Воспоминания моей мамы о блокаде Ленинграда, транскрибация записи от 09.02.18
Курташкина (Кондратьева) Ирина Дмитриевна 08.03.1937 г.р.
.....
А у меня сейчас так щекочет, вот этот момент, я захожу в Ленту, и в Ленте там ну отдел отдельный есть, где продают всякие чаи, кофе, и вдруг, я вижу, читаю надпись: «Белёвская пастила»! Тебе это ничего не говорит, конечно. Белев - это родина моей матери. Дом наш немцы танками раздавили. Там немцы были во время войны. Дом - там проехали танки немецкие, от него ничего не осталось. А тётя Валя мне рассказывала, что Белев был весь в яблонях и осенью всё было завалены яблоками дороги. Ну, потому, что тогда так не умели, ну сушили, конечно. И начали пастилу изготовлять. Без сахара, только яблоки! И вот сейчас как диетический продукт они продают эту пастилу: «пастила яблочная без сахара». Это диетический продукт. Дорогая! Я приценилась, дорогая вещь! Вот. Ну это меня разволновало даже.
Я, вообще сказать откровенно, детские годы я выросла как маугли, в джунглях. Потому что, куда нас вывезли, Ивановская область, какой район там я не знаю точно. Старинный барский дом двухэтажный. Сколько там нас было человек…, но я помню, все такие малыши как вот, 4 года мне было, пятый, пять еще не было. За всю войну там не был ни одной книги, ни радио, ни игрушек. Ничего не было. Ни-че-го. Никто не рассказывал ни сказок, ничего, понимаешь. Понимаешь как мы жили. И это чудо какое-то, что меня после после войны вдруг сразу привезли в Ленинград. Ну не чудо, потому что там возвращали детей, у которых были родные и родственники. Ну моя тётя она писала туда. Она присылала даже по почте посылку один раз или несколько, но один раз я помню.
Тетя Валя - это мамина сестра. Вот она присылала какие-то посылки с армии. От этой посылки я не помню, чтобы я чего-то получила особенно. Один раз меня воспитательница приглашал к себе в комнату, чем-то угощала, я даже не помню чем. И потом мне досталась полевая сумка ее (т. Вали) и с этой сумкой я потом пошла в школу. Дали пол-карандаша, на шею вешали мы этот карандаш, и пол-тетрадочки. И с этим мы начали, книг не было, учебников не было. Я помню, сидели за партами, чего-то такое делали. Мне пятерки ставили, и я прямо даже какой-то приз потом получила, подарок подарили за то, что я вроде хорошо училась. А сюда приехала - я сразу плохо стала учиться. Оказывается, знаний не хватало, не могли дать этих знаний.
Привезли в Ленинград, ты подумай, только война кончилась в мае нас уже привезли. Нас везли человек 10 всего, у которых были родители. С нами воспитательница ехала, мы ехали очень долго. Я помню на всех этих станциях стояли, поезда, кипяток. Везде эти надписи были тогда «КИПЯТОК» на станциях. Потому что, питаться то чем-то, кипяток пили. Ну и вот приехали, выгрузились, всех детей разобрали, а за мной никто не пришёл, тётя была в армии ещё. Тетя была в армии. Но ввиду того, что она переписку вела, и знали, что у меня родная тётя есть, меня привезли. Сразу я попала в детский дом, определили сразу. А она потом ещё через год что ли только мобилизовалась. Ну вот. И она, конечно, меня поддержала всё-таки первые годы.
.....
Потому, что отец был ведущий специалист на заводе. Он был энергетик. Я помню, что он часто ездил в Москву. И даже меня брали в Москву, перед войной ездили, и я даже помню метро, как мы на метро поднимались. Когда война - заводы на оборонку стали работать. Что делал этот завод, я не знаю, что он выпускал, но он как специалист - ему не дали выезда, отказали. И поэтому мы остались там (в Ленинграде). Мать могла уехать, но она одна не захотела уезжать.
- А она кем работала?
