщей смуты. Стоит только вообразить известные доселе указы по этому случаю, чтобы понять, каким перекрест­ным боярским и вообще дружинным ветрам и влияниям подвергалось это дело. По-видимому, оно началось с холопских отношений. В Разряд­ной книге 1586 г. читаем: «Июня 1 -го почели кабалы имать служилые на людей и в книги записывать». Такое распоряжение, стало быть, пред­ставляло для служилого сословия особую важность, если оно было зане­сено, хотя бы как известие, даже в число служебных разрядов. Объясне­ние этой меры и ее последствий находим у Палицына. В своем Сказании он пишет между прочим «о начале разбойничества во всей России» и го­ворит, что «в то время многие от вельмож многих человек ввели к себе в неволю на службу [в холопы], иных ласканием и дарами в свои домы притянули и не токмо от простых, ради искусного рукоделия или какова хитрого художества, но даже и от честнейших [вероятно, детей боярских] с селами и с вотчинами, а наипаче избранных меченосцев и крепких во оружии, светлых телесами, красных образом и возрастом. Многие дру­гие чины, следуя вельможам, порабощали в неволю кого только можно и написание служилое силою и муками брали». Таково объяснение при­веденной разрядной отметки80.

Припомним кстати указ 1597 г., приводивший вообще в порядок прикрепление слуг и вместе с тем обявлявший очень важное постанов­ление, по коему всякий свободный человек, прослуживший у кого-либо в слугах полгода, становился крепостным холопом и должен был без от­говорок дать на себя служилую кабалу, по тому случаю (как говорит указ), что господин кормил, обувал и одевал того холопа. Но ведь холоп за господскую хлеб-соль и одежду тянул холопскую службу и, следова­тельно, каждую минуту и с избытком уплачивал свои долги. Об этом указ не говорит ни слова и потому вполне обнаруживает свое одностороннее, чисто боярское происхождение. Такая возмутительная мера, конечно, должна была впоследствии явить свои плоды, распространяя в людях обиду и злобу и всякую готовность к смуте81. Таким образом владеющее и правящее сословие наполнило свои дома разнородными рабами, укре­пив их за собой служилыми кабалами. Оно здравствовало и высилось множеством холопов, собирая для них с сироты-народа жирное кормление.

Народ, конечно, должен был побежать в разные стороны, по крайней мере туда, где кормления собиралось меньше. Но как тут является указ о воспрещении старого свободного выхода крестьян? Очевидно, что указ, как необходимость, должен был явиться не в то время, когда дела шли обычным порядком, а именно в то время, когда стал происходить беспорядок, т. е. когда крестьяне от особых качеств боярского управле­ния стали с особым напряжением пользоваться своим правом перехода. Сколько помог этот указ, неизвестно, но как будто в возмездие за него разразилась над владомыми физическая гроза. Настал великий голод. Тут только владомые обозрелись до одного все, что невозможно кормить многую челядь, и начали рабов своих на волю отпускать, одни истинно, с заручными отпускными, другие лицемерно, т. е. просто выгоняли из до­му, да вдобавок писали, должно быть, тайные явки о них как о беглых во­рах, дабы к кому придет на житье такой человек, затребовать от того сносы (уворованное имущество) и всякие убытки. Так мы понимаем не совсем ясное и определенное свидетельство Палицына о сносах и убыт­ках82. Многие и того хуже делали: имея чем пропитать своих домашних, они, ради скопления богатства, тоже отпускали и отгоняли свою челядь и даже сродников и ближних. Было еще и это зло у многих: все лето хо­лопы у них работали (в полях), а на зиму они их прогоняли, и те в зимнее студеное время не знали, где головы подклонить, надеясь только, что на лето снова будут страдать-работать у тех же господ. Кроме того, дома опальных бояр (а опал довольно было по милости Бориса) были распу­щены, все их многочисленные рабы распущены со строгой при том запо­ведью никому их не принимать. И вот бродили эти люди, питаясь кто и как чем мог; иные, в негодовании на царя, «зле распыхахуся и време­ни ждуще; которые же на конях обыкше и воинственному делу искусни», те все валили в украинные города, в казаки. Палицын свидетельствует, что в осадном сидении, в Калуге и в Туле, набралось таких воров больше 20 тысяч, кроме старых воров. Все эти воры, однако, созданы были во­ровством владомых, и сами по себе сначала вовсе не были ворами.