Они оба кончали институт железнодорожного транспорта, и мать этот же институт кончала. А вот кем она работала на заводе, я не знаю. Про отца-то мне Ритина мама рассказывала, потому что они же общались, родные, про отца она всегда говорила, что отец был умница. Он очень легко учился в институте. Но дело в том, что тогда ведь они были…, ну такое понятие было «лишенцы» - поражение в правах. То есть не было прав. Например, они не имели права, как отец, так и мать, не имели права поступать в учебные заведения сразу, а должны были отработать на каком-нибудь тяжёлом предприятии. Вот мать работала в Ленинграде, я понимаю, завод резинотехнических изделий, наверно «Скороход», где резиновую обувь делали. Два или три года они должны были отработать, только после этого они имели право поступать учиться. Моя тетя тоже рассказывала, она работала на металлургическом заводе, где прокат делали. Вот эти…, не рельсы, вот эти тяжёлые болванки, блюмсы и заготовки металлические прокатывали, а она пирометрист - должна была температуру замерять в это время, когда из печи они поступают, тоже тяжелое производство. Как называется этот завод, я не знаю, но она там отработала и в университет поступила учиться. Она окончила университет как раз перед войной, а после войны она в аспирантуру поступила.
Как война началась в Ленинграде такой голод, уже ни травы нигде по дворам не было, ничего. Люди голодные. Отец то умер сразу в январе, прямо вот в первую зиму. Вот умер потому, что у него язва желудка была, желудок сразу… Про мать я ведь не знала, тетя мне не сказала, что мама умерла. Я всю войну верила, что она жива, я думала, что я ее увижу. И уже только после войны, когда мы встретились, она сказала, что мама-то умерла. Попозже немного. Она говорит, что у неё выкрали карточки, а без карточек как жить уже вообще, голод, просто выкрали карточки. А тётя спаслась - у нее была подруга, которая работала в райкоме партии и у них была столовая своя, где партийные работники, кто там в райкомах работал, они там обед получали. И вот ее подруга иногда и ее туда брала, какой-то там супчик или чего-то можно было получить. И потом она пошла в армию только потому, что в армии кормили. Вот почему она пошла в армию. А так бы ей незачем. Но она бы умерла с голоду, и пошла в армию. Не брали сначала. Не брали. Не хотели. Они же уже дистрофики были, она уже была дистрофик, на грани умирания была. Но взяли в армию и она где-то там, ну она хорошо грамотная была, нужна была, она как секретарь где-то там, писарем каким-то там, ну не знаю в общем, она не стреляла конечно. Она не стреляла, но она при штабе, я не знаю точно. Она особенно не рассказывала. Но жить там тоже была не сладкая. Женщинам среди мужчин, очень несладкая жизнь была, она мне кое-что рассказывала. Хотя питание было конечно, кормили. И она выжила. А я войну конечно вспоминаю: наш дом, осень, в квартире не было никакого отопления, тогда же парового отопления не было. Этот дом отапливался за счёт того, что внизу была общественная столовая. Дом на Гатчинской, где мы жили в коммунальной квартире. До войны же мы жили на Гатчинской с родителями. Коммунальная квартира, правда в коридоре там была печь, но я не помню, чтоб её топили и где дрова, откуда какие дрова? Где брать? Никто не видел, я не знаю. Топили иногда, но наверное там война когда началась, жгли всё, что попало, потому что там столовая-то уже не работала, варить-то, готовить нечего было. Нечем кормить людей было. Вот, не работала. Дымоход проходил вдоль стены через все этажи, и этим дом обогревался. Там топилась плита и комнаты обогревались этим. А вот как раз, когда уже эта кухня не работала, отец привёз буржуйку - металлическую печку такую - в комнате поставили, труба через всё окно выходило на улицу и в буржуйке чем-то отапливались. Дело в том, что я потом уже ничего не помню, меня домой уже перестали брать. Отец то был слабый уже, очевидно. Больной и слабый, слабел постепенно. А я этого не знала, я уже в садике, меня отвели и оставили там. Но я не одна там была, там таких было много детей, которые уже домой не ходили и мы там жили всё время. Ну конечно было голодно, собирали крошки какие-то, по полу ползали искали чем… Вот так было. Война началась, поэтому конечно я отставала в своем развитии потому, что я во-первых с детства не имела никакого общения ни с кем. Ни с кем, понимаешь. Между собой. Ну что, природу только видели и больше ничего. Природу. Ну детдом-то, куда я попала, был очень хороший, очень. Замечательный у нас был, замечательный директор, женщина. Великолепная! Воспитатели были очень хорошие. Наш детдом - это «сороковушка» - это на десятой линии, «сороковушкой» называли, номер 40. В шикарном доме детский дом был расположен. В шикарном доме. Какой-то старинный особняк. Я помню эти лестницы, эти огромные площадки кафельные, вот. Как мы по этим лестницам сверху-вниз катались по лестнице на попе. Шефы были шикарные, приходили. Рядом было авиационное училище или Академия Жуковского.