Самый указ о запрещении крестьянского выхода не в том имеет особую важность, что им крестьяне были навсегда прикреплены к зем­ле. В этом распоряжении не лежало еще никаких оснований сделать их крепостными рабами, и правительство во всякое время могло до точно­сти определить их отношения к кормлению дружины, сохраняя за ними право гражданской свободы и рассматривая прикрепление к земле как особого рода службу тому же государству. Но, конечно, правительство, постоянно находившееся в боярских руках, этого не сделало, и крепост­ное право впоследствии развилось до полного рабства. Указ о запреще­нии выхода особенно значителен по тем озлоблениям, крамолам, ябе­дам, насилиям, бесконечным тяжбам и разорениям, которые охватили все тогдашнее общество и преимущественно его служилую среду, бро­сившуюся отнимать друг от друга и сидящего, и бегущего крестьянина. По всей земле встала обида и злоба! Если в период княжеских усобиц люди геройски двигались за целыми волостями и княжествами, то и те­перь, с той же отвагой в ябеде, крючкотворной крамоле и тяжбе, они двигались, добывая себе на кормление своего ли, чужого ли крестьяни­на, одного только крестьянина. Такая деятельность обуревала все дру­жинное, служилое сословие сверху донизу; а наверху, кроме того, двига­лись интересы более обширные и замысловатые. Характеризуя общими чертами состояние нравов и умов верхнего слоя дружины, летописец рассказывает между прочим: «Во время то, Богу попустившу, грех ради наших, во множайших владомых сугубу зависть и гордость и неправды, но и паче же не токмо друг от друга ненавидяще, но койждо един [на един] и на самого государя помышляху смертным убивством, и неправду деяху... Искони диявол, ненавидяй добра роду человеческому,., вложи диявол во владомые, но обаче друг под другом чести желаста; ни един единаго [одного только] отческого достоинства хотяху, но един от них [каждый из них] своею мыслию тщахуся самодержство восхитить и ста­рейших хотяху быти в Русском царстве»83.

Вот из каких нравственных стихий образовалась Смута начала XVII столетия. Мы видим, что сирота-народ, или все тяглое Земство было только жертвой этих стихий, исходивших по преимуществу из сословия владомых.

Опровергая наше мнение, что Смута XVII столетия произведена служилым сословием, уважаемый историк утверждает: «Из ближайше­го рассмотрения событий и обстоятельств той эпохи, о которой идет речь, оказывается не то: напротив, Смуту распространял тот самый си­рота-народ, который г. Забелин возводит в идеал, а служилые только от­части примыкали к нему». Затем историк продолжает: «Мы говорим о казачестве, разумея не особый род войска, известный под этим име­нем, а вообще ту массу народа, которая искала воли и принимала это на­звание в его первоначальном, более общем, значении вольного челове­ка. Казачество в этом смысле выражало собой протест народа против государственных тягостей». Охотно соглашаемся, что именно казаки, если и не сочинили Смуту XVII столетия, то значительно ее распростра­няли. Одно только для нас не совсем понятно - это широкое распрост­ранение смысла в слове «казачество». Нам известно, что казаками на­зывались, особенно в северных пределах, деревенские, волостные жители, равнявшиеся по своему значению бобылям и батракам. Затем казачеством обозначался именно только особый род войска. И потому вся та масса народа, которая, по словам историка, искала воли и прини­мала имя казака, неизменно становилась в ряды этого войска, станови­лась казацкой военной силой. Более общее значение вольного человека в старину определялось словом «гулящий» и никогда словом «казак», которое на юге специально обозначало воина. И сам автор, начертив­ший широкой кистью идеал казака (стр. 17), определяет его тоже вои­ном, днепровским и донским, хотя были и еще такие же воины понизо­вые, волжские, яицкие (уральские), терские. Все искавшее воли, ерыжное, безыменное, гулящее, разбойное, и по большей части, как ви­дели, боярское холопство, все это примыкало к упомянутым воинам и высилось даже именем казака, стремилось приобрести его себе прави­тельственным указом как особый чин, что Ляпунов в действительности и устроил, как мы говорили выше. Таким образом, как бы ни была вели­ка народная масса, искавшая воли и хотя бы самозванно принявшая имя казака, она все-таки разумела себя в этом случае не чем иным, как осо­бым родом войска, т. е. особым отрядом народной массы, имевшим свое специальное назначение, и потому нам очень трудно понять, каким обра­зом казачество (не более, как только военная сила) может пойти в на­ших рассуждениях с значением народа. Конечно и оно тоже народ, но лишь в том смысле, в каком, например, и дружина, и помещики, и ду­ховенство, и боярство тоже народ. Надо же согласиться в одном каком-либо смысле употребляемых в историческом языке слов. Вдобавок, мы недаром приставили к слову «народ» и его чин: сирота. Это в действи­тельности был чин в смысле исключительно тяглого отряда или разря­да народных единиц. В древности сироты назывались смердами, потом сами князья все чаще и чаще стали их обозначать христианами-крестья­нами, в отличие от поганых или иноверных. Есть указание, что в начале XII века им присваивалось имя сирот84. В начале XIII века в Суздальской земле они обозначаются тоже сиротами, как называет их и Новгород в начале XIV и в начале XV в. В последующее время юридически язык утратил это имя, но сами сироты сохраняли его до конца XVII века, посто­янно обозначая им все тяглое население государства. Вот этот-то народ и разумеем мы в государстве основным, материковым, почитаем его на­родом в собственном смысле, ибо на нем всегда, как на прочном фунда­менте, основывается и самое государство. Казак, как особый род войска, весьма бы оскорбился, если бы пришлось в юридическом языке обозна­чить его сиротой. Такого малого чина он не позволял себе писать и в своих челобитных к государству, в которых всегда именовал себя хо­лопом, обозначая тем, что он не тяглый, а служилый человек. Он никог­да не причислял себя к этому сиротскому земству, а напротив, чуть не презирал его по случаю весьма очевидной высоты и противоположности своих с ним интересов. Сущностью сиротской жизни было черное тягло; сущностью казацкой жизни было «по чисту полю или по синю морю - гулять, зипунов-то доставать», т. е. эта сущность, попросту и точнее, мо­жет именоваться грабежом, или же, благороднее,- добыванием корм­ления посредством копья и меча. По своим инстинктам и существенным качествам это был древний дружинник, и начертанный автором казацкий идеал в полной мере обрисовывает и идеал дружинника. Казак, по исто­рической необходимости, принужден был жить, как сам он выражался, на траве (в поле, в степи) и на воде (на реке и на море) и всегда не прочь был послужить государству с травы и с воды, обозначая тем, что у него ничего другого не было, даже и хлеба, и потому следовало обеспечивать его всяким продовольствием. Хлебопашество в жизни казаков являлось элементом развращающим, слишком оседлым, и потому пахать землю, сеять хлеб, например, у донцов, строго воспрещалось: «А станут пахать, и того бить до смерти и грабить»,- говорит одна войсковая грамота, ра­зосланная в 1690 г. по хоперским и медведицким городам85. Ясно, таким образом, что казацкое сословие есть сословие служилое. Оно само так себя разумело, и мы не можем, вопреки этому разумению, присваивать ему другое, никогда не существовавшее в действительности значение. Оно сложилось в земство, но в земство особого рода, в земство травы и воды, так как и дети боярские тоже составляли своего рода земство, земство поместное. И оба они были земством дружинным, происходили из дружинного начала и держались в своей жизни тем же началом, т. е. кормлением за счет оседлой, тяглой земли. Казаки прямо и намекают на свою траву и воду как на особый вид поместья, всегда требовавший от государства всякой материальной подмоги. Вообще это был народ, ухо­дивший от государственного тягла, освобождавший себя от внутренней постройки государства, и всегда готовый служить тому же государству, но только на правах старого дружинника.

Уважаемый историк, упрекая нас в идеализации сироты-народа, ко­торая (надеемся) если и оказывается, то идет вовсе не от нашего наме­рения, а вырастает сама собой из раскрытия связи событий и народных отношений в Смутное время, упрекая нас в том, что мы возводим в иде­ал этого сироту, сам, как упомянуто, широкой кистью чертит уже насто­ящий идеал казака, придавая этому, в сущности, разбойному элементу смысл элемента политического, ставя его сильным противником госу­дарству именно в политическом отношении; а он, по нашему мнению, в течение всей своей свободной жизни был противником только эконо­мическим, вроде пожара, наводнения, бури, саранчи и всяких подобных физических невзгод. В Малороссии отношения к Польше создали каза­кам политическое положение; но те же черкасы в отношении к Руси в Смутное время являлись простой физической напастью, как их собра-ты с Дона и Волги. Все они никогда и ничего политического с собой не несли, а приносили в государство только грабеж, разбой по всем волос­тям сироты-народа. Историк свидетельствует, что «казачество сильно действовало отрицательным способом, разъедая и истощая ненавистное ему государство» (стр. 18), а несколько выше на той же странице гово­рит, «что только по отношению к самим коронованным особам казаки удерживались от открытой вражды, готовы были помогать им и слу­жить». Следовательно, возникает вопрос, какое же государство, под ка­ким видом государство они разъедали и истощали? Против каких госу­дарственных порядков они творили свои азиатские набеги?

По свидетельству всех памятников, они это ненавистное государст­во находили в каждой крестьянской клети, сколько-нибудь полной одеж­дой или хлебом, или деньгами, собранными бережливостью и пролив­ным потом земледельца или промышленника; в каждом помещичьем доме, который с тех же клетей собирал свое добро; в каждой сельской церкви, построенной и украшенной бедной утварью по большей части на мирские же деньги. Вот где изливал казак свою политическую ненависть к государству, без пощады раззоряя и сожигая и клеть, и церковь. С та­кой политикой именно черкасы, уже по усмирении Смуты, доходили чуть не до Студеного моря, «много земли запустошиша и сами все пропадоша», ибо были побиты народом в заонежских погостах и на Олонце86. Мы не станем приводить тех скорбящих и вопиющих свидетельств, которыми летописцы изображают казацкие войны в ненавистном государстве. Мы скажем одно, что вся эта казацкая политическая ненависть против государства выражалась по преимуществу разорением крестьянина, опустошением земли крестьянской. С коронованными особами казаки враждовали иначе. Они всегда готовы были им служить и помогать. Ста­ло быть, за все и про все отвечал один только сирота-крестьянин.

Известно, что гнездом всяческих смут в эту эпоху была Северская сторона, северские города и волости, лежавшие на юг от истоков Оки и в XVI столетии составлявшие Татарскую украйну. Там гнездилось воль­ное казачество, и набралось оно туда, по свидетельству историка, следу­ющим образом: «Народ, [видите ли] почуял, что сковывающие его госу­дарственные цепи ослабели, искал воли, но для него идеал свободного человека был только идеал казака или подобие его [идеал грабителя, разбойника?]. Украинные земли на юг от Оки сильно прониклись каза­чеством... соседство с казаками увлекало жителей бедных, но отваж­ных». Так рассказывает историк; но и летописи, и даже старец Авраамий говорят не то. Они свидетельствуют, что по этой Украине, в виду татар­ских нашествий, само государство постоянно заботилось о заселении мест казаками, т. е. особым родом войска. При Грозном туда, как на опасное место, выводились из государства в казаки лихие люди, именно ябедники, крамольники, составщики крамольных и бунтовых ябед, жа-лобниц, доносов и т. п., из детей боярских, из холопей боярских и из иных чинов. Их наказывали торговой казнью и ссылали именно в каза­ки, в украинные города, а Палицын прибавляет: «Кто от злодействую­щих, осужденный даже к смертной казни, если уходил в эти города, то тем избывал смерти». Он прямо называет северское казачество со­бранием злодеев и говорит, что разумом и жесточью Грозного «таковии змиеве» двигаться не смели, а царь Федор удерживал их, как крепкой связью, своей молитвой. При Федоре и Годунове там, для защиты от та­тар, снова были укреплены и вновь построены многие города и населе­ны именно казаками и стрельцами. Таким образом, это украинное каза­чество, дававшее всегда значительную силу смутам, разведено самим правительством в известной доле посредством ссыльных, именно из лю­дей крамольных, отчего становится объяснимым и этот мятежный дух тамошнего населения. Вот какой, искавший воли и свободы от государ­ственных цепей, народ населил тамошние города и волости! К нему Па­лицын присоединяет и всех обыкших сидеть на коне холопов, прогнан­ных боярским сословием во время голода, в сущности тоже служилых и сделавшихся казаками не по своей воле, а по насилию боярства. Кро­ме того, Палицын же свидетельствует, как упомянуто, что, когда при Году­нове дома великих бояр зле были распужены и все их холопы распущены, то к этому последовал строгий указ никому тех холопов от опальных бо­яр не принимать. Все они, конечно, и потянули на ближайшую Север-скую украйну к казакам. Важнейшими городами этой украйны были Севск, Курск, Рыльск, Путивль и др., а славнейшим притоном была та­мошняя Камарицкая волость. Упомянуто выше, что, по словам Пали-цына, в тех городах таких уходивших туда воров, кроме старых тамошних воров, накопилось больше 20 тысяч87.

Примечания

80. Сказание Палицына. Изд. 2. М., 1822. С. 14, 15.

81. Акты Исторические. Т. I. № 221.

82. Сказание Палицына. С. 15.

83. Летопись о Мятежах. Изд. 2 М., 1788. С. 20 и ее неизданные списки, которые во многом исправнее напечатанного.

84. Русские достопамятности. Изд. Общ. Истории и Древн. Ч. I. С. 68.

85. Материалы для Географии и Статистики России - земля Вой­ска Донского, Г. Краснова. СПб., 1863. С. 245.

86. Летопись о Мятежах. С. 302.

87. Сказание Палицына. С. 14-16. Судебник Царя Иоанна Вас. Изд. Татищевым. М., 1768. С. 118, 121.